Aditum nocendi perfido praestat fides. Доверие, оказанное вероломному, даёт ему возможность вредить. (с) Сенека
Последний торжественный вздох органа. Он покидает изящные трубы, спускается по мраморным стенам, обвивает гладкие колонны и арки, растягивается по полу, поглощая в себя любой шорох, затмевая его своим величием. Он волной накатывает на каменные изваяния святых, разбиваясь о них и рассеиваясь в воздухе. А после, он вновь собирается в своё последнее эхо, поднимается вверх, и словно первый снег вперемешку с чёрным пеплом опадает на слушателей. Сквозь яркую мозаику витражей по всему центральному нефу* расходятся расплывчатые изображения библейских сюжетов, накладывающихся на незамысловатый узор, выложенный из напольных плит. Он придаёт этому месту поразительное очарование: разноцветные блики превращают мрачный зал в сказочную пещеру, в стенах и полу которой томятся драгоценные камни всех возможных форм и размеров. В отличие от окон, стены этого храма не отличались обилием роскоши в виде золоченных скульптур или завораживающих картин, но рядом с каждой колонной на небольших возвышениях находились вырезанные из камня, печальные в своём веточном заточении на одном месте статуи святых. Их тоже было немного, и около каждой размещалась подставка для свечей. Большинство из них были полупустыми, но этого вполне хватало, чтобы запах воска навечно впитался в эти стены. Ровные ряды деревянных скамей вели прямо к сердцу храма - огромному, музыкальному инструменту, голосу Бога, как говорят некоторые романтики, к органу, что так же, как и весь этот костёл остался обделён на богатые украшения, и лишь в самом его центре расположился небольшой щит с двуглавым чёрным орлом. Когда служба подходит к концу, и в огромном зале воцаряется абсолютное молчание, немногие прихожане медленно и осторожно, словно боясь нарушить царящую вокруг идиллию покоя и веры, поднимаются со скамеек и мелкими шажками тянутся к выходу. Здесь словно витает некоторая неловкость... Растерянность. После длительного обворожительного транса, навеянного тяжёлыми органными мелодиями, люди немного нерасторопны. Кто-то со звуком случайно сдвинет скамью, кто-то заденет плечом колонну или громко зашуршит одеждой. А на улице апрель, дождливо. Поэтому каждый второй шумно запахивает полы плащей. Но вот первый несмелый шепот, и атмосфера уже нарушена. Поначалу всех охватывает неловкое оцепенение, но и оно вскоре сменяется облегчёнными вздохами. В людей возвращается ощущение реальности, ненадолго оставленное на жёстких деревянных сидениях, отданное органу. Органист и священник, проводивший службу, собираются уходить, и вроде вскоре храм останется совсем пуст... Но нет. На самой дальней скамье, положив голову на руку, задремал мужчина. Он был невысокого роста, строен, и довольно приятен на лицо. Может не слишком мужествен, в том понимание в котором мы привыкли давать эту характеристику. У него были тёмные отросшие волосы, с выбивающейся вьющейся прядью, аккуратный нос, тонкие губы, и ни одного волоска на узком подбородке. Он был молод, но уже носил рясу. На его коленях лежали небольшие очки в тонкой оправе, которые он, очевидно, снял, чувствуя накатившийся сон. В другой день мужчина бы точно не позволил себе такого, но в этот час он был измотан. Сегодня ночью в деревне умер один старик. И именно этому священнику пришлось провести рядом с покойным его последние часы, принимая его неискреннюю исповедь и слушая тихие бытовые перешептывания его родни, которую не слишком волновала утрата близкого (но, видимо не любимого) человека. Священник, проводивший службу, тоже не стал будить его. Он прекрасно знал какого это: провожать человека в иной мир, да и сам не раз проводил ночи подобным образом. Кроме того, нужно признать, звук органа бывает чересчур убаюкивающим. Однако вскоре мужчину будит едва ощутимое, бережное касание. Похоже, это задержавшийся прихожанин. Какой-то молодой парень, которого ранее здесь не замечали. - Извините?.. - тихим, ещё не проснувшимся голосом бормочет дремавший священник, - ...вы пришли на исповедь? - Он виновато улыбается, рассматривая того, кто потревожил его сон. Это был незнакомый парень лет восемнадцати, высокий, со светлыми, почти седыми на вид волосами и не читаемым взглядом. Парень кивает, он с нескрываемым интересом (что немного смущает священника) изучает мужчину, пока тот поднимается и расправляет помявшуюся рясу. Затем они вместе идут в другую часть храма, где стоят несколько закрытых кабинок, соединённых между собой по двое крошечным решетчатыми окошками. Священник замечает задумчивый взгляд, направленный на него, и, неловко улыбнувшись, говорит: - Сегодня была непростая ночь. - Знаю...- парень выглядел немного взволнованным, хотя говорил спокойно,- Вы были у отца моего друга, да? - Да, я соболезную... - по привычке отвечает мужчина. - Всё нормально. На этом их разговор как двух знакомых прервался, но уже через пару минут возобновился, но теперь, как разговор исповедующегося и эту исповедь принимающего. Парень говорил недолго и будто с некоторой неохотой. Он рассказывал о паре драк, в которые ввязался на днях, о бытовых ссорах и прочем, что мало кто посчитал бы причиной для похода в церковь. Но священник слушал его внимательно, а когда рассказ был окончен, произнёс заученные фразы, после чего они вместе направились к выходу. Через пару безмолвных минут, наполненных лишь гулом от их шагов и неловкими взглядами со стороны парня, священнослужитель заговорил: - Хотите что-то спросить? - Нет... Я просто задумался, - неловко отмахнулся парень, - хотя да, хочу. - Так спрашивайте, - они остановились, парень рассматривал обстановку вокруг. Он точно был здесь впервые. - Как вас зовут? - внезапно спросил он. - Родерих, - священник был расслаблен, возможно он всё ещё хотел спать, а монотонная исповедь лишь сильнее его утомила, - а вас? - Гилберт... - он явно хотел спросить что-то