мужчина весьма за сорок;

прекрасное чувство освобождения, когда тебе весьма за сорок. не нужно оправдываться перед обществом, потому что оно создается отзвуком твоей трости об асфальт и невольно кинутым взглядом, не выражающим ничего. недовольство, непонимание, возвышенность? в эмоциях нет нужды, когда дело касается искусства политики; баланса между тем, чтобы повергнуть в хаос свою страну, весь мир или чай в фарфоровой чашке; отличный фарфор, кстати. не нужно пытаться красиво пройти мимо лордов, чтобы они высказали уважение в спину. в спину можно только вонзать ножи, но не высказываться. кого вы пытаетесь довести до абсурда, когда используете аллегории в своих лозунгах? — вы считаете, что англия на грани падения? нет, это не вакханалия. нас могут клясть на чем свет стоит, наших людей могут убивать, но мы по-прежнему едины. — я не считаю, что выход из евросоюза действительно верная методика, чтобы доказать свое остывшее величие, но это определенно трезвый взгляд на нашу экономику. — какой смысл смотреть на нашу экономику? это вам не театр. экономику нужно укреплять, а не выставлять афишей ковент-гардена. созерцатели! — как будто мы ее не укрепляем, джэнс? слова не произносятся в пустоту; создается впечатление, что это камнеукладчики собрались на шабаш. все эти подсластители пилюль, шпаклевщики и просто люди, латающие дыры набором алфавита, а не делом. майкрофт не-внимательно слушает, наблюдает за происходящим. это не официальный раут, даже не чаепитие за закрытыми дверьми. просто еще один разносол философии высших кругов. если вы ищете место, где воду разливают не только по ведрам, бокалам, но и ушам, чтобы стекала прямо на шею, — вам явно в эту дверь. мужчина весьма за сорок фыркает, но не обращает внимания на самого себя. его мнение здесь очевиднее, чем портрет королевы: масло, дерево, карандаш. мужчина чувствует непотребную фальшь в рассуждениях о судьбах родины, но не протестует; обычаи таковы, что здесь не нужно ни соглашаться, ни возражать. люди говорят, чтобы говорить. думают ради похвалы собственных мыслей; не произнесенной похвалы. — майкрофт, как вы считаете. — не тратьте время, пусть тереза проводит выборы. холмс уезжает на последнем кэбе, который подан ко входу уже как час. у него много машин в собственном пользовании, но если отпустить антею на семейное торжество к родителям, можно неосторожно воспользоваться услугами такси. здесь не стоит бояться быть узнанным или испытывать страх перед врагом, отражающимся в зеркале дальнего видения. доехать до дома и просто заснуть; никаких переворачивающихся страниц под светом дорогой лампы и ее совершенно обычного света. на следующий день его поднимает с постели осознание, что еще не день. всего-то четыре часа утра; под рукой ни книги, ни секретарши. никто не сможет помочь выяснить в чем обстоятельства, кроме него самого. голос в трубке просит срочно приехать; майкрофта холмса никогда не мотивировали чьи-то срочные дела, но он находит себя садящимся в автомобиль. не сразу понимая, как быстро собрался. мужчина стоит над белым телом, до неприличия обнаженным. словно всё окружающее не стыдится его наготы, а только пытается приукрасить. лицо совсем юное и такое беспечное; в нем можно найти подвох, оно как будто пытается солгать с того света. правда, цвет губ так естественен, что у любого появится желание нагнуться и прикоснуться. в чем смысл поцелуя, если он принесет только лед и отчуждение? четкий овал страха, окутывающего всех стоящих, не касается только майкрофта. на самом деле, здесь их всего двое. майкрофт холмс и лорд джэнс бэдли. лорд бэдли жмется к воздуху за своей спиной, чтобы чувствовать защищенность, которой нет. он смотрит на тело собственной дочери, в собственном саду, в собственной агонии и ничтожестве. он что-то пытается быстро, так сбивчиво, рассказывать о произошедшим. «ночевала у подруги»; «подкинули»; «что нам делать?» позвонить майкрофту холмсу, как оплоту нравственности и справедливости, было первой идеей лорда бэдли, после того, как он нашел свою дочь в неприглядном виде во время утренней прогулки; как будто именно майкрофт холмс