Кто же знал, что все так будет?

       Непринужденно улыбался, держался абсолютно спокойно, словно сейчас у него с Юрой была светская беседа. Только челюсти были сжаты до скрежета зубов, а в глазах было столько холодного презрения и ненависти, что ее хватило бы на всех присутствующих в "1703". Руки были скрещены на груди, будто бы в неосознанном порыве защититься от резких фраз, летящих в его сторону. Юра не был изыскан в словах. Он словно бил топором или битой, вкладывал в каждый звук все свое отвращение и неприязнь. Удары были сильны, это понимали все. И он, и сам Хованский, и окружившая двух заклятых врагов толпа.        От всей этой ситуации Юра ловил нешуточный кайф. Кровь в жилах кипела, смешиваясь с алкоголем, била по ушам, создавая внутренний бит, под который шел текст. Ударить как можно мощнее, оглушить, а лучше – раздавить к херам эту заносчивую сучку. В глазах Ларина доля обреченности, он уже понял, что победы ему не видать. О, как же ахуено это осознавать!        Нет, Уткин. Ты сегодня не просто проебешь. Сегодня тебя размажут по стенке. Я размажу.        От ярости трясло. Лицо горело. Гнев и какое-то дикое удовольствие от втаптывания противника в грязь создавали ядерную смесь; горящие глаза впились в лицо напротив, словно взглядом можно было содрать скальп. На лице Ларина все больше покрываются трещинами нервная ухмылка, маска равнодушия и спокойного презрения. Того и гляди заплачет, чертов гомик. Что, больно, когда правду-матку режут, мразь?        Последние слова третьего раунда не были подобны контрольному в голову. Это была как минимум граната, кинутая в и так разбомбленный бункер. Толпа заорала, заулюлюкала, как в Колизее, слышались громкие аплодисменты.        "Хован! Хован! Хован!"        Добить. Раздавить тапком, как таракана. Юра продолжает плеваться ядом, казалось бы, уже не надо, он и так победил, но хотелось еще. Он бы был рад провести так баттлов десять. Лишь бы подольше видеть эту тщательно скрываемую растерянность в чужих глазах. Ларин может быть загадкой для кого угодно, но не для него. Для Хованского он – раскрытая книга.        Ты проиграл, Уткин, ты проебал по-крупному! Вот так новость, правда?        Тонкие губы Димы сложились в змеиной ухмылке, он немного прищурился и сдержанно захлопал, словно признавая поражение. Но нихера он его не принял. Это Юра видел прекрасно.        Я тебя насквозь вижу, гадюка гнилая. Не пытайся спрятаться, это бесполезно.        Все трое судей проголосовали за него. Ну а как иначе? Юра ликовал и не скрывал этого, с победным воем размахивая руками. Ларин молча наблюдал за всем этим, пытаясь сжечь своего врага холодным пламенем в глазах.        Казалось бы, Юра был еще не настолько пьян, но уже во время интервью после баттла нес какую-то хуйню, сам не понимая, что говорит.        — Ну что сегодня было вообще? — странный словесный поток остановил этот вопрос Ресторатора. Ну тут уже Хованский знал, что сказать. Этот ответ он заготовил еще перед баттлом.        — Бля, ну я обещал его выебать – я его выебал, — как само собой разумеющееся. Потом снова какой-то словесный понос. Ебать он бухой. Отпил немного пива из стакана. Так, это последний, не хочется нажраться так, чтобы все забыть к ебеням, такой вечер просто не имеет права выпасть из памяти. Тот день, когда он отымел Уткина у всех на глазах, надо запомнить.        Он еще много времени провел в "1703". В основном, общался со всеми подряд, фотографировался, делился впечатлениями и слушал восхищенные комментарии. Ларина он больше не видел. Судя по всему, он смылся, как только дал интервью. Кто бы сомневался, блять. Ну пусть валит, поджав хвост, в свою нору, зализывать раны.        Время шло. Голова немного гудела, потихоньку на тело наваливалась усталость. Немудрено, эмоции всегда забирают много сил, а сегодня этих самых эмоций было достаточно. На предложение подкинуть до дома Юра лишь вяло отмахнулся – хотелось прогуляться и немного проветрить голову.        Ахуенный день.        Ветер почти не дул, что было странно для Питера; на улице уже стемнело. Долго же он в баре проторчал... Юра засунул руки в карманы пальто, чтобы не морозить пальцы, и неторопливым шагом направился к дому. Настроение было превосходным.        