ещё, но сомневался, - вы работаете здесь? - через секунду он понял, какую глупость сказал и поспешил исправиться, - в смысле... Вы священник, но вы очень молоды... Не на много старше меня... - Да, но здесь моё место, - он по-доброму улыбнулся. - Я, наверное, не первый, кто спрашивает? - Отнюдь. Люди часто интересуются, но узнать напрямую боятся, и в большинстве своём не понимают. Немного расслабившись, Гилберт наконец улыбнулся. - И вам никогда не хочется уйти? - Я такой же человек, как и вы, и мне не чужды сомнения. Гилберт рассеянно опустил взгляд, словно избегая смотреть в тёмно-синие глаза Родериха. Он, по правде говоря, тоже не совсем понимал почему этот человек выбрал именно такой путь в своей жизни. Его смятение усиливала даже родинка на подбородке мужчины, которая куда больше подошла бы разгульному аристократу, нежели священнослужителю. - Если хотите поговорить о чём-то, я готов выслушать вас, и постараюсь помочь, на сколько это в моих силах, - его голос звучал мягко, и может из-за того, что был тихим, почти не производил эха. Гилберт инстинктивно кивнул в ответ, и опустился на ближайшую скамью. Родерих сел рядом. - Я слушаю тебя, - священник сложил руки на коленях, не без интереса ожидая того, что ему скажут. - Мне кажется... - начал парень, смотря в сторону громогласного органа, - что я в шаге от того, чтобы сделать нечто ужасное. - Грех? - без тени осуждения спросил Родерих. Гилберт кивнул, и посмотрев на священника, добавил: - Очень большой. - И что же ты получишь, совершив его? - Не знаю... - Гил не ждал такого вопроса, скорее проповеди о страшном суде... - честно. - Но ведь ты ещё ничего не совершил? Гилберт отрицательно замотал головой. - И много ты думаешь об этом? - Очень, - Парень всем своим видом выдавал нарастающую нервозность, Родерих видел это, и в попытке поддержать, положил руку на его плечо. - А давно? - Нет. - Кто-то должен пострадать в результате? - Родерих продолжал аккуратный допрос, а Гилберт, в сердцах желая выложить всё как есть, на деле по капелькам выдавливал из себя сжигающую его изнутри правду о собственной сути. - Да, - почти шепотом ответил он. - Тебе стоит меньше думать об этом. Ты знаешь, если будут чисты помыслы, такими будут и поступки. - Но я не могу, - вот и началась проповедь, - поэтому и пришёл сюда. - Тогда, сможешь ли ты рассказать мне о том, что так тревожит тебя? - наконец, он задал этот вопрос. Гилберт тяжело вздохнул. В его взгляде проскользнуло лёгкое раздражение. - Мне нравится... - он начал ещё тише, - один человек. Пауза после его слов затянулась, и Родерих высказал свою догадку: - Но вы не можете быть вместе? - Вряд ли. - Она замужем? - Вроде того, - расплывчато ответил Гилберт, ковыряя заусеницу на большом пальце. Родерих внезапно улыбнулся как-то слишком по-доброму для того, кто слушает о чужих грехах. - Хорошо, что вы решили рассказать об этом. - Но если я сделаю что-то плохое? - парень бессильно развёл руками, жалуясь на свою печальную участь. - Вы знаете свой грех, своего демона. Один знакомый священник, рассказывал мне, что для того, чтобы одержать победу над демоном, нужно знать его имя. Тут что-то подобное. Если ты знаешь свой грех, знаешь, как его не допустить, то справишься, - священник потрепал парня по плечу и произнёс ещё пару ободряющих фраз. Гил нервно улыбнулся в ответ. - Надеюсь. После этого, поблагодарив священника и попрощавшись с ним, Гилберт ушёл. И, казалось, все проблемы решены, вот только этой встрече суждено было повториться. Прошло семь дней, прежде чем у входа в храм вновь появился этот необычный гость. Гилберт отсидел службу вместе с остальными прихожанами, слушая выразительное многоголосие органа, освобождаясь от посторонних мыслей под воздействием чудной мелодии. Но как только прозвучал последний аккорд, он протёр начавшие слипаться глаза и стал оглядываться по сторонам, высматривая среди присутствующих нужного ему человека. И как только его глаза выцепили миниатюрную фигуру молодого священника, погруженного в какую-то книгу, он тут же направился к нему. - Гилберт? - Родерих узнал его, и, оторвавшись от чтения, пригласил сесть рядом. - Как вы? - начал он, убирая книгу в сторону. В этот раз парень выглядел лучше и вёл себя иначе. Он открыто и уверенно смотрел в глаза священнику, лишь изредка обращаясь взглядом к ещё не разошедшихся прихожанам. - Всё в порядке, а у вас? - Тоже, на исповедь? Или... Родерих уже собрался встать, но Гил остановил его. - Не сегодня, - он постарался дружелюбно улыбнуться, хотя вышло немного криво, - я хотел просто поговорить. Родерих кивнул и стал с готовностью слушать немного скомканный рассказ Гилберта о его жизни в деревне. Та не отличалась интересными событиями, и пожалуй, большую часть этой повести, парень откровенно нахваливал себя, определённо ощущая большую свободу, чем в прошлый раз. Родериха же не утомляла его болтовня. Напротив, это было небольшое отвлечение от его собственной рутины. Как он говорил ранее, он всё же обычный человек. Из сего рассказа Родерих понял, что его новый знакомый определённо не из робкого десятка. С его слов стало ясно, что Гилберт лез на рожон чуть ли не по пятнадцать раз на дню, ввязывался в драки по поводу и без, частенько совал нос не в своё дело, и притом был искренне уверен в своей правоте при любом исходе. Но не смотря на это, священник был уверен, что парень всё же добрый малый. В его словах он уловил немало благородных, как сам считал, порывов. Возможно Гил стеснялся говорить открыто о том, что зачастую его проблемы шли к нему не только от собственного самолюбия, но также от его желания помочь нуждающемуся или защитить слабого. Возможно поэтому Родерих счёл их беседы столь любопытными, разглядев в нём эту "божью идею". Порой, отвлекаясь от повествования Гилберта, он задумывался о том, что рано или поздно, как бы люди не смущались собственных порывов, нечто хорошее всплывает в их душе и зачастую