Чудные соседи

Будет! Как только Антон понимает, что клыкастик спасён, и осторожно усаживает, а затем и укладывает пострадавшего нежитя на пол, его сознание входит в привычный для боевой обстановки режим: все эмоции отбрасываются в сторону, остаётся лишь наблюдательный, цепкий к деталям разум и звенящее как натянутая пружина тело, готовое в любой момент отреагировать на угрозу — запустить фаерболом, увернуться от атаки, убежать от опасности или закрыться от неё щитом, по ситуации… Вот только опасности отчего-то нет. Он слышит ровно четыре сердцебиения: своё, Арса, Елика и той маленькой девочки, которую спас целитель. Как и любой воздушник, он чувствует дыхание каждого, кто есть в этом замкнутом пространстве, ему даже не надо обшаривать взглядом помещение — он и без того ощущает, что кроме них четверых здесь больше никого нет. Не с кем сражаться, не от кого бежать… Его это нервирует. Сейчас, получив возможность осмотреться, он видит полную картину происшествия: открытая дверь, два трупа, двое тяжелораненых нечистей, дофига крови и никаких бросающихся в глаза следов преступника. Ну не сами же себе они горло перерезали! На всякий случай он шепчет все известные ему заклинания, способные обнаружить чужое присутствие, — теперь, с беспомощным вампкубом за спиной, ему гораздо важнее соблюдать осторожность, — но ни людей, ни враждебной магии поблизости не оказывается. Антон бросается вглубь дома, но не обнаруживает никаких следов убийцы, лишь открытое окно, под которым призывно шелестят листвой объёмные кусты какого-то растения, даже на вид очень мягкие. Вероятно, преступник ушёл именно этим путём. Чуть успокоившись, он плавно переключается из боевого режима в следовательский. Обтерев испачканные кровью ладони о штаны, достаёт из кармана смартфон, включает запись видео и снимает-снимает-снимает всё, что видит, стараясь ещё и комментировать вслух — на случай, если объектив не сфокусируется и какие-то детали будет сложно рассмотреть в записи. Первым делом на видео попадает окно и кусты под ним, затем Антон на всякий случай обходит всю комнату, осматривая и одновременно снимая. Маловероятно, что здесь найдётся что-то, имеющее отношение к происшествию и способное указать на убийцу, но Шастун прекрасно знает, что в их деле даже ничтожнейшим шансом пренебрегать нельзя. Следовательская деятельность, рассудочная и методичная, оказывается отличным успокоительным — сердце, совсем недавно чуть ли не выпрыгивавшее из груди, теперь бьётся размеренно и ровно. Правда, в этом есть и недостатки: все адреналиновые ништяки вроде улучшенной ловкости или скорости реакции не то что пропадают, но даже, кажется, уходят в глубокий минус. Из-за этого непреклонного закона природы он дважды запинается — о неудачно поставленную посреди прохода табуретку и о край кровати, причём во второй раз больно ударяется коленом об угол пластиковой корзины для белья. Закончив с исследованием чужой спальни, он возвращается на место происшествия, типичную для маленьких домов кухню-столовую-гостиную, и записывает нечто вроде круговой панорамы. Обычно следователям это не нужно, у них под рукой немало помощников — маги-криминалисты, судмедэксперты, младшие чины и практиканты из разряда принеси-подай-иди-нафиг-не-мешай… Но, увы, не в его случае. Все эти блага предоставляются отделениями Ведомства, а в этом городе есть лишь одно, и ему туда путь заказан. В неволшебный убойный отдел тоже обращаться бесполезно — мало того, что по незнанию криминалисты наверняка пропустят что-нибудь магическое, так ещё и их троих первыми же и заподозрят в нехорошем. Конечно, Елик запросто разберётся с ненужными подозрениями, да вот только в любом отделении полиции найдётся освоенный или кто-то из нечисти, а потому всякое связанное с магической стороной мира дело со временем попадает в Ведомство. Привлекать к себе внимание преступного менталиста, заморочившего всё отделение? Нет уж, увольте. Так что никаких экспертов, никаких лабораторий, никаких хранилищ с вещдоками и прочих ведомственных благ — он может рассчитывать лишь на себя и своих друзей. А значит, нужно всеми доступными ему методами собрать как можно больше информации. Засняв обстановку в целом, он переходит к частностям, а именно к телам. Для начала внимательно осматривает пол вокруг погибших — крови в двоих взрослых дриадах немало, вдруг убийца ненароком наследил? Но все