***
9 мая 2017 г. в 00:07
У Окиты едва заметно дрожит голос, когда она отдает приказы. В отряде наверняка уверены, что она всего лишь слегка простужена, как обычно, и это, пожалуй, впервые ей на руку. Лишь бы никто не догадался, не услышал во всегда бодром и звучном командном голосе отголоски... Беспокойства. Кажется, так это называется.
Пронзительное чувство разъедает изнутри, впиваясь в легкие удушливым жаром, стягивая горло удавкой, но Окита по привычке до последнего держит лицо. Битва всегда помогает ей отвлечься, не думать ни о чем, кроме бликов яркого солнца на кончике катаны, которая рассекает и вонзается с быстротой и точностью, словно порыв хлесткого северного ветра.
Она тысячу раз видела, как сражается Нобунага. Тысячу раз оказывалась на одном поле боя с ней, решительной и дерзкой, запальчивой, уверенной. Иногда чересчур: настолько, что Окита сомневалась, что это взаправду. Но Нобунага с ее несокрушимой прямотой, непосредственностью даже, тысячу раз доказывала обратное. В отличие от Окиты, Нобунага не скрывает чувств: эмоции четко написаны у нее на лице. Она гневается с яростью извергающегося вулкана, обрушивая на противников всю свою боевую мощь, она командует громко и четко, и ни единому солдату не придет в голову оспаривать приказы. Окита – такая же, но на поле боя – более серьезная, сдержанная. А Нобунаге это и не нужно, чтобы оставаться собой.
Окита не может уснуть. Перед закрытыми глазами – картины сегодняшнего боя, утопающего в крови, но вместе с этим необычайно свежего, живого. Живого за счет тех, кто боролся за себя и за весь мир в рамках одной небольшой страны. В нос ударяет резкий запах стали, лязг железа бьет по ушам, и Окита резко откидывает одеяло и начинает одеваться, так, словно и не спала вовсе.
Она срывается среди ночи и бежит, бежит далеко, лишь бы только успеть до рассвета. Окита пробирается в дом Нобунаги, точно шпион: на цыпочках через задний двор. И пугает ее, вечно невозмутимую, до смерти.
У нее заметно дрожит голос, когда с губ срывается почти беззвучное: «Прости, что не пришла раньше». Она обрывает фразу на полуслове, когда теплые руки Нобунаги касаются лица, удивительно мягко, непривычно спокойно. И теперь дрожат уже колени, стоит им приблизиться друг к другу на пару сантиметров.
У Нобунаги теплое дыхание. Окита ощущает его на своей щеке, а потом – на губах. Вздрагивает, порывисто хватает ее за плечи и нетерпеливо, как ребенок, целует, словно соскучилась. На самом деле – соскучилась.
Одежда Нобунаги оказывается на полу в считанные минуты: она не успевает даже сказать ничего. Окита не понимает, откуда в ней эта нетерпеливость, эта порывистая решительность, которая в такие минуты принадлежит Нобунаге и ничуть – ей самой. Но она не отступается, она решает больше никогда не убегать. Не лгать себе и не отрицать очевидного: она могла бы прожить и без Нобунаги, но ей совсем не хочется этого. И неважно, на поле боя это или в собственной постели.
Голос Окиты срывается в стон, когда она зовет Нобунагу, кусая губы и сминая простыни. Их близость похожа на ливень в пустыне: такая же невероятная, словно ее и быть не может. И этим завораживающая. Ни одна из них и помыслить не могла, что такое возможно. Но ни одна не удивилась, когда это произошло.
Нобунага касается и целует требовательно, чувственно: даже в этом она до конца остается собой. У нее сухие и теплые пальцы, и сейчас они кажутся вечно мерзнущей Оките раскаленными, дразняще скользящими по ее обнаженному телу, покрытому россыпью мелких мурашек. От накатывающего возбуждения все внутри сжимается, а взгляд мутнеет, и глаза Нобунаги, тлеющими угольками горящие в темноте, – все, что может выхватить Окита, прежде чем закрыть глаза и полностью отдаться чувствам.
Выдыхая, она ощущает влажные губы на своей груди, вздрагивает и зажмуривается, сжимает простыни в кулаках. Ей хочется точно так же касаться Нобунаги, целовать, может, даже кусать и царапать, лишь бы та почувствовала тоже самое хоть на минуту. Низ живота отзывается горячим спазмом на каждый маленький поцелуй, и Окита понимает, что больше медлить – она не выдержит.
Резко открыв глаза, она видит лицо Нобунаги прямо над собой. Ее губы, припухшие от долгих поцелуев, растянуты в улыбке, хитрой, но удивительно счастливой, отчего Окита на секунду замирает, пытаясь понять. Она осознает, что помимо нарастающего возбуждения чувствует кое-что еще. И это уже вовсе не то беспокойство.
Не желая проигрывать и эту битву, она мощно отталкивается локтями и опрокидывает Нобунагу на лопатки, мягко прижимается губами к губам. Они проводят так минут пять, самозабвенно целуясь, словно и не делали этого минуты назад, а потом Окита вдруг прерывается и пристально смотрит, будто пытаясь что-то запомнить, зафиксировать этот момент в своей памяти, чтобы никогда не забывать. Она целует Нобунагу в уголок губ, медленно соскальзывает по подбородку к шее и ключицам, едва прикусывая белоснежную кожу. И Нобунага шумно выдыхает, впиваясь острыми пальцами в ее голые плечи.
Они лежат на футоне в обнимку и молчат. Окита задумчиво перебирает в пальцах длинные темные волосы Нобунаги, слушает ее дыхание и чувствует себя невероятно спокойно. Словно все так и должно быть, словно и нет между ними никаких досадливых обстоятельств. И больше не дрожит – ни от страха, ни от холода, ни от смутного беспокойства.