ведёт их в обитель света и благоденствия - в храм. Так и Гил в минуту сильнейших душевных терзаний пришёл именно сюда. Ему нужно было поговорить, и в собеседники он выбрал себе именно священника, и по совпадению им стал Родерих. В тот день, наболтавшись, Гилберт ушёл. А священник остался доволен этой беседой, и пусть говорил по большей части именно Гил, а он мог лишь вставлять редкие комментарии. Такие встречи стали случаться довольно часто. Стабильно два-три раза в неделю Гил приходил в храм и общался со священником. Поначалу Родерих относился к этому равнодушно, проявляя вежливый интерес, и на правах божьего посредника давал советы. О себе он говорить не любил, и когда Гилберт начинал о чём-то расспрашивать аккуратно уходил от ответа, однако каждый раз замечал, как задумчиво парень смотрел на него в такие моменты. Причины, по которым Родерих в возрасте двадцати шести лет был принят в число священнослужителей, также оставались для Гилберта загадкой. Ещё одной своего рода запретной темой была некая запретная влюблённость Гилберта, о которой они со днях их первой встречи больше не говорили. Спустя несколько таких бесед Родерих с удивлением отметил, что уже ждёт их, что ему приятно общаться с этим шалопаем, который зачастую не следит за словами или несёт откровенный бред, мечтая о неком призрачном величии. Однако такое поведение вызывало у Родериха не раздражение, а лишь некоторое умиление. Возможно это было немного высокомерно, но при всём своём коротком, но богатом жизненном опыте, Родерих относился к Гилу как к большому ребёнку, который приходит к старшему брату похвастаться каждой мелочью, вроде корявого, но яркого рисунка. И это не могло не умилять. Его коллеги могли не понять этой симпатии, которой священник проникся к своему другу. Однако мужчину это не смущало. Он считал, что Гилу просто нужна компания вроде старшего наставника, но не родственника, что ему нужен человек, который не станет его осуждать, а будет слушать, порой добавляя что-то от себя, но не перехватывая инициативу в общении. Были среди других служителей Богу и те, кто откровенно был недоволен происходящим, они считали, что как священнослужитель, Родерих должен нести чистую идеологию, основанную на вере, без всяких поправок на мирскую жизнь. А между тем парень приходил всё чаще. И порой они могли даже не разговаривать. Родерих мог сидеть и читать что-нибудь, в то время как сам гость тихо наблюдал за ним, или, изредка выхватывая обрывки фраз со страниц книги, как-то (как правило неуместно) комментировать их. Не раз они встречались и за стенами храма. Как правило это были случайные встречи, но из раза в раз они отдавались приятным теплом в душе Родериха. Подобное испытываешь, когда давно не виделся с близким другом, и вдруг у вас появляется возможность встретиться. Шёл второй месяц с момента их знакомства. В этот день, на вечерней службе, орган звучал как-то слишком упоительно сладко. Обычно этот инструмент не позволяет себе таких послаблений, но сегодня видимо настроение органиста было другим или же кто-то подменил ноты? Родерих не знал, но подобные изменения пришлись ему по вкусу. Не всегда же должна музыка подавлять или усыплять. Порой даже орган может звучать нежно. В полумраке, создаваемом зажжёнными свечами было нетрудно разглядеть эмоции прихожан, многие из которых тоже заметили изменившиеся мотивы. Однако большинство из них, так же как и Родерих не имели ничего против. Пламя свечей чуть подрагивало, словно танцуя, в такт мелодии, издаваемой множеством сильных органных лёгких. Даже грустные статуи в этот вечер казались чуть менее утомлёнными. Когда эта необычная, но странно светлая вечерняя служба была окончена, прихожане разошлись, а Родерих, оставшись один, уже почти погасил последние свечи, в тяжёлые двери постучали. Сначала священник подумал, что ему и вовсе показалось, но когда стук повторился, он подошёл и открыл тяжёлые двери. Перед ним, к его огромнейшему удивлению, стоял Гилберт. Но выглядел он ужасно, словно только что своими глазами видел мертвеца, а возможно и сам был поражён недугом вурдалака. Смертельно бледный, с дрожащими руками и бегающими глазами, он производил впечатление одержимого. - Гил? - взволнованно прошептал Родерих, - Что ты здесь делаешь? В такое время... И... Что с тобой?! - Род... - парень прислонился к дверям, не решаясь поднять взгляд на священника. У него на лбу выступил пот, при том, что сам он был ледяной как охлаждённый ночным воздухом мраморный пол. - Что случилось? - Родерих взял его за руку, и повёл к ближайшей скамье. Гилберт покорно следовал за ним и без возражений опустился на холодное дерево. Сейчас храм выглядел совсем иначе. От вечерней радости не осталось и следа. Свечи не горели, а статуи приняли свой обычный скучающий вид. Молчал и орган. Родерих не понимал, что происходит. Он сжимал руки Гилберта, не веря, что живой человек может быть таким холодным. - Я должен кое-что рассказать тебе, - дрожащими губами произнёс ночной гость. Он не поднимал взгляд от тонких запястий Родериха, что сейчас прижимались к его рукам. - Конечно, ты знаешь, что можешь всё мне рассказать. - Да, но... Я могу попросить тебя кое о чём. Гилберт наконец посмотрел ему прямо в глаза с максимальной решимостью, а после нервно скользнул взглядом по стоящей в паре метров от них статуе какого-то святого, разведшего руки в вопрошающем жесте. - О чем? - они оба начинали понемногу успокаиваться, но оставались напряженны. - Родерих, - Гил отвернулся от буравящего его своим неподвижным взглядом изваяния, - я расскажу тебе всё, но не как священнику. Такая просьба немного смутила мужчину, но всё же, недолго подумав, он кивнул, всё так же не отпуская ледяные руки Гилберта. - Я уже говорил тебе о том, что хочу сделать нечто ужасное, - он помедлил, и дождавшись ответного напряжённого кивка, продолжил, - так сейчас я как никогда близок к тому, чтобы совершить это... - он