обнаруженные «улики» принадлежат им троим: Шастун замечает следы своих кроссовок, приметные отпечатки кедов Арса с выпендрёжным рисунком, а третий вид отметин явно указывает на Елика — целитель опустился на пол, чтобы уложить к себе на колени потерявшую сознание девочку, и подошвы его обуви очень хорошо видны, ни с чем не перепутаешь. Антон смутно помнит, что, торопясь спасти Арса, перепрыгнул через чей-то труп. Ему не стыдно: в экстремальной ситуации не до уважения к покойникам, тут бы живых успеть вытащить… Он подходит к означенному трупу, делает ещё несколько фотографий на всякий случай, возобновляет видеосъёмку и склоняется над ним, негромко констатируя всё, что видит: — Женщина, на вид двадцать–тридцать человеческих лет. Дриада. Судя по цветку в волосах, её растение — то ли шиповник, то ли роза. — Вьющаяся роза, — еле слышно уточняет Арсений, по-прежнему лёжа в той же позе, в которую Антон его уложил: спина на полу, поднятые ноги опираются на специально подставленный табурет, чтобы мозг не пострадал от дефицита крови. Клыкастик разве что чуточку голову повернул, так, чтобы видеть своего истинного. — Растением Розы была её тёзка-роза. Ей было всего сорок три… Сорок три для дриады — всё равно что человеческие двадцать три, самое начало взрослой жизни. — Не говори. Всё потом. Береги силы, — отрывисто просит Антон, не отводя взгляда от зияющей раны на тонкой дриадской шее. Ему почти дурно. Он видал и похуже, но то были чужие, незнакомые ему люди, а сегодня от точно такого же ранения пострадал не просто его знакомый, но практически член семьи, и как бы Антону ни хотелось быть абсолютно бесстрастным, он не может. Слишком уж близко прошла Костлявая, слишком… По характеру повреждений он понимает лишь то, что их нанесли чем-то острым и режущим. Наверняка эксперт-криминалист, осмотрев распоротое горло, сумел бы сделать больше выводов: атаковали спереди или подкрались сзади, какой конкретно вид оружия или бытового инструмента был использован, каков рост нападавшего… Единственное, на что у Антона хватает опыта, так это на то, чтобы с уверенностью сказать: убийца раскроил шею одним движением, ведь если бы возникла какая-то заминка, линия разреза получилась бы хоть немного изломанной, а не плавной. Он осматривает тело второй жертвы, но ничего кардинально нового не обнаруживает: тоже дриад, только с парой отростков плюща на виске, и точно так же умер вследствие перерезанного горла. Он вдруг осознаёт, что ему трудно дышать, и в следующий миг понимает, почему: из стоящей на плите кастрюли выкипает вода, заполняя помещение тяжёлым горячим паром с запахом картошки. Антон подходит к ней, на всякий случай запечатлевает на видео факт работающей конфорки и лишь после этого выключает, касаясь рукоятки плиты через подол футболки, чтобы не оставить отпечатков. Попутно он замечает на рабочей кухонной поверхности другие следы несостоявшейся трапезы: несколько помидоров около раковины, разделочная доска с не до конца покрошенной зеленью, рядом нож с налипшими на него кусочками укропа, но совершенно без следов крови — дриад зарезали явно не им. И неудивительно: будь это обычная бытовуха в состоянии аффекта, убийца схватил бы первый попавшийся под руку предмет вроде ножа или бутылки, нанёс несколько ударов в корпус или голову, а главное — не скрылся бы так легко от бывалого боевого мага. Здесь же орудовал некто умелый и хладнокровный, заранее спланировавший кровопролитие, и оружие он наверняка принёс с собой. Очень в духе кого-нибудь из похитителей Арса… Вернувшись к телу женщины, Шаст внимательно осматривает её руки, и кусочек пазла будто становится на своё место: готовила именно она — на пальцах можно рассмотреть точно такие же мелкие частицы зелени. Он мысленно намечает линию от разделочной доски до того места, где лежит тело дриады, и продолжает дальше. Линия показывает в сторону обеденного стола — туда, где лежит у белой стенки почти сливающийся с ней по цвету вампкуб, туда, где была пострадавшая девчушка в момент, когда Антон только вошёл внутрь. Значит, получив рану, старшая дриада пробыла в сознании хотя бы несколько секунд, раз успела понять, что что-то не так, и попытаться добраться к дочери. Пытаясь понять, кто из родителей пострадавшей был убит раньше, Шастун повторно осматривает труп мужчины, лежащий невдалеке от куцего диванчика. Изучение тела не даёт ему ничего нового, зато