Alea iacta est

      Клэри устало прикрыла глаза, в сотый раз перелистывая страницы дневника Валентина, в которых он описывал воспитание Джонатана. Спустя пять лет, с момента его смерти, она смогла произносить его имя, не пытаясь назвать Себастьяном, не замирая, словно ожидая удара. Хотя, откровенно говоря, сейчас её мало что могло удивить или заставить вздрогнуть.       Она – одна из лучших охотниц, «лицо» победителей двух войн, Кларисса Адель Моргенштерн. И ни одно из званий её не радовало, ровно, как и имя. Словно с ним ей досталась та тяжелая, порой кровавая, история рода. Словно род мстил ей за предательство и убийство своей плоти и крови. Мстил за Джонатана Кристофера Моргенштерна. И она принимала эту месть.       Да, Клэри была уже не та, что раньше. Жизнь изменилась, рассыпалась на миллионы осколков, которые она, конечно, пыталась собрать, разрезая ладони в кровь, но стоило собрать их, как они вновь разбивались на более мелкие. Душа саднила как те самые метафорические ладони. Она выла ночами в подушку, просыпаясь от слишком реалистичных кошмаров, царапала короткими ногтями кожу на руках, пытаясь понять спит она или нет.       Ей снились её потери. Её мёртвые друзья, живые враги, мир, который она любила, пустой и безразличный к её страданиям. Как оно и было в реальности. Реже ей снился он. Не с зелёными глазами, а с чёрными, словно бездна. Он был молчалив, наблюдая за ней со стороны, иногда лишь нарушая тишину, чтобы сказать свою излюбленную, в её снах, фразу: «Моя маленькая, глупенькая сестрёнка». Улыбался, своей, похожей на оскал, улыбкой и, сильнее чем следует сжимал ладонь, прежде чем начать гореть. «Моя плоть, моя кровь», — слова больше походили на гул, объятая пламенем кожа лопалась, запах палёного мяса сводили её с ума, и она кричала. Кричала что есть силы, пока горящий брат заключал её в смертельные объятья, и она горела с ним.       Пробуждение после этих снов всегда было тяжёлым и единственное, что её спасало – перечитывание дневника. И с каждым разом Клэри понимала своего брата лучше. Её душило осознание собственной глупости, самонадеянности и веры в высшие силы. Лишь после смерти она смогла принять его. Принять целиком и полностью, как он и хотел. Она была готова целовать его пальцы, перемазанные в крови. Но его не было рядом. Она сама убила его. А теперь Джонатан стал тем единственным, в чем она нуждалась. О, судьба хорошенько над ней посмеялась.       Всё началось через год после окончания войны с Джонатаном. Фейри присмирели, затихли. То ли действительно смирившись со своей участью, то ли готовя нападение. В целом в мире Сумеречных охотников всё было тихо, в отличие от первых месяцев после войны, когда приходилось отлавливать бывших членов круга и сторонников идеи Себастьяна.       Теперь максимум, что их ждало – примитивный демон в центральном парке или молодой вампир, который, не имея возможности контролировать себя, осушил примитивную и «засветил» своё преображенное лицо с клыками. Наступил мир. Хрупкий, как крылья бабочки, но мир.       Именно в этот момент их отношения с Джейсом дали трещину, которую уже нельзя было так просто залечить словами. Он снова отдалялся от неё, а она цеплялась, пытаясь понять, что же сделала не так.       Всё оказалось до банального просто. До омерзения.       — Прости, но я так больше не могу. Я продолжаю видеть кошмары, в которых ты раз за разом убиваешь меня мечем…       — Джейс, это всё в прошлом. Ты знаешь, что я не хотела тебе навредить. Я раскаиваюсь, но я не знала, как тебя спасти. У меня не было выхода, — сбивчиво оправдывалась Клэри, чей взгляд метался по любимому, но сейчас совершенно незнакомому лицу Джейса. Словно это был не он, а кто-то другой. Холодный, отстранённый и равнодушный к её метаниям.       — Я понимаю, что это было необходимо, и не держу на тебя зла, Клэри, но… — Вейланд замолкает, чтобы сформулировать мысль, а затем грустно улыбается. — Сумеречные охотники – воины. Нам не привыкать к битвам, но я не готов всю свою жизнь жить с войной. Я не могу просыпаться и каждый раз убеждать себя, что ты не убивала меня. Я не хочу каждый раз вспоминать то, что произошло.       Кларисса молча взирала на Джейса и понимала, что это – начало её конца. Ось её мира, константа, прописная истина только что дала сбой. Джейс и Клэри навсегда. Срок годности у этого «навсегда» оказался ничтожно мал.       Она в тот же вечер собрала свои вещи и уехала из Нью-Йоркского института прочь. Сначала в мотель на окраине Аризоны, а затем и вовсе сбежала в Аликанте. Мать, конечно, звала дочь к себе, но та отказывалась. Не хватало каждый день видеть сочувствующий взгляд матери и Люка. Более того, её вид мог вызывать дополнительные волнения у беременной Джослин, а этого не хотелось. Клэри и так была далеко не образцовой дочерью, не хватало добавить ещё больше седины в медные волосы матери.       Было в истории примитивных одно понятие, которое прекрасно описывало их с Джейсом связь. Она оказалась «военной женой». Той женщиной, которая создаёт на войне уют, даёт почувствовать себя нужным, любимым, дарит ласку, а по окончанию – исчезает, уступая место другой, той чьи волосы не пропахли кровью и дымом, чьи руки не загрубели от орудий войны, той чьи пальцы способны только к рукоделию, а не к убийству.       Она поняла, приняла и отошла в сторону, сосредоточившись на тренировках. Дом Моргенштернов, который после войны многие хотели сжечь, как ни странно, помогал наследнице восстановиться. Обширная библиотека пополняла знание Клэри о всяких тварях и способах их убить или утихомирить, о том, как выжить в мире, кипящем нежитью. Просторный тренировочный зал и разнообразное оружие увлекали её на долгие часы. Она прерывалась только на еду и сон, реже на сообщения для матери, чтобы та не волновалась.       Пока однажды не пришла Изабель с бутылкой текилы, лаймами и несомненно хорошим настроением, которое, единственная оставшаяся из Моргенштернов, не разделяла.       — Выпьем? — с искристой улыбкой Иззи помахала бутылкой перед носом, вымотанной после тренировки, подруги.       — Выпьем, — решительно кивнула та, надеясь, что алкоголь поможет ей забыться. Она напились до разговоров о «кроватных играх», слизывании соли друг с друга и пения заунывных песен.       — Прекрати быть королевой драмы, — наконец-то произнесла Изабель, которая оказалась не только не задремавшей хмельным сном, но и более трезвой, нежели Клэри. — Жизнь — боль. Дерьмо случается. Моргенштерн фыркнула и осушив очередной шот, вгрызлась ровными зубами в дольку лайма.       — Всё, что произошло, несомненно хуё…, — Лайтвуд не договаривает до конца ругательство и громко икает, чем вызывает пьяное хихиканье подруги, но тем не менее собирается с силами и продолжает. Предварительно треснув рыжеволосую по лбу, мол «внимай, пока говорю». — Всё плохо, говорю, но тебе есть ради чего жить и радоваться жизни. Ради Джослин, Люка, меня, Саймона. Она тактично умалчивает об Алеке, с которым Клэри никогда близка не была, а после расставания с Джейсом и вовсе прекратили общение.       — Мы рядом и всегда тебя поддержим, слышишь? — ласково спрашивает Лайтвуд и растроганная Моргенштерн, утыкается ей в шею, пряча слезы и вдыхая неизменный аромат сирени, который Иззи и Саймон разделили на двоих.       — Ещё по одной и в кровать, Фрэй, — Кларисса согласно кивает и разливает текилу по шотам.       А через полтора года она теряет Изабель и Саймона.       Это должно было быть обычным патрулированием территории, но оно им не было. Дивный народец копил силы, чтобы ответить за унижение и низвергнуть нефилимов. Это — был первый акт их неповиновения. Это был первый день, когда Клэри взяла в руки сигарету, наплевав на вдолбленное матерью отвращение к ним. Первый день, когда она снова взяла в руки Геспер и пообещала обрушить небо на головы дивного народа.       