произнесет пару фраз на латыни и девочка встрепенется, встанет, да побежит одеваться, чтобы никого не смущать. — это зверство, майкрофт, — шепчет лорд бэдли, который вчера ополаскивал гостиную своими тирадами о неэффективности выбранной политики; майкрофт не может понять, зачем ему позвонили. девочка, лежащая под его ногами не может быть столь праздно-красивой и живой, но становится символом того, чего холмс никогда не понимал — безупречности мгновения. перед ним, растянувшись на траве, лежит его страна. не полыхающая, бездыханная и практически совершенная. чуть испачканная шея, ровные контуры плеч, идеально-нетронутая грудь. холмс здесь явно не нужен; это просто провокация или плохое воспитание, но вид мертвого тела будоражит его нервы лишь из-за неправильного ассоциативного ряда. двадцать лет назад мужчина хоронил закрытый гроб на юге франции и не вдавался в подробности; не собирается и сейчас. на юге франции, потому что там, в свое время, высаживался второй фронт — символично; плюс, никто не задавал тщедушных вопросов. холмс собирает в сознании кусочки потерянной ситуации из прошлого; многие говорили, что дочь бэдли много лезла не в те компании, может даже вступила в «ира», пыталась всячески привлечь внимание отца и теперь лежит так праздно, будто приглашая присоединиться. глаза распахнуты страхом; холмс отворачивается. возвращаясь домой от лорда бэдли, распорядившись, чтобы об инциденте не узнала даже соседская собака, майкрофт оттягивает узел галстука подальше от шеи и тянется к книге, которую оставил вчера на попечении пыли и тьме. ему не нужно разрешение на то, чтобы иметь частную жизнь и личные привязанности, он просто никогда не предавался суждению о том, что в них есть необходимость. женщины? холмс поневоле вспоминает юное тело в росистой траве, чуть в грязи, но в таком необузданном величии. у него сосет под ложечкой от вероятной холодности и трезвости мыслей, приходящих в голову, — полное равнодушие к смерти, но интерес к тому, кем бы девочка могла стать, если не жертвой чьих-то диковинных игр. мотив преступления — ясен. неясно только почему он все еще думает обо всем этом. — это зверство, майкрофт, — заевшей пластинкой в его ушах едва произнесенные слова убитого горем отца, а майкрофт начинает играть в неправильные синонимы. если бы у него была дочь, вряд ли ее убили бы именно так, верно? точно не в наготе, точно не утром. точно не тело на заднем дворе. ее, скорее всего, пытали бы где-то за пределами страны, присылали бы фотографии, части волосы и тела. холмс не удосужился бы пошевелиться; ни единый мускул не дрогнул бы от ужаса и тошноты, давящей в горле на нужные рычажки. нет, его дочь не была бы такой. не была бы такой идеальной в своей смерти; может, в крови и ссадинах по черным мешкам, ее так бы и не довезли до англии, но в этом прячется некоторое торжество. мужчина закрывает книгу и глаза, чтобы отогнать прочь неприятное видение его не сотворенного настоящего. в прямоте его отношения к собственной жизни таится лишь упущенная возможность, и попытка обличить каждое приятное и счастливое видение — лишь тень чужого счастья. единственная женщина, которую он когда-то любил никогда не была похоронена на юге франции; там она всего-то вышла замуж за порядочного дипломата из другого ведомства, родила ему дочь. светловолосую и красивую, так напоминающую ее саму. ту самую дочь, чье тело он видел сегодня утром, не удосужившись ужаснуться. в дверь комнаты стучат; дворецкий сообщает, что холмса хотят видеть. на часах восемь утра; он не был в душе уже шесть часов, еще и кто-то ломится в его обитель. майкрофт снимает галстук окончательно, отбрасывая на постель без какой-либо упорядоченности действий, выходит из спальни, спускается вниз. похороненная на юге франции сидит в гостиной, умело поджав губы, спрятав руки на коленях, не смея поднять глаза. она — трепетная лань, исхудавшая просто потому, что находится в его доме. двадцать лет спустя, когда уже ничто не имеет значения. холмс смотрит на календарь и понимает, что на самом деле после того утра и трупа прошла уже неделя, за которую он успел слетать