слабо сжал руки священника, тот, расценив это как принятие поддержки, сел ближе. - Но ты пришёл сюда, ко мне, и не позволю тебе совершить то, о чём ты будешь жалеть, - в сердцах прошептал Родерих, наклонившись к самому лицу друга. - Ты не понимаешь... - Гил нервно вздохнул, опалив горячим дыханием сидящего так близко священника. Тот же, слишком взволнованный происходящим, думал лишь о том, как он может помочь. - Так расскажи мне. Ты знаешь, я не стану слепо осуждать тебя, но также я верю, что в нужной молитве, ты сможешь успокоить терзающуюся душу. - О нет. Боюсь, единственное, что меня успокоит, это если я сделаю то, что так долго хотел и откладывал. Родерих, - он посмотрел прямо в глаза мужчине, и то, что тот в них увидел заставило его замереть на месте. - Гил, послушай меня, тебе нужно успокоится. - Нет, Родерих, я больше не могу так! - Не зная, что сделать, и пребывая в полной растерянности мужчина положил руку на плечо, согнувшегося в нервной истерике друга. - Расскажи мне в чём дело. - Я врал тебе... - Родерих замер, слушая слова Гила, - нет никакой замужней дамы, в которую я влюблён, - он поднял глаза на мужчину и неприятно улыбнулся. - Что это значит? В чём тогда дело? - священник не двигался, и в тишине его голос, что обычно не давал эха, множился, отражаясь от стен, и было ли это искажение из-за влияния пространства или что-то иное, но интонации в его голосе дрожали, выдавая напряжение и искреннее беспокойство. - Мне действительно нравится один человек. И мы не можем быть вместе, но по другой причине. - По какой? - нетерпеливо спросил Родерих, его руки переняли нервную тряску и холод рук Гилберта. К тому же в храме было далеко не жарко, поэтому возможно они оба дрожали не только от напряжения, но и от прорезающего тонкие одежды холодного воздуха. Гилберт не ответил. Он не отрывал взгляд от Родериха, словно ища что-то в его лице, в его глазах, что блестели за бликами тонких очков. Их лица находились всего сантиметрах десяти друг от друга, и священник, ощутив тяжёлое дыхание почти у себя на губах, отодвинулся. Вернее попытался. Но его руки тут же сильно сжали, а Гилберт в одно кротчайшее мгновение, оказался ещё ближе, и более того, он прижал Родериха к себе, стискивая узкие плечи, зарываясь носом в его волосы. Мужчина уткнулся носом куда-то в плечо парню и замер, лишь глаза расширились от непонимания, и грудь сильно вздымалась под действием обстановки. Гилберт сжимал его крепко, а сам словно одержимый вдыхал запах воска, осевший на волосах Родериха, пока тот гасил свечи. - Гил... - едва слышно позвал священник, - ты не в себе... - Это ты не в себе! - парень чуть отстранился, не выпуская мужчину из объятий, но теперь глядя прямо ему в глаза, - я ждал этого почти два месяца! Я терпел всё это время! Его слова громом отзывались в просторном помещении, а Родерих, побелев от ужаса внезапно снизошедшей до него истины, мог лишь хлопать глазами, не имея слов, чтобы ответить. - Неужели ты ничего не замечал? - скептически спросил Гил, - неужели ты действительно думал, что из-за какой-то там девки я бы побежал на исповедь?! Родерих, - он вздохнул, явно стараясь держать себя в руках, - единственная причина, которая могла заставить меня тоскаться сюда - это то, что только здесь я мог общаться с важным для меня человеком, - его хватка ослабла, и он медленно спустил руки к поясу на рясе, его взгляд неотрывно следил за реакцией Родериха, - с тобой... - Гилберт, - мужчина посмотрел на него взглядом, наполненным состраданием и даже скорбью, - это говоришь не ты... - он опустил голову, и мягко убрал руки парня от себя, положив их тому на колени, - это лишь демон внутри тебя, я знаю. Лицо Гила тут же нахмурилось, в его эмоциях отражалось непонимание и неприятие. - Ты не веришь мне... - тихо сказал он, и в его голосе не было ничего кроме констатации факта. - Я всегда тебе верю, но сейчас это не ты, Гилберт, одумайся... - Родерих отёр рукой вспотевший лоб, - я мужчина, ты просто не можешь испытывать ко мне таких чувств. Эти слова резали по живому. Гилберт до боли прикусил губу, чтобы снова не взорваться. - Почему?! Кто это решил?! - он посмотрел на мужчину полным презрения взглядом. Непонятно только кого он в тот момент презирал... - Господь разумеется... - лёгкая улыбка тронула губы Родериха. - Почему ты улыбаешься?! - парень продолжал злиться, крепко сжимая кулаки. - Потому что на секунду я уже поверил, что с тобой произошло нечто ужасное, но это лишь твои юношеские порывы. Мы все совершаем глупости, когда молоды. И чтобы те не стали доминирующей составляющей нашей жизни, мы идём в храм, раскаиваемся в совершённом и предостерегаем себя от ещё не случившегося. - Да что ты несёшь?! Родерих! Какие, к чёрту, порывы!? Я рассказал тебе о своих чувствах?! И если Бог, по-твоему, тот, кто создал нас дал нам возможность и способность чувствовать, послал их мне, и именно он привёл меня в церковь, то значит, он допускает меня таким, какой я есть?! Или почему меня ещё не поразила молния на этом самом месте!? - Потому что он хочет твоего искупления, или, если это одержимость пороком, то и избавления от него, - тон Родерих стал серьёзнее и даже с оттенком нравоучения. Его явно не радовали ругательства в святых стенах. - А может, он позволяет мне исполнить мои желания? - Гилберт кончиком пальца невесомо коснулся колена священника, - что если он даёт добро? - О чём ты говоришь?! - мужчина повысил голос и оттолкнул руку Гилберта, - ты точно не в себе, в твой душе властвует дьявол! Он уже хотел встать и уйти, но Гилберт снова схватил его за руку и буквально дёрнул на себя так, что не удержавшись, Родерих завалился на него и тут же был придавлен к скамье. - Ты сошёл с ума! - в гневе закричал он, пытаясь отпихнуть парня от себя, - Гилберт! Это безумие! Но Гил его не слушал. Он перехватил руки священника, задрав их над его головой, а остальным телом навалился на мужчину, удерживая