За один день она потеряла двоих близких людей.       Драка, а затем спровоцированный взрыв отняли у неё друзей. Иззи была тяжело ранена, Саймон прикрывал её. В момент обрушения он накрыл свою девушку телом, но это не спасло. Арматура прошила их обоих, пригвоздив к полу, словно игла бабочку. Как овощи насаженные на шампур.       Клэри смотрела на погребальный костёр и не видела его. Не чувствовала запаха паленой плоти. Не чувствовала пальцев матери, которые сильно сдавили её предплечье. Перед взором Клариссы был её лучший кошмар. Её личный палач и её жертва.       Брат. Джонатан.       Светлые волосы развивались на ветру, а чёрные глаза пристально смотрели в её. «Не печалься, сестрёнка. Моргенштерны не показывают слабости, помни это». И она слушалась призрака. Стискивая зубы и делая взгляд безразличным.       С таким же безразличным взглядом она хоронила Люка, который защищая её мать и новорожденную дочь – Оливию, остался наедине с фейри, не давая проскользнуть в портал за Джослин. С таким же она встретила сначала смерть Алека, а затем и самоубийство (хоть официально это было убийство, но пойти на то задание было сущим самоубийством) Магнуса.       Всё в доме пропиталось ядовитым запахом сигарет, а дневник Валентина и письма матери стали единственной отдушиной.       Джослин сбежала в неизвестном направлении, прихватив маленькую дочь. Снова с благой целью оградить и её, и себя от войны, и от сумеречного мира. Клэри не винила её, о, нет. Но понимала Джонатана, принимая его ненависть к их матери. Она была такой же дочерью, как и Оливия, но её оставили одну. Один на один с горем, пустой душой и разгорающейся войной. В каждом письме она просила прощения, но девушка знала. Она не простит мать никогда. Она умерла для неё, как когда-то умерла и для Джонатана. Нефилимы погрязли в крови и интригах. Они умирали каждый день под атаками фейри. Казалось, даже Аликанте пропитался запахом крови. И тогда разозлённая Клэри создала впервые нечто ужасное. Руну, которая убивала фейри, находящихся в радиусе километра. Она назвала её руной мщения. Руна, которая выжигала дивный народ, оставляя после них лишь пепелище.       «Ты такой же монстр, как и я. Ангельская кровь в твоих жилах не делает тебя лучше», - эти слова, сказанные братом ещё при жизни, осели прочно в голове девушки. Он был прав, о, как он был прав! Видел бы он, с какой яростью она шла на убийство. Как мучила тех, кого не удалось сразу же убить. После неё оставался только пепел и гора мёртвых тел. Пожалуй, теперь она могла бы стать Королевой Эдома.       Но даже, когда война закончилась, она не смогла найти покой. Как говорят примитивные: можно забрать солдата с войны, но войну из него — никогда. Вот и из неё не получилось забрать то адское пламя войны, разрушающее всё вокруг. Моргенштерн выла и бросалась на стены, как безумная, ревела и кричала до сорванного голоса. Это не то, за что они боролись. Это не тот мир, который они пытались сохранить.       — Если это — тот свет, который вы обещали, я выжгу рай дотла! Я — Моргенштерн! — кричала рыжеволосая куда-то в небо, когда становилось совсем тяжело. Она осталась одна на этом свете. Со своим горем, с разбитым сердцем, с разрушенным миром.       Теперь всё казалось иначе. И, о, какая ирония, единственный человек, который её любил и любил бы до последнего – ненавистный, некогда, брат. Психопат и тиран, которому она желала смерти.       Джонатан любил её так, как умел. Желая обладать, поскольку только так чувствовал верность, желая быть миром, чтобы компенсировать отсутствие любви. Он был ребёнком, по своей сути. Жестоким, с кровью демона, но ребёнком. Который хотел быть услышанным. Который, не смотря на воспитание отца, любил. Любил свою сестру настолько, что грезил желанием разделить с ней новый мир, свой триумф. И поставить её во главе всего. Рядом с собой.       