***
— Я так рада, что ты дома, сынок! Так рада! Вне себя от счастья, мама снова и снова повторяла мне это, а сама обнимала меня, словно не веря, что я и впрямь живой и вернулся наконец домой. Мы шли всей семьей вчетвером, гуляли по набережной Лас-Либертада. — Мам, год уже прошёл, война закончилось! Новой войны не будет! Теперь я никуда не уеду. Помню, я даже не подозревал, каким памятным окажется для меня тот день. Я старался казаться крутым – бравый вояка, вернувшийся домой. Реакция мамы меня смущала, так что я поспешил мягко, но решительно вырваться из её объятий: — Мам, поменьше нежностей. Ну право, не позорь перед братьями. — Да ладно тебе, Гус, — поддел меня Реймонд, самый младший из моей родни. — Мы же семья. Обнимать члена семьи – нормально. — Да, Густаво, — сказал второй брат, Самуэль. — Уже год прошёл, а мы всё не нарадуемся тому, что ты жив и здоров. Всё нормально. Может, по мороженому? Взгляд, мой и братьев, остановился на кафе-мороженом, которое построили прямо у набережной полгода назад. Мама достала бумажник, но я её остановил. — Не надо, мам. У меня неплохая ветеранская пенсия. На самом деле, насчёт ветеранской пенсии я немного приврал. Дядя Сэм платил мне всего лишь по пятнадцать баксов в неделю, а зарплата моей мамы была почти в три раза больше. Но я всё же решил показать свою независимость. Был конец лета, и на улице творилась невообразимая духота. Солнце палило неистово, так что все были рады остудиться с помощью прохладного сливочного лакомства. Я достал из кармана двадцать центов и сделал заказ. Братьям, помню, я заказал пломбир с клубничным сиропом, а маме – эскимо, которое она любила с юношества и купить которое тогда считалось праздником. Мы нашли свободный столик, разместились и дружно принялись есть мороженое. Мы смеялись, рассказывая друг другу анекдоты про Гитлера и «Дядю Джо» Сталина. Я ввернул пару армейских историй. Царила атмосфера практически полного счастья, лишь едва омрачаемая тоской по моему отцу. Отец получил тяжёлые психологические травмы во времена Первой Мировой и постепенно стал сходить с ума. В итоге он застрелился за пару недель до рождения моего младшего брата. ...Доев мороженое, мы собрались было выходить, как вдруг случилось непоправимое. Кафе, в котором мы сидели, протаранил «форд» тридцатых годов выпуска. Первым погиб Самуэль. Машина отшвырнула его вперёд на несколько метров, за кассу, и он упал, свернув себе шею. Я смутно помнил, что было потом. Ярость и бешенство ослепили меня. Я вытащил из машины парня в смокинге, повалил его на землю и стал избивать его своими большими коричневыми кулаками. Тот скинул меня, потянулся рукой за пазуху и вынул оттуда металлический предмет, который узнал бы любой, даже не знакомый с военщиной человек. Пистолет. Бандит резко вытянул руку с пистолетом вперёд, нажал на спуск, и я упал. Последнее, что я видел – то, как мою мать прошила очередь Томми-гана.***
...От воспоминаний я очнулся, заслышав сзади звук приближающихся шагов. Я обернулся и увидел нашего соседа – пожилого мужчину, который так же, как и мой отец, прошёл окопы Первой Мировой. Сосед тоже решил навестить могилу. Он был нашим другом семьи и по сути, заменил мне отца. — Мистер Беллард, — спросил я. — За что же так? Почему именно моя семья? — Каждый, у кого происходит трагедия, задаётся тем же вопросом, — сказал пожилой человек, опираясь на трость. — Это всё нити судьбы. Они могут быть прямыми или запутанными, а могут и прерываться раньше времени… Каждый человек – ткач своей судьбы, Густаво. Я уверен, ты будешь хорошим ткачом и сошьёшь хорошую судьбу. Твоя мать была славной женщиной, доброй, милой, скромной и честной. Я рассеянно кивнул. На душе было горько, и я поймал себя на мысли, что сейчас, прямо в эту минуту, мне ничего больше всего так на свете не хотелось, как выпить и забыться. Так я и решил поступить – постояв ещё немного у могилы, я развернулся и зашагал прочь.