того, и не давая никакой возможность выбраться. За всё время их знакомства, Родерих как-то не задумывался, в какой хорошей физическое форме прибывал его друг... - Я докажу тебе, что ты не прав, - твёрдо сказал Гил, - если Бог против меня, разве он допустил бы такого? - парень взглядом указал, на сдавленные руки, - или такого... Гилберт замолк и медленно опустился к тонкой шее священника. Ту почти полностью скрывал чёрный воротник, но он всё же оставлял беззащитной небольшую полоску кожи. И именно к ней губами припал Гил. - Остановись... - отчаянно выдохнул мужчина. Он тяжело дышал, не оставляя попытки вырваться, но Гил был сильнее. Он так непростительно нежно целовал его, так страстно и мокро ласкал чувствительную тонкую кожу, что невозможно было дышать, ощущая всю эту бурю ощущений. Парень почувствовал под своими губами бешено пульсирующую вену, и пьянея от своей власти над объектом желания, несильно прикусил её, заставляя Родериха замереть на месте и ощутить свою беспомощность. Горячее дыхание задевало кончик уха и подбородка, пока Гилберт безостановочно наслаждался солоноватым привкусом кожи. Лишь на секунду отстранившись, чтобы увидеть эмоции своего вынужденного любовника, он даёт тому короткую передышку. И убедившись, что Родерих всё ещё не потерял запал сопротивляться, а в его взгляде сейчас бушевало нечто близкое настоящей ярости (которую раньше Гилберт с трудом мог себе даже представить), он прикусил мочку. Родерих болезненно зашипел и инстинктивно дёрнулся, пытаясь спастись от боли, но тем сделал лишь хуже, и даже тихо вскрикнул от резких неприятных ощущений. - Не дергайся... - предостерегающе прошептал Гилберт. Родерих нервно сглотнул, но подчинился. Он всё ещё не верил, что парень может зайти дальше этих неприятных "шалостей". - Гилберт... - шепотом позвал Родерих. Парень прервался и посмотрел на свою жертву, - ты не ведаешь, что творишь... Здесь, в святом месте... С мужчиной... Ты предаёшься содомии... Пока ещё не поздно, я прошу тебя... - Хватит, - резко оборвал его Гилберт, - думаешь, я могу отступить? Когда ты так близко и полностью мой? - Родерих смотрел на него, преисполненным отчаяния взглядом и молчать не собирался. - Ты будешь жалеть об этом... Высокие мраморные колонны, отражая тусклый лунный свет, казались ещё выше, чем были на самом деле. А потолок в кромешной тьме и вовсе расплывался и казался недосягаемым, бесконечным. Сквозь витражные окна, лунный свет рисовал искаженные картины на полу. Бледные, тёмные, будто искалеченные, но по-странному весёлые. Будто лица библейских персонажей отражали восторженных демонов, усмехающихся от каждого болезненного стона, каждого отчаянного вздоха, что достигал их чуткого слуха. Фигуры святых молча наблюдали за происходящим, со своим вечно скучающим выражением лица, словно им доводилось сотни и тысячи раз наблюдать сцены боли и насилия... Посреди всего этого мрачного царства его истинным повелителем возвышался орган, орёл на котором в темноте был похож на адского Змия, двухголового кровожадного Аспида. И все вышеперечисленные были лишь обывателями. Они со смирением или может с безразличием смотрели на происходящее в их "доме". Скамьи в церкви были узкими и оттого неудобными. Но Гилберт, применив немного сноровки привязал руки Родериха к подлокотнику собственным жёстким ремнём. Священник всё не оставлял попытки образумить парня, он говорил ему о страшном суде, об аде, и ещё об очень многом, но всё это не имело смысла в глазах Гила, который был увлечён только собственными желаниями. Когда руки его стали свободны, ведь держать Родериха больше не приходилось, он осторожно, словно на пробу, коснулся пальцами скрытой под рясой груди, огладил напряжённые плечи, с упоением нежно целуя открытые участки тела, редко и почти неощутимо касаясь губ мужчины. Потеряв последние силы, Родерих безвольно обмяк на скамье. Заметив это Гил остановился. - Ты поверишь мне... - не без тени улыбки прошептал он. Родерих отвернулся, ничего не сказав. Гил зацепил пальцами верхнюю пуговицу на рясе, и немного помедлив расстегнул её. Это была точка "невозврата". Обведя вторую пуговицу пальцем, он ловко расстегнул и её, затем и остальные. Теперь всё, что отделяло Гилберта от желаемого составляла тонкая белая сорочка, с округлым ровным воротником, что по традиции носят священники. Снять рясу полностью он не мог, так как развязать Родериха сейчас значило дать ему шанс сбежать. Гилберт провел рукой невесомую линию от обнажённого бедра мужчины да его колена, он крепко сжал почти у самой лодыжки, и коснулся губами голени, легонько прикусил и после оставил бледно-розовый след. Вся шея и подбородок Родериха были усыпаны такими следами. Некоторые из них были ярко красными, с видимыми отпечатками от зубов, будто некое животное напало на него, другие чуть синеватые. Однако весь их вид доставлял Гилберту невероятное удовольствие, он бы не отказался покрыть всё тело Родериха такой раскраской... В прочем ему ничто не мешало. Он продолжал ласкать языком понравившееся ему место. Затем он наклонился над священником, и задрав длинную сорочку, поцеловал бедро почти у самого лобка. Родерих зажмурился, хотя он и без того избегал смотреть на то, что делал с ним Гилберт, погрузившись в отчаянную борьбу с самим собой. Часть его, что так по-братски полюбила Гилберта продолжала его оправдывать, а другая, та, что чувствовала боль предательства, умоляла сознание возненавидеть обидчика. Парень в это время, осторожно принялся расстёгивать пуговицы и на сорочке. Вот-вот Родерих должен был предстать перед ним абсолютно обнажённый, и это будоражило его фантазии, в которых он уже тысячи раз совершал все эти действия. Мужчина и вправду был даже не стройным, а скорее худым. Под тонкой кожей можно было сосчитать все рёбра, а впалый живот с аккуратным пупком, так и манили оставить на себе очередной яркий засос. Гил бережно коснулся пальцами затвердевших