он обнаруживает в луже крови незамеченный до этого смартфон — похоже, незадолго до смерти дриад держал его в руке, а потом выронил. Приходится как следует обтереть мобильник найденной на том же диване футболкой, но усилия оказываются напрасны — для разблокировки телефона требуется ввести графический код. На всякий случай он всё же кладёт устройство себе в карман, рассчитывая разгадать код как-нибудь позже. Маловероятно, конечно, что там окажется что-то, способное навести на личность убийцы, но вдруг? Всякое ведь случается… — Надо уходить, — вдруг подаёт голос Елик, всё это время продолжавший возиться с чудом спасённой девочкой. — Кто-то из соседей уже заметил, что что-то не так, и испытывает смутное беспокойство. Нельзя, чтобы нас застали здесь. Антон и сам понимает — нельзя. Это лишь отнимет у них время, которого и так слишком мало. Да и убийца, раз он связан с Ведомством, сможет узнать, что они здесь побывали, и сделать свои выводы. Лучше оставить его в неведении — чем меньше преступник знает, тем больше шансов его схватить. В последний раз окинув взглядом помещение и не обнаружив ничего нового, он присаживается на корточки перед Арсом, взваливает его себе на плечо и с трудом распрямляется — восемьдесят кило вампкубьего веса, давящие на одно плечо, создают неудобный перекос. Было бы проще нести его перед собой на руках, но нельзя — при кровопотере первым страдает мозг, поэтому держать пострадавшего нужно так, чтобы гравитация обеспечивала хороший приток крови к голове. Елик, точно таким же образом подхватив свою маленькую пациентку, идёт почему-то не на выход, а к кухонной мойке. — Иди первым, — бросает целитель, одной рукой придерживая девочку, а другой включая кран. — Я сотру наши следы. Ни к чему им здесь оставаться. Выйдя наружу, Антон стремительно спускается по лестнице и преодолевает оставшиеся до автомобиля метры, стараясь двигаться очень быстро, но плавно — нафига клыкастику лишняя тряска? С погрузкой в BMW возникают проблемы — Арс хоть и в сознании, хоть и слабо улыбается непривычно бледными губами, но сам забраться в машину определённо не может, так что приходится аккуратно укладывать его на заднее сиденье. Учитывая немалый рост их обоих, задачка выходит та ещё — руки-ноги длинные, так и норовят за что-нибудь зацепиться. А ещё нужно беречь голову, хоть вампкубью, хоть свою. И следить за тем, чтобы Арс не изгибал шею, чтобы едва-едва залеченный багровый рубец, перечёркивающий горло, не растянулся — это замедлит регенерацию, из-за чего шрам может остаться навсегда. Когда он наконец справляется, всего-то пару раз ударившись головой и ещё разок рукой, но умудрившись оградить клыкастика от травм, Елик уже спускается с лестницы: — Давай на заднее, я поведу. Быстрее, сосед вот-вот решится выглянуть сюда! Антон кое-как умудряется примоститься на заднем сиденье. Вампкуб с извиняющимся видом старается пододвинуться, но выходит у него так себе — слишком ослаб для более-менее значительных движений. Целитель, сгрузив дриаду на пассажирское, плюхается на водительское сиденье и резко стартует, не успев даже полностью закрыть дверь. Только сейчас, сидя в машине и с каждой секундой отдаляясь от места преступления, Антон замечает, что ему немного нехорошо. Странно, вроде Арс совсем немного крови выпил, Антону и больше доводилось терять, с чего же вдруг? Елик резко тормозит, инерция бросает их вперёд, но Шаст успевает упереться правой рукой в спинку переднего сиденья, а левой создать мягкий воздушный щит-подушку для Арса. За девочку он не переживает — Елик ни за что не позволит своему пациенту пострадать, наверняка каким-то водным приёмчиком её заранее придержал. Так быстрей и проще, чем защёлкивать ремень безопасности, не рассчитанный на столь мелкого ребёнка. И надёжней. Антону не впервой ехать пассажиром — в Пятёрке водить умели все, но без лишней необходимости воздушники старались не садиться за руль. Тот же Отставнов, к примеру, водил так, будто машина в любой момент может взмыть в воздух, игнорируя все препятствия, и в тот единственный раз, когда Шасту пришлось с ним прокатиться, ему потребовалась вся его выдержка, чтобы не заорать матом и не вылететь на полном ходу в окно, подальше от этого камикадзе ебучего. К тому же из-за быстрых электрических рефлексов Женя-Миха водит ещё отвязней, чем другие воздушники: в ситуации, где любой другой не успеет