в ливию, поругаться с братом и купить пару новых запонок. ему их купила антея; — что ты чувствовал, майкрофт? люди так часто спрашивают о чувствах, полагаясь, что чужое мнение облегчит им свои собственные муки. женщина говорит ровно, не пытаясь давить на жалость, не высказывая своих соображений и, в общем-то, не ожидая целенаправленного ответа, который хотела бы услышать. леди бэдли сидит в черном платье и не скрывает траура. не скрывает, но и не просит чтобы ей сочувствовали. она с гордостью носит имя своего мужа, она не сожалеет о прошлом, она не намекает на нерушимые истины. леди бэдли смотрит на мужчину весьма за сорок, как будто знает все его мысли наперед. созерцая соседкой по спальне, как он видел смерть собственной дочери, которая не родилась. представлял ее расчлененное тело, погрязшее в пытках за страну и отца. всего-то неделю назад; женщина смотрит на него аки старец, что уже знает истину, но хочет услышать мутное подтверждение. — что ты чувствовал, когда смотрел на ее тело? на мое тело. она ждет ответа, но он-то прекрасно знает, — это не все. молчание сухо крошится пеплом не ее сигарет на персидском ковре. кто бы мог подумать? — договаривай, эмс. — я видела тебя в окно тем утром, когда джэнс позвонил тебе. вызвал. он считает, что это твоя месть. какой глупец, боже. но мой глупец, понимаешь? ты мог бы не приезжать, но сорвался. что ты чувствовал над ее телом? ты не хотел, чтобы она существовала еще тогда, но сейчас? — женщина сбивается в мыслях, потому что не знает, что именно хочет сказать; о чем заявить. как будто ей когда-то нужно были слова, чтобы показать свое антибезразличие. — мне жаль, что с вами так поступили. ты же понимаешь, что к этому шло все. — с нами? — она вскакивает с дивана, всплеснув руками, — с нами?! с тобой, майкрофт. с т о б о й. он смотрит на нее и не видит послабления, только лишь категоричность и упорство. она не похожа на страдалицу, оставленную богом. не похожа на горестную разложившуюся личность. на мать, потерявшую собственную плоть и кровь. она сейчас шлюха в дорогих чулках, политая гневом и ожиданием словно духами. майкрофт холмс не имеет обыкновения отвечать естественным прихотям, но все, что ему сейчас нужно, это свалить ее на диван и окончательно сломать. тот хребет, который все еще держит в ней силу духа. секс на костях; мужчина зажмуривается, возвращая способность трезво мыслить. если уж честно, они не были наедине очень долго, с того самого юга франции; но сейчас нужно обдумать, что именно она хочет сказать, что пытается донести. и это вовсе не его голос спрашивает: — что ты имеешь ввиду? — не прикидывайся идиотом! — эмс бэдли подскакивает к нему быстрее, чем он вспоминает, что нужно держать дистанцию. щека начинает гореть простой линией от виска до подбородка. это не след от ее острого взгляда, но пощечина, нанесенная без зазрения совести. на секунду зарождается сомнение: может девочка была его дочерью? но это всего лишь блеф; она родилась через год после того, как холмс в последний раз прикоснулся к эмс бэдли. может, через два. женщина просто играет в игру с его совестью, воспоминаниями и атрофированным восприятием чужого несчастья. своего несчастья. — ты хочешь сказать, что ничего не понимаешь? даже не пытаешь понять? майкрофт силится вслушиваться в ее слова, чтобы не потерять нити, но понимает, что это лишь бессмысленный фарс. женщина словно пытается достучаться до него, забивая гвозди в гранитную стену, наблюдая как металл корчится, ломается под ее руками, не желая подчиняться. никто не подчиняется домоседкам и истеричкам, никто не подчиняется мысли о том, что эту женщину, стоящую сейчас перед ним, почти нагой, можно тоже сломать. в предрассветном аромате, на другой стороне земли, за ла-маншом, они расставались примерно в таких же выражениях. эти выражения исходили от него; история повторяется на автомате, как будто пытаясь доказать, с чего началось, тем и закончится. — леди бэдли, потрудитесь объяснить, что вы делаете в моем доме так рано и к чему весь этот фельетон? он видит, как она на секунду останавливается в порыве бросить на него как можно