от холодного воздуха сосков и слабо сжал их. Тут он услышал первый томный вздох, который уже можно было расценивать как нечто большее, чем религиозные причитания. - Расслабься, и я сделаю так, что тебе всё понравится, - Гилберт слабо улыбнулся, но его горящий взгляд выдавал всю ту огромную надежду, с которой он принялся ласкать соски Родериха, сначала пальцами, чуть сжимая или просто легко касаясь, затем языком и губами, облизывая и прихватывая, оттягивая и отпуская. Мужчина нервно прикусил губу, ощущения не были ни приятными, ни болезненными. Немного странными и естественно непривычными, но в остальном никакими. Гилберт поднял на него довольный взгляд, но в глазах возлюбленного увидел лишь отчуждение, смешанное с неприязнью. Это вновь сыграло на его самолюбии. - Хватит делать такое лицо, будто тебе неприятно! - он отстранился. - Это отвратительно, - отрезал Родерих. - Вот как? - Гилберт взглядом прошёлся по открытому его взору телу и задержался на небольшом кресте на серебряной цепочке, что свисал с шеи мужчины, - тогда я буду делать только то, что хочу я. - Будто до сих пор было иначе, - сейчас в нём говорила та сторона, что взывала к презрению и даже мести, всеми самыми нелепыми и бессмысленными способами. - Ты не знаешь, что такое иначе. Священник хмыкнул и вновь отвернулся. А Гилберт, более не церемонясь, резко и сильно укусил его сосок, за чем сразу же последовал короткий вскрик и болезненное шипение. Парень отпустил его довольно быстро, но тут же повторил это со вторым, вновь слушая вырывающиеся из Родериха звуки. Оставив нежности, он грубо огладил узкую талию и провёл языком от пупка до самого лобка, снова укусил. Руками он сжимал его бока, царапал короткими ногтями нежную кожу на спине, и наслаждался тихими хрипами. - Говоришь, тебе не нравится. Посмотрим, как ты сейчас запоёшь. Он взял мягкий член Родериха в руку и несильно сжал, медленно водя по нему рукой. Дыхание мужчины участилось, он ногтями впился в плотный ремень, что крепко удерживал его на месте. Усмехнувшись, Гилберт повторил движение. Затем хищно облизнулся, наклонился и коснулся губами головки. Он аккуратно поцеловал её, заботливо обвёл языком по контуру и взял в рот. Тут Родерих от неожиданности подавился собственным стоном. Его всего передёрнуло от той волны жара, что словно раскалённое цунами ворвалось в каждую клеточку его тела. Некстати было и то, что он уже несколько лет, как не заводил отношений ни с кем... Маленькая капелька слюны потекла вдоль по уже немного возбуждённому органу, но Гилберт тут же легко подхватил её рукой, и вернулся к своей непристойной ласке. Родерих был не в состоянии что-либо говорить, кончики пальцев неприятно покалывало, руки уже онемели, да и запястья жутко саднило. Но всё это не шло ни в какие сравнения с не самыми ловкими, но всё же горячими и страстными движениями Гилберта. И уж точно они и рядом не стояли с мгновением, когда тот несильно, но ощутимо сжал зубы, и тяжёлые, насыщенные неправильной, не своей похотью стоны Родериха сменились на протяжный болезненный крик. Вновь его бросает из края в край, когда навязанное, но такое сладкое, всепоглощающее возбуждение выплёвывает его на острые копья боли. Гил выпускает изо рта истерзанный орган и наклоняется над самым лицом своей жертвы. - Я не хочу делать тебе больно, - сказал он с искренней грустью в голосе, - но иначе ты не будешь слушать меня и уж точно не будешь воспринимать всерьёз. - Я воспринимал тебя всерьез, но это не значит, что я готов преступить все нравственные законы ради нескольких минут самозабвенной похоти, - из последних сил выдал Родерих. - Что же, сейчас назад пути нет, - он говорил спокойно, - я предложу тебе ещё раз: ты обещаешь делать, что я скажу и не сопротивляться. Я доставлю удовольствие нам обоим и даже развяжу тебя, - парень надавил рукой на бледные запястья, на которых уже начал расползаться фиолетовый след. - Я служу Богу! - Родерих приподнял голову, насколько это позволяло ему его придавленное положение, - я уже потерял свой дом однажды, и это место стало моим пристанищем, и я не готов вновь лишится его. Гилберт замер. Он так хотел узнать больше о прошлом Родериха, но никак не ожидал, что тот заговорит об этом сейчас. - Тебе не придётся уходить, то, что сделаю с тобой - только мой грех. Мысль об исчезновении священника из его жизни пугала Гилберта и, всего на мгновение представив это, он заволновался. - Тут ты не прав, - он грустно улыбнулся, - я не смогу спокойно смотреть на их лица, - он обратился взглядом к ближайшей статуе, - слушать его музыку, - теперь глаза Родериха смотрели на орган, - и даже входить в эти священные стены, что были так невежественно осквернены нами сегодня. Гилберт следовал взглядом за ним, и даже проникся этой тоской. Но всё же он не принимал этих идей. Он не собирался терять важного человека из-за такой мелочи. - Родерих, я не лгу тебе сейчас. Я хочу быть с тобой. Во всех смыслах, - он смутившись посмотрел вниз. В отличии от мужчины, он сам был всё ещё полностью одет. - А ты не думал о том, чего хочу я?