отреагировать, грозовик лишь фыркнет мысленно что-нибудь вроде «Ха! Времени навалом!», поэтому пассажиры рискуют поседеть раньше срока. Благодаря телепатии Елик хорошо чувствует намерения других участников движения, а потому даже в экстремальных ситуациях водит вполне сносно, по-водному плавно… Но не сегодня. Сегодня он то бьёт по педали газа, то лихорадочно давит на тормоз, то вцепляется в рычаг переключения передач с таким остервенением, словно тот убил его любимую бабушку, то выполняет очень резкий разворот, совершенно не заботясь о том, что происходит на заднем сиденье. Шасту очень хочется крикнуть что-то типа «Не дрова везёшь!», но как только он открывает рот, целитель вновь резко тормозит, и Антон прикусывает язык. — Долбоёб малолетний, думай, куда прёшь! — срывается Елизар, пропуская выскочившего на грунтовку придурочного школьника и вновь газуя с места. Лишь риск случайно откусить язык удерживает Шастуна от мата, а вот от падения на вампкуба его не держит ничего, кроме собственных растопыренных конечностей и страха навредить ещё больше. Левым локтем он упирается в спинку заднего сиденья, правой рукой схватившись за край переднего; по сути, он не сидит даже — так, стоит буквой зю на полусогнутых ногах, слегка опираясь на сиденье боковой частью бедра. Оставаться в этом раскоряченном положении ужасно неудобно, ноги так и норовят соскользнуть хер знает куда, мышцы ноют от неравномерной нагрузки, к тому же на каждой кочке его макушка встречается с не особо-то мягкой обивкой потолка, но он ловит на себе обеспокоенный взгляд Арса и ободряюще кивает клыкастику, изо всех сил делая вид, что всё в порядке. С вампкуба станется попробовать сесть, чтобы облегчить долю своего истинного, но Антон прекрасно знает, что сиюминутное удобство может слишком дорого ему обойтись: если Арс примет вертикальное положение, какие-то зоны его мозга лишатся необходимого объёма кровоснабжения и пострадают непоправимо, так, что ни магией, ни вампирской регенерацией не исцелить. Могут попасть под удар речевые центры, двигательные, слуховые, отвечающие за зрение или ещё какие. А для почти бессмертного существа подобная инвалидность хуже смерти. Наконец-то — спустя вечность, думает он, хотя на деле прошло лишь несколько минут — они выбираются из частного сектора, и стиль езды меняется, становится ровнее, плавнее. Елик умело вписывается в уже существующее движение, подстраиваясь под скорость окружающих машин и газуя лишь тогда, когда это уместно. Фонарные столбы и здания проносятся за окнами быстрее, чем хотелось бы, но, по крайней мере, Антону удаётся присесть. Из-за высокого роста Арс, даже поджав ноги, занимает собой почти всё сиденье, но на практике оказывается, что можно приподнять его бёдра и втиснуться под них, размещая согнутые ноги клыкастика так, чтобы коленки торчали вверх, а ступни и ягодицы вампкуба оказались у него, Шаста, на коленях. Может, не особо удобно, зато наконец-то и он может расслабиться, и Арсу так лучше, ведь эта поза улучшает приток крови к мозгу. Вот уж когда впору порадоваться своей худобе — был бы массивней, хрен бы они сумели так устроиться! Машина вдруг совершает крутой поворот вправо, и сила инерции кидает Антона влево. Он не падает на Арса лишь благодаря вновь улучшившейся реакции, хотя на обивку сидений теперь жалко смотреть — перепачкана кровью, равно как и они сами, и их одежда, обувь… Ему совестно за такую порчу клыкастикова имущества, но химчистку или замену обивки можно будет оплатить позже, а вот жизнь и здоровье ждать не будут. — Да шо ж ты гонишь, как на пожар! — возмущается Антон, запоздало понимая, что звучит в точности как отец: та же интонация, тот же украинский акцент с «шоканьем» и «гэканьем», характерный как для многих воронежцев в целом, так и для Шастунов в частности — как-никак, фамилия с очевидными малороссийскими корнями. — Ты ведь тоже почувствовал что-то мутное? — вопросом на вопрос отвечает Елик, поймав его взгляд через отражение в зеркальце заднего вида. Антону становится не по себе: Елик пропускает мимо ушей оскорбления и возмущения лишь в опасной обстановке, будь то опасность внешняя, типа близости врагов, или внутренняя, грозящая пациенту от его собственного организма. Шастун мнётся с ответом, не вполне уверенный в собственных ощущениях, и целитель продолжает, будто подсказывая: — Представь колодец, из которого всё село берёт