Бил? Да, бил. Учил быть всегда готовой. Отвечать за свои поступки. Вдалбливал в неё истину и выбивал ту ересь, которой её напитали мать и Джейс. Он желал сломать её, да. Но не сломить. Он хотел разбудить истинную Клариссу, чье сердце, как он и говорил, было тёмным, как пучины ада. Джонатану нужна была она. Настоящая, такая же, как и он. Стоящая рядом и держа Геспер наготове, чтобы перерезать глотки врагов.       Она сходила с ума, тренируясь до обмороков, ломая тренажеры. Почти никуда не выходила и продолжала читать дневник Валентина, с какой-то болезненной внимательностью пропуская через себя каждую строчку, описывающую брата. Письма матери давно не забирались из почтового ящика, а старые и вовсе были отброшены в угол, и уже успели покрыться толстым слоем пыли.       Жизнь напоминала день сурка. Никто не решался разрушить её покой, никто не хотел подходить к дому.       «Отравленная кровь всегда возьмёт своё», — шептали Охотники.       «Такая же, как и её отец, и брат». Героиня войны и изгой. Лицо победы и ненавистный нефилим. Потому что она — Моргенштерн. Стала подстать своему роду.       «Ангелы, которые прекрасны в своём падении». И если бы её видели ушедшие родственники, они бы точно увидели её великолепие. Она падала, потеряв свои ангельские крылья. Падала, потеряв убеждение и цели. Падала, потеряв всё и всех.       И однажды небеса или ад сжалились над ней.       Талант, который, как Клэри казалось пропал, проявился вновь. В виде странной витиеватой руны. Она пульсировала в её сознании, не давая себя забыть. Притягивала и во сне, и наяву. Руки чесались взять стило и начертить её. Но она медлила, словно не решаясь это сделать. Руна была слишком сильной. Слишком могущественной и, конечно, запретной. Клэри чувствовала это своим естеством. Она не могла понять её предназначения, оттого и не использовала. Интуиция на руны её подводила, словно она ещё не готова принять истинный смысл. Не готова пойти до конца.       Впервые за долгое время Кларисса вновь увидела во сне брата. Он сидел на своём троне, наслаждаясь видами заката над Эдомом.       — Кларисса? — он слегка нахмурился, не ожидая увидеть её, но затем вновь вернул своему лицу безразличие. — Пришла умолять на счёт Джейса? Или твоей матери? Кто там ещё остался.       А она просто стояла и смотрела на него. На его точёный профиль, на расслабленную, но вместе с тем напряженную позу, на то, как алый закат переносит часть краски на его бледную кожу. Король Хаоса. Бог разрушений. Себастьян. Джонатан Кристофер Моргенштерн.       — Ты так долго молчишь, что мне непривычно. Где крики о ненависти? Ты даже не попытаешься меня убить? Или ты удивлена, что, оказывается, ты это пыталась сделать намного чаще, чем я? — он издевался, открыто и с наслаждением, собираясь пройтись по всем болевым точкам, заставить её трястись от ярости. Но этих «точек» больше не было, её прошлой больше не было.       — Джонатан, — шепчет она, протягивая к нему свою тонкую ладонь, и он замирает, словно гончая, выслеживая добычу. Чёрные глаза скользят по лицу девушки, пытаясь что-то отыскать, а затем восторженно расширяются.       — Моя Королева, — с довольной улыбкой шепчет он и, взяв её ладонь в свою руку, целует тыльную часть.       Едва проснувшись, она хватается за стило и начинает вырисовывать руну прямо на полу. Она прошла свой рубикон и теперь готова была низвергнуть весь этот мир в ад, если это потребуется. Руна могла помочь, это она чувствовала. По узору едва законченной руны пошла рябь, а виски резко сдавило так, что уже привычная к боли Кларисса пронзительно закричала.       — Ты принимаешь мой дар? — произнес он. — Это твой выбор, Клэри? Тогда поцелуй меня. Поцелуй, как будто я — твой любимый. Ей не нужно было даже оглядываться, чтобы понять где она. Так часто это место снилось ей, так часто мысли возвращались к этому моменту. Взгляд скользнул по живой Изабель, Саймону. Живы. Потрепаны, но живы. Она найдет им место в этом новом мире. Они будут жить. Джейс всё ещё не смотрел на неё, придерживаясь плана.       — В присутствии всех? – выдавила она, повторяя слова прежней Клариссы. — Не думаю…       — Надо доказать им, — произнес Себастьян с неподвижным лицом, словно выносил приговор. — Надо доказать им, что мы едины. Докажи, Кларисса.       И она доказывает, улыбаясь брату и чуть отстраняясь, чтобы вонзить Геспер в рядом стоящую Аматис. Джонатан приподнимает бровь, слегка напрягаясь, а затем с непониманием смотрит на то, как из клинка вырывается небесный огонь, испепеляя всё тёмное, что было вложено в женщину. Она корчится от боли, а затем словно куль с мукой, падает замертво к ногам Клариссы. Со стороны её друзей доносится тяжелый вздох, а Джейс шокировано смотрит на неё, с нескрываемым разочарованием произнося её имя. Ей плевать. Давно уже плевать. С тех самых пор, когда она смогла увидеть мир глазами брата. Когда ушла из-под влияния матери и первой любви – Джейса.       — Небесный огонь, — задумчиво произнёс Джонатан, смотря на некогда верного воина своей армии помраченных.       — Я доказала? — с улыбкой спросила Клэри, вытаскивая из трупа Геспер, и делая шаг к брату. Ей практически смешно от того, насколько он выглядит потерянным, сбитым с толку.       В толпе её бывших друзей начинается возня, она слышит звуки зарождающейся схватки. И это – самое худшее, что они могли придумать в данной ситуации. Ну, серьёзно, посреди чужого мира, где силы Магнуса не помогут, в окружении достаточного количества помраченных? Самоубийство.       — Клэри! Восклицание не то Джейса, не то матери. Уже безразлично. Всё, что ей нужно – перед ней. Чёрные глаза сверлят её, пытаясь понять, что она замышляет, на что девушка вздергивает подбородок.       — Отправь их к примитивным или в Идрис, — шепчет Кларисса, обвивая шею брата руками и чуть надавливая на неё, чтобы он наклонился к ней. Не всем достался такой рост, но, ничего, он ещё привыкнет. От этой мысли девушка улыбается и, наплевав на происходящее вокруг, прижимается своими губами к губам своего брата, яростно сминая их. Волна тепла прошлась по её телу, медленно перерастая в огонь, который полыхал, сжигая последнее, что связывало её с прошлой жизнью. То, что препятствовало её воссоединению с братом.       Это то, чего она хотела. Это то, ради чего она перешла рубикон. Alea iacta est. И это – её победа.       Джонатан отвечает на поцелуй, яростно, кусая её губы до крови, заявляя права на неё. И Кларисса бесстыдно стонет в поцелуй, принимая своеобразную метку. Отдаваясь ему под контроль, признавая власть. Нет слаще момента, когда Джонатан обводит языком контур губ Клэри, слизывая кровь и вновь углубляет поцелуй, позволяя разделить металлический привкус на двоих. Она приняла его, как принял её и он. Единое целое, плоть и кровь. Два падших ангела против всего мира. Его рука в её волосах расслабляется, не встречая сопротивления девушки. Джонатан отстраняется и, глядя в глаза Клэри, отдаёт приказ:       — Вы слышали свою Королеву? Киньте их в портал. Она не провожает друзей взглядом, она не слышит крики матери и Люка, ровно, как и вопль Джейса, когда тот почти вырывается из хватки помраченного. Вовремя. Как раз, чтобы услышать её голос и передать услышанное на землю, где её друзья, Конклав и другие охотники возненавидят её настолько, что смягчат наказание фейри. Клэри слизывает кровь из треснувшей усилиями Джонатана губы и, смотря ему в лицо, расплывается в блаженной улыбке, пробуя словосочетание на вкус:       — Мой Король.       В Эдоме был слышен смех, перерастающий в гул, от которого вибрировали стены. Лилит смеялась, радуясь победе своего сына, которой она всё-таки смогла в этот раз поспособствовать.