Где-то на соседней улице выла сигнализация, вдоль здания бежала собака с тянущимся за ней обрывком поводка, скромно светились вывески круглосуточных магазинчиков. Петербург никогда не спит, просто становится на полтона тише, чем днём. Легкие порывы холодного ветерка овевали лицо и освежали. Приятно.        В голове лениво перетекали воспоминания с версуса. Да, знатная была битва, чего скрывать. Несмотря ни на что, Ларина недооценивать нельзя, у этого засранца все же есть зубы. Баттл был настоящей резней, это не было подобно избиению школьника, как в случае Мирона и Джоннибоя. И пусть Юра победил, ему знатно потрепали нервишки. Естественно, на камеру он этого не скажет, но как еще можно объяснить то, как он взбесился?        Тихое "хм" себе под нос. Пальцы нашарили в кармане зажигалку. Спать хотелось все сильнее, Юра ускорил шаг, пнул пустую бутылку, что валялась на дороге, скользнул взглядом по неработающему фонарю, вдохнул побольше воздуха. Это вроде должно дать небольшой прилив бодрости, по крайней мере, он не свалится посреди дороги и не захрапит.        — Скучен ты, туп, шепеляв...        Бестолковое кряканье.        Короткий путь домой лежал через дворы. Было принято быстрое решение пойти именно коротким путем, сонливость заставила отказаться от планов насчет ночной прогулки по городу. Хованский широко зевнул, прикрывая рот кулаком, и свернул с главной улицы. Убирать руку обратно в карман не спешил – сначала взглянул на часы. Половина первого. Бля, сколько он пробыл в баре? Время летит быстро, когда проводишь его без скуки. Уж что-что, а скуку Юра ненавидел даже больше, чем Ларина.        Довольно странно, что теперь он измеряет свою ненависть к чему-то именно относительно Уткина. Больше, меньше, примерно так же – теперь шкала неприязни выглядит иначе, чем до всей этой заварушки. Мысль эта заставила слегка приподнять брови. Блять, слишком много он думает про этого пиздюка, оно того не стоит.        До дома всего пара шагов. Город лениво шумел шелестящими по асфальту шинами, где-то надрывалась мяукающая кошка. Фонари уже несколько дней не работают, и их, судя по всему​, чинить никто не собирается. Откуда-то слышен чей-то голос, звучащий зло и нервно:        — Так тебе и надо, сука! Еще спасибо скажи, блять, что я сегодня добрый.        Юра остановился.        Голос шел из ближайшей арки между домами, через которую Хованский сейчас собирался пройти. Его обладатель говорил негромко, но эхо значительно усиливало звук.        Что за черт?        Хованский настороженно прислушался. Там, судя по словам, далеко не дружеская беседа. Вдруг там человеку нужна помощь? Может, стоит вмешаться? А если он вмешается туда, куда не следует, и только соберет проблем, а помочь человеку так и не сможет? Или там просто была обычная словесная перепалка?        В груди почему-то неприятно, словно кто-то схватился за сердце, как за стоп-кран, и начал медленно тянуть его вниз. Тревога? С чего вдруг, Юра? Нет, ну беспокойство – это понятно, но тревога...        До ушей донесся глухой звук падающего тела. В ребрах всё скакнуло вверх-вниз. Там определенно не словесная перепалка. Хованский еще сильнее напряг слух, пытаясь понять, сколько же человек находится в арке. Что, если единственным правильным решением будет только уносить ноги?        Пока он колебался, раздались громкие и твердые звуки шагов. Из арки вышел, одновременно накидывая на голову капюшон куртки, высокий плечистый мужик, и, даже не оглядываясь, пошел прочь. Застывшего на месте в растерянности Хованского он попросту не заметил. Через несколько шагов он резко перешел на бег и вскоре скрылся за поворотом.        В следующий момент – осознание. Блять, перед его глазами сейчас прошел возможный преступник! А что с человеком, который внутри арки? А если там уже труп лежит?        Быстрые нервные шаги к арке, как только мужик скрылся с глаз. Блять, какого черта так темно? Мало того, что арка, так еще и фонари не работают. Идеальное место для грабежа или чего похуже. Ни с того ни с сего затряслись руки, от хорошего настроения не осталось ничего. Кажется, он сейчас даже протрезвел.        — Сука, нихера не видать... — прошипел Юра и полез в карман за телефоном. Включил вспышку и осмотрелся.        