- Родерих неловко сдвинул колени. - Позволь мне показать тебе то хорошее, что я могу тебе дать, - настойчиво просил Гилберт. - Ты говоришь о страсти и похоти? - Не только о них, но сейчас... Я доставлю тебе настоящее удовольствие, ты не пожалеешь о том, что доверился мне. - Я уже жалею. Родерих больше не сопротивлялся и ничего не говорил. Его слова повисли в воздухе словно дым от потушенной спички. На минуту Гилберт ощутил страшнейшую апатию, но его чувства быстро вернулись в прежнее состояние. - Я всё исправлю, - искренне прошептал он. Родерих не ответил, но всё же молчание его длилось недолго. Стоило только горячему языку Гилберта вновь коснуться его полу-возбуждённого члена, как Родерих шумно задышал, давясь противоречиями. Гилберт старался. Он втягивал в себя теперь уже уверенно стоящий член, посасывая и облизывая его. А когда он резко взял его полностью, Родерих приглушённо застонал, изогнувшись в спине, и сильнее цепляясь уже почти ничего не чувствующими пальцами в кожаный ремень. Гил улыбнулся и, видя, что его старания приносят неплохой результат, решил перейти к более кардинальным действиям. Его собственный орган, уже давно изнывал без ласки, недвусмысленно выпирая через плотную ткань штанов, требуя к себе внимания. Расстегнув и приспустив штаны, Гилберт сжал себя, испуская облегченные вздохи. Родерих напрягся, заметив перемену в его действиях, и приподнял голову. То, что он увидел не особо его порадовало. - Что ты делаешь? - слабым голосом спросил он. - Не тебе одному развлекаться, - он улыбнулся, - не беспокойся, я буду аккуратен. - Нет! - до священника вдруг дошло, что собирался сделать Гил, - нет, нет, нет! Это... Это слишком, - он итак был красный от накатывающего на него жара, так теперь и вовсе слился бы с бордовыми тонами дерева, из которого и были вырезаны церковные скамьи. - Не переживай, - Гил продолжал уверенно улыбаться, и нежно коснулся губами губ мужчины. Это был один из немногих их поцелуев за эту ночь, - я сказал, что буду осторожен, - одной рукой он поправил упавшие на лицо волосы священника и после погладил того по голове. Родерих ещё пытался что-то возразить, но когда Гилберт попытался войти, все возражения исчезли и остался лишь пронзительный крик боли. Гил в шоке остановился. В прочем, он и не мог двигаться дальше. Сейчас внутри была лишь головка, но и её сдавливало так, что он мог прекрасно понять, отчего закричал Родерих. - Расслабься, ты должен расслабиться, Родди... Иначе я не войду... - он начал успокаивающе поглаживать его по волосам и невесомо целовать везде, куда мог дотянуться. Грудь священника ходила ходуном, а в глазах собрались поблёскивающие слёзы боли. Гилберт не двигался, боясь сделать хуже. И тут до него дошло, что чтобы облегчать им обоим участь нужно немного подготовить их обоих. Он хотел покинуть замученное тело, но стоило ему шевельнуться, как Родерих снова выгнулся, и из его глаз покатились тоненькие струйки слёз. - Сейчас... Потерпи, - он начал шептать всякие успокаивающие бредни ему на ухо, но священник его не слышал, в голове раздавался громкий лишь гул собственного сердца. Гилберт плюнул себе на руку и размазал слюну по члену, в надежде, что хоть это поможет им. Он гладил Родериха, целовал его, всеми силами старался успокоить, но мужчина не шевелился. Лишь тихонько хрипел, когда член внутри него начинал потихоньку двигаться. - Станет легче, - он еще раз поцеловал Родериха в губы, но теперь глубже и увереннее. Наконец он решился продолжить и двинулся вперёд, стараясь всеми возможными способами отвлекать священника от жгучей боли между ног. Он взял в руку его член и стал медленно двигать ей по стволу, массировать головку, не переставая целовать и губы Родериха. Становясь всё смелее в этом отношении и теперь с уверенностью хозяйничая в чужом рте. Боль почти не стихала. Она мешалась с другими ощущениями, обращаясь в дикую, раздирающую тело на части, страсть, но не пропадала. Родерих уже не соображал. Его глаза застилала туманная дымка, не позволяя восстановить ощущение реальности. Спину и руки ломило, а что творилось ниже пояса было неописуемо. Боль и непонятное, почти мазохистское удовольствие. И всё вместе. Такая замечательная агония для его души и тела. Гилберт наконец мог двигаться чуть свободнее, он почувствовал, что что-то мокрое поползло по его ногам, но посмотреть вниз и увидеть алые разводы на белой сорочке, которую они мяли, занимаясь на ней всеми этими непристойностями, он не решался. В глубине души, он понимал, что нужно остановиться, что Родериху больно, но животная похоть решала за него. Сначала он двигался медленно, стараясь соблюдать по возможности мягкость и осторожность, но каждый раз закатывая глаза, погружаясь в горячее, сжимающее так тесно и жарко тело. Но хотелось большего. Хотелось вбиваться без остановки, сжать за ягодицы и трахать до самой смерти от удовольствия. Хотелось брать и ни о чём не думать. Даже нет, хотелось больше отдачи, даже самой малой, самой неправильной. Гилберт немного ускорился, и тут уже Родерих застонал громче. По засохшим на его щеках дорожкам от слез полились новые. Он жмурился, смотрел куда-то вверх, так же боясь опустить глаза и встретиться взглядом с Гилбертом, который соображал всё меньше, пропадая во власти этого мягкого, прекрасного (его Родериха) тела. Когда Гил случайно коснулся простаты, мужчину вновь вывернуло, но на этот раз от очевидного резкого приступа острого блаженства. Тогда парень отпустил тормоза, и вжав Родериха ещё сильнее в скамью, ускорился, входя на полную, и совершенно не слушая громкие отчаянные крики и жалобные всхлипывания. Он всё ускорялся, и в порыве страсти, перевернул Родериха на живот, совершенно забыв о ремнях на его руках, и оставив горящий след на и без того израненных запястьях. Поставив Родериха на колени и пристроившись сзади, он продолжил иметь его, не обращая внимания ни на что, включая жалобные мольбы хотя бы замедлиться, которые из последних сил выстанывал Родерих. К счастью продлилось это недолго. На волне долгожданного счастья и перевозбуждённого сознания, Гилберт вскоре начал замедляться, но при том он входил до конца, и сами толчки были рваными и резкими, что возможно ощущалось ещё более жёстко, чем быстрый, но ровный темп. В итоге, сжав волосы Родериха, и вцепившись другой рукой в его плечо, вгоняя член до конца в уже податливую задницу, парень кончил. И тогда наконец покинул тело своей жертвы. Родерих обессиленный рухнул на жёсткую скамью, теряя последние ниточки, связывавшие его с реальностью, и пропадая в темноте.***