больше вспыльчивых взглядов. как задыхается от одной нелепо-брошенной фразы, сжимает кулаки и вдыхает побольше воздуха, будто пытаясь наполнить свои легкие словно святой грааль кровью. холмс знает, что это только минутная слабость, но испытывает такое же наслаждение, как от видений не родившейся дочери в ссадинах. он видит девочку уже не первую ночь, как сейчас женщину, стоящую перед ним на дрожащих ногах. эмс бэдли стоит в той непозволительной близости, которую королева назвала бы линией маннергейма, если вспомнила бы. точкой не возврата. эмс бэдли заигралась в собственных иллюзиях, что выстраивала целую жизнь и теперь пытается перекинуть ответственность на майкрофта. она аккуратно снимает шелковую перчатку с руки, этот жест никак не вяжется с образом шлюхи, который мужчина умело на нее нацепил словно аляпистое платье. ей ничего не стоит достать сейчас из-за пазухи маленький пистолет, выстрелить и убраться к чертям, но она всего-то сжимает его плечо с завидным упорством. словно это движение может означать некий обряд, ритуал, совершаемый как последнее желание перед грандиозным падением. майкрофт вспоминает, как бегал по собственному дому из-за розыгрыша, устроенного братцем. у него создается впечатление, будто ночной кошмар ожил и возвращается в сжатии ее пальцев. мужчина тянется, чтобы убрать ее руку со своего плеча, но непроизвольно ухватывается за ее локоть, талию, за нее саму. хрупкая, такая прежняя. шелк черного платья слепит осязание, так мало пространства и движений, чтобы почувствовать ее непревзойденную близость. эмс все еще дрожит, но не из-за прикосновения, просто потому что она, подавленная собственной слабостью, приехала сюда через неделю после гибели своей единственной дочери, но не для того, чтобы услышать слова соболезнования. для чего? освежевать воспоминаний, что мучили почти четверть жизни; как это было, до того как эмс стала леди джэнс бэдли. до того, как родила. до того, как отказалась от майкрофта холмса. она развязывает его руки, позволяя думать все, что захочется. ведет странную игру, — заведомо притворяется проигравшей; у женщины отлично получается изображать жертву, которой вот-вот отрубят голову прекрасно-заточенным топором. «что ты думал о ее теле?», «что ты чувствовал, если бы ее не существовало?» тонкая интрига понимания; «ты бы сделал это со мной, как это сделали с ней?» немые вопросы, так и не сорванные с этих зрелых губ. как будто сама эмс может поверить, что гибель ее девочки — дело его кабинета. как будто это его мотивы. хочется что-то сказать, но это превратится в слишком приятное одолжение ее черствости. взгляд мужчины обходит опасные места ее тела, что в миллиметрах излучает такое тепло, — не передать. не падкий на женские обманы, он держится из последних сил, чтобы не прижать ее к себе после стольких лет. она приехала не для того, чтобы говорить о покойной, она приехала говорить о себе. в тот день леди эмс смотрела из окна, как ее муж и ее бывший любовник устраняют последствия не начавшегося позора и не чувствовала ничего, кроме притупляющего желания застрелить их обоих. желания, скопившегося комком внизу живота. теперь уже майкрофт выступает свидетелем этих событий; словно возвращаясь в прошлое, оборачиваясь на дом, наблюдая, как в окне двигается гардина и силуэт женщины мгновенно исчезает. вот и сейчас она здесь, — пришла принести себя на алтарь в качестве последней жертвы; как будто ее тело может стать искуплением за то, которое теперь раскладывается на атомы глубоко под землей. «неужели ты так тоскуешь, эмс? неужели пытаешься убедить меня, что для тебя потеряна любая святость. что ты такое же ничтожество, как и все остальные». он не верит в ее порочность, но словно ждет, как именно она продолжит умелую схему. майкрофт сжимает ее запястье, чтобы не подчиниться самому отвратительному, что он знает о себе — животному инстинкту обладать тем, что по праву ему никогда не принадлежало. обладать ею; нет, она приехала не для того, чтобы сообщить ему, что труп молодой особы в ее саду — его родная дочь, а она скрывала сей факт все эти годы. как будто в дешевой