К горлу поступил комок, когда стал различим в темноте лежащий на спине человеческий силуэт у стены арки. Вроде мужчина. Разглядеть получше не удается.        — Эй? — позвал Хованский, торопливо направляясь к силуэту. — Вы меня слышите?        Ему не ответили.        Когда до лежащего на земле бедолаги оставалась всего пара шагов, фонарик на телефоне смог осветить его лицо.        И Юра остолбенел в ужасе.        Да ладно, нахуй.        — Ларин?!        Блять, нет. Пожалуйста, пусть это будут глюки. Пусть это будет белая горячка. Пусть он обознается. Что угодно, но пусть это будет не лежащий на полу без сознания Уткин. Ради всего, блять, святого.        Но это не было глюком, белочкой или ошибкой. Дима не подавал признаков жизни, глаза его были закрыты, а грудь не вздымалась от дыхания.        Воздух стал поперек горла.        Он... мертв?..        — Дима! — перепугался Юра еще сильнее и кинулся к неподвижно лежащему врагу. Тяжело бухнулся рядом с телом на колени, и тут же заматерился от боли – правое колено встретило не асфальт, а нечто продолговатое и твёрдое. Отполз немного подальше – на полу лежал раскрытый большой складной нож, который Ларин всегда таскал с собой, его было несложно узнать. Увидев на лезвии следы крови, Хованский не на шутку запаниковал.        — Блять, что за хуйня?! Уткин, очнись, сука! Ты ведь живой?!        Черное пальто было нелепо запахнуто и лишено нескольких пуговиц, на мокром от слез лице ссадины, идеально зачесанные волосы сильно растрепаны, щека изодрана в кровь, бровь рассечена. Его избивали, избивали серьезно.        Протянул трясущуюся руку к шее Ларина и тут же ее одернул – на коже были видны несколько длинных кровоточащих порезов. Ужас рос с каждой секундой. Юра все же дотронулся до шеи и прощупал пульс.        Живой.        — Ларин! Ларин, еб твою мать! — заорал Хованский и потряс его за плечи. Ноль реакции. Комок в горле проглотить не получается.        Надо что-то делать. Надо... надо позвонить в скорую. Точно.        Руки трясутся так, как никогда не тряслись даже в самом свинском опьянении. Луч света фонарика на телефоне скользнул ниже.        Тут все внутри замерло.        Что за?..        Штаны Димы были спущены до середины бедра. Этого Юра заметил не сразу, потому что край пальто все прикрывал. Рука с телефоном застыла, не успев дотянуться до уха.        В голове ни единой мысли, словно​ мозг резко заледенел. В нем не возникало ничего. Было только монотонное гудение. Не осознавая, что он делает, Хованский откинул край пальто и перевернул Ларина на бок.        Между ног все в крови.        Секунда.        Осознание.        Шок.        Тошнота.        БЛЯТЬ!!!        Юра отшатнулся, закрывая рот кулаком. Телефон выпал из руки, и в арке снова стало темно.        Его... Тот тип его... Но... Как?.. Почему?..        Черт, скажите, что это все ебучий пранк. Что это все неправда, что он спит, что это пьяный угар. Пожалуйста.        Как такое могло произойти?! Какого черта ты позволил такому случиться, Ларин, еблан?! Почему ты не сопротивлялся?!        Рука снова нашарила телефон. Свет снова появился в арке. Быстрый взгляд на порезы на шее.        Ему во время... этого... держали нож у горла?.. Его же собственный нож?!        Юра тихо застонал, закрывая лицо рукой.        Да, он ненавидел его. Ненавидел всеми фибрами души. Поливал дерьмом на версусе, оскорблял, высмеивал. Он ненавидел его. Но... такого Дима не заслужил. Он заслужил всеобщей ненависти, порицания, насмешек... Но не этого. Не того, чтобы его, блять, изнасиловали, угрожая вскрыть глотку! Что он сделал именно тому мужику? Да нихуя он ему не сделал, этому больному ублюдку, в этом Хованский почему-то был на сто процентов уверен.        — Дима! Очнись же, мразь! — в голосе слышна испуганная мольба. Юра смазанным движением вытер холодный пот со лба и пальцами осторожно обхватил лежащий на полу нож за лезвие. На рукоятке отпечатки этого скота, нельзя сейчас проебать такую улику. Сложил, убрал в карман.        Нет, лучше сейчас не звонить в полицию или скорую, этим только хуже сделаешь. Хованский как можно аккуратнее натянул на Ларина штаны и торопливо застегнул ремень. Потом выключил фонарик, убрал телефон и осторожно поднял Диму на руки. Бля, хорошо, что он не такой тяжелый, иначе бы все было гораздо сложнее. Надо добраться до дома, тут совсем недалеко.        — Какого хера, Уткин, что ж ты так... — убито проговорил Хованский, выходя из арки и торопливо направляясь к своему дому. Дима все не приходил в себя. Но лучше ему сейчас не просыпаться.        Возня с ключами, с дверьми, лестницей – все это отняло так много времени, что когда Юра, наконец, перешагнул порог дома, у него были готовы отвалиться руки. Все это время он сдавленно матерился и вопрошал хрен знает у кого, почему все это происходит, чем Ларин заслужил такое, и почему Хованский не задержал того подонка, который так просто взял – и убежал.        Осторожно положил Диму на незаправленную постель, снял с него ботинки, швырнул их в угол. Сейчас не до порядка. Пальто через пару секунд тоже полетело в сторону. Пиджак, черная траурная рубашка, перепачканные в крови брюки и разодранное нижнее белье – все это составляло бесформенную кучу на полу. Теперь Юра мог полностью оценить масштаб повреждений.        Следы побоев повсюду – на груди, на животе, на лице. На предплечье глубокий порез, оставленный, скорее всего, тем же ножом.        Надо обработать все раны. С этими мыслями Юра отправился за аптечкой, попутно скидывая с себя верхнюю одежду и обувь.        Щека была изодрана чуть ли не в мясо. Наверное, Ларина вжимали лицом в стену. От этой мысли стало втройне мерзко. Юра боролся с тошнотой, пока обрабатывал перекисью раны на лице, на шее и руках. Дима, видимо, все же пытался сопротивляться: костяшки тоже были стерты.        Ларин не просыпался, забытье было слишком тяжелым. Как бы это не оказалось комой...        Юра продолжал осторожно обрабатывать раны. Пот тек со лба крупными каплями, отчего даже попадал в глаза, руки дрожали. Но он не чувствовал, что делает что-то неправильное. Вроде бы, главный враг, человек, которого он ненавидит больше всего на свете, тот, кому он говорил, что "выебет жопу картавую и глотку вырвет". Но нет. Не было ни отвращения, ни злорадства, ни даже равнодушия. Лишь ужас и тревога, отчаянное желание причинить как можно меньше вреда. Юра не узнавал себя. Откуда такая забота? Тем более – к нему, к Ларину?        Но все же он, Хованский, не конченый, не полный подонок и мерзавец, чтобы бросать человека в беде. Да, враг. Да, давняя война. Да, ненависть. Однако интернет и жизнь – разные вещи. И сейчас этот человек, беспомощный, изнасилованный, полуживой... нуждается в помощи. В его помощи. Что бы стало с ним, если Юры не оказалось поблизости? Если бы тот согласился на то, чтобы его подбросили до дома на машине? Кто бы нашел его, лежащего в темной арке, и помог ли?        А ведь всего несколько часов назад они были готовы сожрать друг друга заживо. Но ведь кто же знал, что все так будет?        Красивое и даже несколько аристократичное лицо было сильно изуродовано. Сейчас щека, бровь и подбородок замазаны зелёнкой, на шею налеплены несколько пластырей, рука перебинтована, разодранные костяшки тоже обработаны зеленкой. Повреждения между ног Юра не решился обрабатывать, потому что не знал, как правильно поступать в такой ситуации: был риск сделать только хуже. Так что он просто надел на Ларина первое попавшееся нижнее белье, которое достал из шкафа, укрыл своего врага одеялом и взглянул на часы. Половина третьего.        Тихий усталый вздох.        Он сделал все, что было в его силах. Оставалось лишь ждать, когда Дима придет в себя. Надо дождаться утра.        На тот стул, который был в комнате, Юра положил одежду Ларина, поэтому сидеть было не на чем. Устало переваливаясь с ноги на ногу, он притащил с кухни еще один стул и уселся на него неподалеку от кровати. Почему-то не хотелось оставлять Уткина одного в комнате. Лучше пока побыть рядом.        Рядом.        Пальцы вцепились в волосы так, словно хотели оторвать их с куском кожи. Хованский попросту не понимал, что с ним происходит. Какими бы ни были весомыми оправдания, почему он трясется за Ларина так, словно он для него очень важен? Мог бы просто принести к себе домой, уложить на диван и сам завалиться на кровать. Но нет. Уложил на свою постель, оказал самую лучшую первую помощь, на какую был способен, и сейчас остается с ним в одной комнате. Хотя еще вчера с удовольствием превратил бы лицо Ларина в кровавый фарш.        Возникал еще один вопрос: что будет, когда он очнется? Как себя поведет Ларин?        Изнасилование – один из самых верных способов сломать человека. После такого прежними не остаются, это все знают. Но распространится ли это правило на Диму? Превратится ли он в сломленную истеричку или просто замолчит на всю оставшуюся жизнь?        Завтра увидим, подумал Юра, глядя на бледное, измазанное зелёнкой и искаженное муками лицо. Он уже был ко всему готов.        С этой мыслью он и уснул.