Прийдя в себя, первым что он ощутил был тупая ноющая боль от того, что он попытался пошевелиться. Стараясь не двигаться, Родерих расплывчатым взглядом осмотрелся. Всё было так же, как когда он потерял сознание, только теперь у подножья скамьи валялась его скомканная сорочка, перепачканная кровью и спермой. Его самого окружала, словно одеяло плотная чёрная ряса, а сзади грело что-то большое и тёплое. Уже скоро священник догадался, что то был Гилберт. Что он отвязал его и, закутав в рясу, мирно обнял, слабо поглаживая по волосам. Это было почти приятно, но мужчину при каждой попытке сдвинуться прошибало словно молнией, и он замирал, тяжело дыша, и сдерживая рвущиеся наружу слёзы. - Родерих? - оттуда же сзади раздался негромкий голос, - не двигайся, - сказал он на попытку мужчины повернуться лицом к говорящему. - Тебе нужно немного отдохнуть, - продолжил Гил, - прости меня... Родерих все же попытался сесть, но потерпев в этом полный провал, привалился обратно к широкой груди Гилберта. - Что происходит?- начал он, и тут же замолчал, не узнавая собственный голос. Таким хрипящим и слабым он был. - Ты заснул, и я... - он не знал, что сказать. - Мы в храме... - шёпотом проговорил священник, медленно и по кусочкам восстанавливая в голове картину произошедшего этой ночью. - Да... Родерих, - парень обратился к нему, садясь поудобнее, и пристраивая мужчину к себе лицом, - я... я не хотел, чтобы вышло так, - в его голосе сквозило сомнение, он определённо понимал, что допустил ошибку, но не мог этого признать, - тебе не стоило сопротивляться. - Возможно...- Гил замер, широко распахнув глаза. Он не ждал такого ответа. Но Родерих, апатично прикрыл глаза и поудобнее устроился у него на руках, слегка морщась от боли. - Что? - не веря своим ушам, переспросил парень. - Возможно в чём-то ты был прав, - Родерих открыл глаза и посмотрел прямо в лицо Гилберта. - О чем ты? - Об этом, - он обвёл взглядом стены храма, - мы всё ещё здесь, сделали такую дерзость, но оба живы, нас не поразила молния, но сожрали демоны... Возможно наш ещё ждёт нас, но ведь сейчас мы оба в порядке... Относительно, - он грустно улыбнулся, и Гилу показалось, что его глаза блестят от слез. Парень пытался уловить скрытый смысл в словах священника, что пару часов назад готов был ценой собственной жизни отстаивать свои убеждения, а сейчас так легко отказывается от них. - Тебе больно? - шепотом спросил он. Родерих слабо кивнул, и одна несчастная слезинка таки побежала вниз по его щеке. - Ты говорил... - осторожно начал Гилберт, - что однажды потерял дом и... - Тебе интересно? - с лёгкой насмешкой спросил Родерих. Сейчас в его душе бушевали ураганы эмоций, но сил хватало лишь на их бледные отголоски. - Ты ничего не рассказывал о своей жизни до того, как принял сан. Родерих пожал плечами. Как ни странно во всей этой буре чувств он не чувствовал злости. Усталость, апатию, лёгкую иронию и даже смирение, но не злость. Будто бы боль, что он испытывал была бальзамом для его души, что продолжала винить себя в произошедшем. - Я не люблю говорить об этом. Но не думаю, что теперь есть смысл скрывать что-либо от тебя, - он кашлянул, стараясь сделать голос хоть немного более похожим на его реальный. Гил притянул его к себе, плотнее прижимая и согревая в своих объятиях. - На самом деле это короткая и не самая интересная история. Несколько лет назад я жил на окраине Вены с отцом. Он делал музыкальные инструменты. И однажды ночью в его мастерскую, которая была на первом этаже нашего дома ворвались воры. Но не найдя ничего ценного, они, возможно со злости, решили сжечь всё. - Зачем? - Гилберт не понимающе уставился на огромный орган. - Говорю, возможно со злости, но на самом деле я и сам не знаю точной причины. В любом случае, инструменты были из дерева, поэтому пожар разросся, уничтожая весь дом. - Значит, после этого ты решил сменить профессию? - Не совсем, - Родерих поёжился от неприятной прохлады. Он заметил, что витражные рисунки на полу меняли свой вид, так как поднимался рассвет, и хоть само солнце ещё не взошло, но его лучи уже проявляли признаки жизни, - я, конечно, помогал отцу с работой, но не был столь помешан. Ведь когда он понял, что произошло, у него попросту остановилось сердце. Вот тогда я решил навсегда покинуть столицу, но не знал, куда могу прибиться. - Это печально... - Гилберт тоже рассматривал подсвечивающуюся цветную мозаику, что рисовалась от окна, - Родерих, я правда не хотел сделать тебе больно... И я не думал, что всё так обернётся, - переключился Гилберт. - Просто придётся найти новое место, - мужчина грустно усмехнулся. - Ты всё-таки не останешься? Священник отрицательно замотал головой. - Тогда я пойду с тобой, - Гилберт за секунду сменил маску вины на ту, более привычную, уверенную и самодовольную. Разве что сейчас он был серьёзнее, чем обычно и не улыбался. - Ты получил, что хотел. Так зачем тебе это? - Я говорил, что это не всё, чего я желаю. - Точно... И ты же всегда делаешь, что хочешь, - в его голосе сквозь иронию сквозила едва заметная грусть. - Именно, - Гилберт улыбнулся и коснулся губами губ Родериха. Тот уже не сопротивлялся, но и не отвечал на поцелуй. - Я уйду сегодня, - внезапно сказал он. - Тогда мне стоит собрать вещи. - Делай, что хочешь... В тот день впервые за долгое время Родерих не провёл вечер под звуки церковного органа. Почему он позволил Гилберту пойти с ним? Почему не оттолкнул? Он бы и сам вряд ли ответил на этот вопрос... Возможно религия была лишь оправданием его страхам, и вера его была всегда слаба. А может быть этот парень смог как-то пошатнуть её своими специфическими способами. Так или иначе с того рокового дня в той деревушке, что окружала костёл о них больше не слышали. Ходило много слухов, но до Гилберта и Родериха они не добирались. И вряд ли бы те стали обращать внимание на чьи-то слова. Испытывал ли Родерих к Гилу те же чувства, которые тот питал к нему? Возможно... Но и об этом вряд ли он когда-нибудь расскажет. ______________________________________________________ центральный неф* - основная часть католического храма, где располагаются скамьи для прихожан.