бульварной истории, в мягком переплете. эмс не приехала за спасением, за утешением, за исповедью. она приехала, чтобы доказать ему — он не в силах устоять, когда рухнул последний барьер воздержания. устоять перед ее присутствием; — отправляйся домой, — он отпускает ее, ее личность, ее тело. всю до остатка. чувствуя саднящий укол ревности к собственной сдержанности; механически-простая задача складывается ребусом на задворках сознания. как будто выселяясь из своего тела, чтобы не прикасаться к женщине, которая когда-то могла довести его до упадка личности. когда-то и прямо сейчас; он смотрит как не меняется ее лицо, а туманность взгляда перетекает в отрешение. вот-вот, и она объявит ему о том, что уйдет в монастырь прямо сейчас — замаливать грехи. она не говорит, что мужчина прав, даже молчание не является соглашением; но пальцы, что еще секунду назад впивались в его белоснежную рубашку, уже на безопасном расстоянии. — спасибо, мистер холмс, — цокот ее каблуков, сходящих с ковра на паркет теплится в нем воспоминанием из прошлого. она заколачивает крышку его гроба, заколачивает любое намерение что-то исправить. майкрофт остается в одиночестве, не понимая, почему вся та чушь, что она так умело несла на своих устах, произвела подобное впечатление. признание приходит само собой и не кажется таким уж провокационным: «ты все еще хочешь ее; каждый раз, когда видишь». образ дорогущей шлюхи и улицы красных фонарей рассеивается вместе со шлейфом ее парфюма в гостиной. возможно, это тот самый раз, когда они могли бы вернуться в прежние времена и насладиться друг другом, но мужчина весьма за сорок выбирает меньшее из зол, словно пытаясь причинить как можно меньший ущерб памяти погибшей девочки. кто бы мог подумать, что эмс бэдли, сухо заявлявшая, что между ними ничего больше нет, приедет в его дом после таких событий с единственным умыслом — отдаться ему, чтобы стереть грань. неужели горе может быть настолько сильным и неподатливым? холмс не знает. — эмс! — раздается его голос в гостиной, но дворецкий, проходящий мимо, лишь усмехается. он не видит смысла сообщать хозяину, что женщина покинула дом как полчаса назад, а все это время, мужчина, застывший как восковая фигура, стоял посреди залы, все еще ощущая тяжесть ее ладони на своем плече. упущенная возможность; майкрофт сбрасывает тяжесть ответственности, отправляясь в собственный кабинет. книга, оставленная возле его постели, носит название «большие надежды» пера диккенса, но мужчина никогда ничего ни от кого не ожидает. даже не взяв ее, самую желанную из всех, — эмс бэдли -, не свою жену, чужую собственность, прямо на этом диване, майкрофт холмс чувствует проигрыш. будто эта женщина появилась здесь лишь для того, чтобы дать ему почувствовать весь спектр эмоционального кризиса. она страдает из-за смерти единственной дочери, и она хочет, чтобы он чувствовал то же самое в других оттенках. чувствовал то, как она убила в нем попытку возвыситься над ее обыденной личностью. он понимает, видит себя со стороны; эмс бэдли открывает перед ним карты, пожав плечами на одном из приемов: «смотри, ты попытался вернуть меня в каждую из секунд и не смог; даже над телом не твоей дочери, даже в пределах собственной гостиной. полагаясь на то, что твоя сдержанность и непорочность — унизит меня, — не скорбящую личность. философия унижения, майкрофт, существует лишь для оправданий., а зачем тебе оправдания, дорогой? ведь ты неповинен. грешна лишь я; о мой бог, как я грешна». он вдруг громко смеется в пределах своей спальни, — так банально? самые мудрые люди, великие умы, черствые эксперты, основывающиеся на логике и отсутствии сверхчувствительности, как майкрофт холмс иногда совершают простейшие из ошибок. мужчина живет и лишь снова ставит эмс бэдли на пьедестал; ложась спать, прочитав еще один отчет, застегнув перламутровую пуговицу у самой шеи. посмотрев не в ту сторону. майкрофт ставит не королеву, лишь одну покорную женщину на пьедестал, и все из-за непозволительной роскоши мыслей о возвращении на двадцать лет назад, где ничего уже не исправить. «лучше бы ты взял свое и спокойно спал».