***

       Ничего не снилось. Наверное, так даже и лучше, ведь кто знает, какие сны снились бы ему после всего того, что произошло.        Однако все равно выспаться Юра не смог. И дело не в том, что он уснул, сидя на обычном и неудобном для сна деревянном стуле, а в том, что его разбудило ощущение, что на него смотрят. Смотрят в упор, не моргая. Буквально сверлят дыру в макушке. Тело непроизвольно поежилось от неприятного ощущения, и этим себя Хованский выдал. Теперь притворяться спящим не имело никакого смысла, и он медленно, чтобы затекшая шея не взвыла от боли, поднял голову и открыл глаза.        Тяжелое колючее молчание.        Ларин лежал на кровати, каким его Юра и оставил лежать, он даже не сменил положения. Только голова была повернута к Хованскому. Лицо было спокойно, расслабленно, но глаза полны отчаянной ненависти, боли и непереносимого желания умереть и утянуть врага за собой.        Юра замер, не зная, что ему делать. Он ждал, пока Дима прервет молчание хоть одним звуком, но Ларин не говорил ничего. Продолжал рвать из Хованского жилы одним своим взглядом и молчал. Было видно, что это могло продолжаться хоть весь день. Юра отвел глаза и приподнялся со стула. Взял с ближайшей тумбочки заранее приготовленный стакан воды, таблетку обезболивающего и подошел к Диме. Сел на край кровати.        — Вот... выпей, — пришлось постараться, чтобы вытолкнуть из себя всего пару слов. Дима даже не взглянул на таблетку и стакан.        — Сколько?        Голос сиплый, но пропитанный отвращением и яростью. Хованский удивленно посмотрел на него. О чем это он? Да и почему на него смотрят с такой ненавистью? Он же помог.        — Не понял, — растерянно сказал Юра, напряженно сглатывая. Ларин моргнул. Глаза его заблестели.        — Сколько ты ему за это заплатил?        Пять свинцовых секунд.        И еще одна.        — Ч-что?.. — Юру словно ударили по затылку. Вода в стакане заплясала. Через секунду смысл услышанного дошел до него. — Ты считаешь, что я... Ты... Ты с ума сошел, Уткин?! Я не...        — Как же ты мерзок.        Шепотом, совершенно убито, устало, и безразлично. Было видно, как Дима борется с непрошеными слезами. Юра мог только растерянно смотреть на него, совершенно не зная, что ему делать.        — Послушай, — еле-еле собравшись с мыслями, произнес он, убирая стакан с таблеткой назад, на тумбочку. — Я ни в чем не виноват, ты понимаешь?        Ларин в ответ только устало закрыл глаза.        — Если бы я все это... провернул... — подобрать слова сложно, — то стал бы я относить тебя к себе домой?        Молчание.        Поднялся на ноги, начал нервно нарезать круги по комнате. Потер глаза, остановился.        Когда тебя обвиняют в преступлении, которого ты не совершал, особенно таком серьезном преступлении, – ужасное ощущение, невероятно гадкое. Это отчаянное желание отстоять свое доброе имя, страх получить наказание за то, в чем ты не виноват, и раздирающее изнутри осознание несправедливости, от которого хочется выть и кататься по полу. Неожиданно Хованский убрал руки от лица и обернулся к Диме.        — Что тебе этот урод сказал?        Ларин тут же открыл глаза, и взгляд, резкий, как пощечина, впился в лицо Хованского. Злоба. Слишком много злобы для одного человека.        Хованскому очень захотелось отвести взгляд, но он все же выдержал этот нешуточный напор в его сторону и только крепко сжал зубы.        Сухие губы Димы медленно разлепились.        — Ты сам знаешь, что он мне от тебя передал.        Каждый звук – смертельная доза яда. Воздух накалился так, что дышать стало больно.        — Блять, да не виноват я! — сквозь зубы. Все силы уходили на самоконтроль. Лишь бы не сорваться и не заорать, но все же тон быстро повышался. — Я не виноват, как ты понять не можешь?! Я не настолько мудак!        — Закрой рот.        Слова застыли в горле, словно перед ними резко поставили шлагбаум. Юра заткнулся не потому, что ему приказали, а скорее от неожиданности.        Ларин резко поднялся на локтях и тут же замер, лицо его перекосилось от боли, прострелившей тело. Шипение вперемешку со стоном.        — Ты что делаешь, долбоеб?! — выкрикнул Юра, едва ли не сам чувствуя чужую боль, и кинулся к кровати.        — Уйти хочу.        — Ляжь обратно, идиот! — Хованский схватил его за плечи и силой заставил Диму упасть обратно на подушку. — Никуда ты не пойдешь.        Ларин взглянул ему в глаза, перестав тщетно дергаться. Руки безвольно упали на одеяло.        Несколько секунд они смотрели друг на друга. В этот момент в голове Хованского роились кучи мыслей, и каждая била по внутренней стороне черепной коробки, вызывая противный звон.        А как бы он отреагировал, если бы не нашел Диму сам, а узнал об этом от кого-то? Если бы он услышал от Кузьмы, к примеру, что с Лариным такое произошло? Удивился бы? Злорадно усмехнулся? Аморально пошутил? Пожалел бы, что Диму не грохнули? Или все же ужаснулся и решил, что такое – слишком жестко даже для Ларина?        Он не знал.        Смотря в нездорово блестящие зеленые глаза, он с удивлением понимал, что все еще видит Ларина насквозь. Все еще видит все его эмоции, как их много, как они сильны. И это... это странно. Он ожидал, что не сможет проглядеть ничего, что словно наткнется взглядом на бетонную стену. Но нет. Может ли это значить, что Диму тому скоту не удалось сломить?        Юра не скрывал искренности во взгляде. Он хотел, чтобы Ларин ее увидел. Увидел всё его волнение и желание помочь, полное отсутствие стремления как-то навредить. Поэтому смотрел в злые глаза, не моргая, пока не начали наворачиваться слезы из-за естественного рефлекса.        И Дима увидел.        И поверил.        Злоба и ненависть тут же улетучились во взгляде, и осталась лишь болезненная растерянность вперемешку с непониманием. Ларин приоткрыл рот в попытке хоть что-то сказать, но не смог вытолкнуть из горла ни звука. Губы дрожали, дыхание сбилось.        — Что сказал тебе тот урод? — опережая Диму, спросил Хованский и ощутил, как тот немного напрягся. — Что он тебе такого сказал, что ты так уверен в моей вине?        — Ты уже сам догадался, — сухо ответил Ларин. — Хватит об этом.        Снова молчание. Юра все продолжал нависать над ним, сжимая плечи Ларина уже не так сильно. Сердце стучало где-то в горле, а в висках пульсировало. Почему-то пришлось приложить усилия к тому, чтобы разжать пальцы и отстраниться, оторвав взгляд от зеленых глаз.        — Я хочу уйти, — снова сказал Ларин, но сейчас он будто бы спрашивал разрешения. С чего это?        — Ты собираешься в полицию идти? — не обращая внимания на его слова, спросил Юра, тупо смотря в стену. В ответ – усталое "хм". — Не собираешься, значит... А в больницу?        Молчание длилось секунды три.        — Не знаю.        Другого ответа ожидать не стоило. Юра прекрасно знал, что Ларин – человек, который серьезно относится к своему здоровью и осознает, что в таких случаях не пойти к врачу будет просто верхом глупости, но в то же время другая его часть отказывается даже думать о больнице. Хованский буквально видел, как Дима мечется в мыслях, не зная, что предпринять.        Тяжкий вздох. Пальцы застучали по подбородку.        — Ну, если все же надумаешь идти в полицию, у нас, если что, есть его отпечатки на ноже...        "У нас"?!        Бля.        При упоминании ножа Дима поморщился, как от зубной боли.        — Выкинь его и все.        Юра кинул на него сомневающийся взгляд, но потом только мрачно кивнул. Ларин теперь на этот нож даже смотреть нормально не сможет, Хованский, в принципе, тоже, а в полицию никто не пойдёт все равно. Лучшее решение – выбросить нож к чертовой матери. Как лишнее напоминание.        Надо же, они оказались едины во мнении.        Неуместная ирония.        — Тебе такси вызвать?        Ларин оторвал взгляд от потолка и покосился на него. Подумал. Облизал губы. Снова уставился в потолок.        — Да.        — Тогда одевайся, — Юра поднялся на ноги и, подойдя к стулу, на котором лежала одежда Ларина, придвинул его поближе к кровати. — Я пойду закажу машину. Какой адрес?        Дима медленно и осторожно сел на кровати, стараясь не кривиться от боли, и опустил голову. Немного помолчал, словно размышляя, стоит ли говорить свой адрес, но потом тихо, но четко проговорил его. Надо же, не так далеко на самом деле. Хованский сдержанно кивнул и прошел было к выходу из комнаты, но тут остановился в дверях и с негромким "Ах, да..." подошел к шкафу.        — Вот, возьми, — порывшись на полках, сказал он и обернулся к Ларину. — Мне они малые стали, тебе как раз будет, думаю.        В руках Юры были чистые, но сильно мятые от долгого нахождения в шкафу черные брюки. Дима удивленно посмотрел на них, потом на Хованского, потом снова на брюки. Брать в руки не решался.        — Твои уже только на помойку, — словно пытаясь оправдаться, сказал Юра. — Бери давай.        Уткин слегка повременил, но потом все же протянул руку и взял штаны. Благодарно кивнул и поджал губы.        Было видно, как ему стыдно принимать помощь.        Юра ощутил, как в груди все снова сдавило, словно прессом, и покачал головой, смотря на то, как Ларин растерянно глядит на брюки. Потом просто молча вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.        Все в голове перемешалось. В происходящее не верилось до сих пор. Ну вот как, как могло произойти подобное?! Еще вчера ведь все было как обычно, их обычная немного затянувшаяся вражда, взаимные оскорбления, плевательство ядом. А сейчас...        Уж лучше вражда.        Он не хотел видеть своего главного врага таким. Растерянным, напуганным, ненавидящим себя больше, чем всех остальных в мире. Чтобы не выть от боли, стискивающим зубы так, что те крошились.        Это был не тот Ларин, которого Юра привык ненавидеть.        Такси было вызвано еще пять минут назад, а Дима так и не выходил из комнаты. В квартире стояла тишина, и из спальни не доносилось даже шорохов. Хованский сидел на диване, смотря в экран выключенного телевизора и подперев руками голову. Терпеливо ждал. И всё думал, думал...        Все, что произошло, стоит держать в строжайшей тайне. Даже самые близкие друзья не узнают о том, что было. Да, по сути теперь у Юры в руках мощное оружие против Ларина, теперь он может его шантажировать, угрожать, что сольет инфу в сеть и опозорит своего противника на всю страну, а может быть, даже на весь мир. Но он этого не сделает. И не только потому, что такой поступок его самого может очернить, и с человеческой точки зрения это будет слишком погано, но и...        Почему-то.        Наконец раздался тихий щелчок, и дверь в спальню открылась. Ларин остановился в проходе, глядя на обернувшегося на звук Юру.        Грязное пальто, мятые брюки, измазанное зелёнкой лицо, из-под рукава выглядывают бинты, шея вся в пластырях. Выглядел он просто ужасно. Даже смотреть больно.        Но ужаснее всего – взгляд. Казалось бы, отрешенный, словно Дима был без сознания, но в нем было что-то очень плохое, и, кажется, Хованский знал, что именно.        Сжигающее изнутри, непереносимое, страшное желание сдохнуть.        Только бы этот придурок не натворил чего... Но почему-то была какая-то уверенность, что он ничего с собой не сделает. И не от страха смерти. Дима сильный. Он выдержит, он должен выдержать. В этом Хованский был уверен.        Он поднялся с дивана, поворачиваясь к своему врагу (а врагу ли уже?).        — Такси скоро должно приехать, — прокашлявшись, сказал Юра и перевел взгляд на окно. — Серый "Ниссан".        Дима в ответ только кивнул и положил руку на косяк для опоры. Опустил взгляд в пол, о чем-то думая.        Молчание долго не длилось.        — Почему?        Так тихо, что стой Юра хоть на полметра дальше, то уже не услышал бы этого вопроса.        Спрашивать, что именно Ларин имеет в виду, он не стал. Это было бы лишним.        — Бля, ты думаешь, я мог иначе?        — Сам​ же знаешь, что мог.        Хованский скрестил руки на груди.        — Хорошего ты обо мне мнения, — горькая усмешка.        — Оно у меня всегда было о тебе плохое.        — Ну хоть честно.        Ларин убрал руку от косяка, но сделать хоть шаг не решался. Боялся, что Юра увидит его изломанную хромающую походку? Идиот.        — Юр... — тихо позвал он, поднимая взгляд.        Встреча глазами.        — Спасибо. Правда, — на последнем звуке голос дрогнул и сломался. Затяжной хрип и скрип зубов. — Если бы не ты...        Черт. Он...        Какого черта ты плачешь снова, Уткин?!        Дима резко опустил голову, смачивая слезы рукавом пиджака. Попытался отвернуться, затрясся от гнева и стыда, захрипел, сдавливая челюсти до боли.        Юра замер в растерянности.        Он не знал, как быть.        Что он должен сделать сейчас? Его главный враг стоит перед ним, хныча, как пацан, и сгорая от осознания своего позора, своей беспомощности, безысходности своего положения. Словно просит помощи, отчаянно, безумно. Молчит, сдавливая рвущийся наружу сип, но на самом деле кричит, срывая голос, вопит от дикой боли до такой степени, что кровоточит глотка. Воет от страха, выворачивающего всю его сущность наизнанку, как будто это шерстяная кофта.        И как бы Юра ни хотел помочь, он тупо не знал, что ему делать.        Поэтому просто бездумно шел к Ларину, полностью погрузившись в звон в голове, который царил от многоголосого хора, кричащего один и тот же вопрос.        "Что делать?!"        Ничего не соображал. Не осознавал нихрена. Ни когда подходил к Диме, ни когда...        Блять, что...        ЧТО ОН ДЕЛАЕТ.        Осознать все сразу не удается. Мозг просто взорвался потоком мыслей, отчего возникла какая-то заторможенность. Лишь прислушавшись к ощущениям тела Юра ощутил чужое тепло.        И только когда темный туман перед глазами рассеялся, он увидел, что крепко прижимает Ларина к себе.        Правая рука чувствует мягкие волосы под пальцами, левая даже сквозь костюм и пальто ощущает ребра. Плечо чувствует давление, потому что в него упирается лоб. А спина улавливает дрожь чужих рук, сжимающих в кулаках его джинсовую ветровку.        Мозг обработал информацию лишь через секунду, и тогда пришло осознание.        Дима тоже его обнимал.        Прижимался к нему, словно Хованский был спасательным, блять, кругом, но тому было ясно, что сам Ларин тоже не понимал, что он творит.        Они оба не понимали, что они творят.        И сейчас, когда оба все осознали, ни один не мог пошевелиться. Оба боялись сделать или сказать что-то.        Поэтому они просто стояли, не отпуская друг друга, а Юра продолжал бездумно перебирать пальцами ларинские волосы.        До тех пор, пока не зазвонил телефон, лежащий на столе.        Хованский чуть ли не отскочил от Димы, словно тот ударил его током, и кинулся к телефону, будто в нем было его спасение. Даже не кинул на Ларина взгляда.        Через полсекунды поймал себя на мысли, что боится на него взглянуть.        — Это... это приехало такси, — почему голос такой сиплый?        Ответа не последовало. Наверное, Ларин просто кивнул. Или все еще стоял в ступоре. Юра шумно сглотнул.        — Сам спустишься или...        — Я сам, — резко ответил Дима. Раздались звуки медленных шагов, а дыхание стало громким. Ему больно идти. Ну конечно.        Хованский не оборачивался, а просто стоял, держа в руках телефон и тупо смотря в выключенный экран.        И все же, что это сейчас было?        — Еще раз спасибо, — услышал он за секунду до того, как раздался щелчок входной двери.        И тишина в квартире резко изменилась. Стала... обычной, что ли. Правда, в ней чувствовалась странная грусть. И еще – ощущение, словно что-то не произошло. Что-то важное.        Юра подошел к окну, наблюдая, как Ларин идет к такси. Ничуть не хромает, держит лицо так, словно все в порядке. Правда идет чересчур медленно, а сам Хованский на каком-то ментальном уровне ощутил, как мучительно больно Диме сейчас, и как ему тяжело себя вести так, словно все в порядке.        Он не отходил от окна до тех пор, пока машина не скрылась из виду, а потом устало потер глаза и зашел в комнату. Поднял с пола свое пальто, нашарил в кармане нож и тут же швырнул его в мусорное ведро в углу.        Именно там ему и место.        Хованский некоторое время смотрел на ведро, о чем-то размышляя, потом накинул пальто себе на руку и пошел было в прихожую, чтобы повесить его на крючок, но остановился в проходе и обернулся, глядя в сторону кровати.        Таблетки на тумбочке не было​. Стакан был пуст.