воду. В какой-то момент кто-то из местных замечает, что у воды появился какой-то странный привкус, но ни одно животное после поилки с этой водой не сдохло, так что все продолжают пить эту воду. А через неделю в поднятой из колодца бадейке обнаруживают чью-то полуразложившуюся руку, и всем запоздало хочется блевануть, потому что теперь они понимают, что это был за привкус… — Ага, или сначала облизываешься на запах жареного мяса, а потом оказывается, что это отступники кому-то кожу раскалённым металлом прижигали, типа тавро ставили, — кривится Антон. — Понимаю, к чему ты клонишь, но не уверен, что чувствовал сегодня то же, что и ты. Разве что немного дурнота и слабость, будто потерял пол-литра крови, а не те несколько глотков, что выпил Арс. — Мы разных стихий, вот и чувствуем по-разному, — усмехается Елик. — Главное, что ты тоже ощутил этот непонятный дискомфорт. Это может оказаться чем-то важным. Шасту хочется сказать, что в расследовании что угодно, абсолютно любая мелочь может оказаться очень важной. Это действительно так, но и менталист тоже по-своему прав: если на месте преступления им обоим, ни разу не раненным и далеко не впечатлительным, стало нехорошо, это показатель чего-то подозрительного. А раз так, в самом деле сто́ит как можно скорее отъехать подальше от столь напрягающего места, и пациентов с собой прихватить. Вспомнив об оных, Антон поглядывает на своего клыкастика — в последнее время именно за Арсом закрепилось звание его постоянного пациента, ведь даже ещё до всех этих неприятностей, чуть не загнавших нежитя в могилу, Шастуну доводилось лечить его: то от ожога, оставленного своенравной магичкой, то от аллергии на тополиный пух… Клыкастик всё ещё выглядит непривычно бледным, вампирски-бледным, совсем непохожим на самого себя — всё же Антон привык к лёгкому золотистому загару на его коже и чуть розоватым щекам. Ему всё ещё беспокойно за Арса, но до его слуха доносится равномерный вампкубий пульс, медленный, как и всегда, но уже гораздо более уверенный, чем всего пару минут назад. Пожалуй, теперь он понимает, почему Елику всегда было проще мониторить состояние раненых товарищей, чем сторонних людей и нечистей — часто заботясь о конкретном пациенте, привыкаешь, настраиваешься на его волну, слышишь его сердцебиение раньше, чем в голове оформится мысль о том, что надо бы проверить пульс. Он приобнимает Арса за так удачно расположенные для этого ноги — от соприкосновения становится спокойней. Хочется ещё упереться подбородком в колено, — высота подходящая, так и манит, — но боязно: а ну как Елик опять газанёт перед лежачим полицейским? Зубов не оберёшься! Вместо этого Шастун осторожно касается губами кожи вампкуба, наконец находя достойное применение дурацким прорехам на ткани. Интересно, не потому ли клыкастик питает слабость к джинсам с рваными коленями? Остатки внутреннего напряжения всё никак не улягутся: Антону кажется, что он что-то упускает, неверно истолковывает, не замечает… Он пытается визуализировать картину преступления, но получается с трудом, будто из пазла кто-то несколько важных деталей убрал и спрятал. Например, почему калитка и входная дверь были открыты? Это даже на летний сезон не списать — он помнит, что у бабушки с дедушкой летом всегда работает правило «открыто лишь что-то одно: либо дверь, либо калитка». Хотя калитку почти никто не оснащает замком, максимум какой-нибудь щеколдой, которую может открыть хоть ребёнок с ловкими ручонками, хоть излишне высокий человек вроде него может своей длинной ручищей дотянуться… Итак, как всё было? Убийца открыл закрытую калитку и без труда прошёл в дом через открытую дверь? Или и дверь, и калитка были закрыты, но его впустили сами хозяева? А если и так, то почему впустили — потому что он менталист или потому что хозяева были знакомы с убийцей и не ожидали от него ничего плохого? Чем семья занималась на момент прихода убийцы? Дриада готовила, тут никаких вопросов быть не может; тело её мужа было возле дивана, значит, либо он сидел там, либо собирался сесть, либо только-только встал с дивана. Девчушка же делала то же, что и любой ребёнок в её возрасте — может, играла во что-то, или носилась по комнате, в общем, занималась своими сугубо детскими делами, вряд ли обращая внимание на пришедшего в гости взрослого. В каком порядке их убили? Сначала дриаду, а потом мужа, или наоборот — сначала его, а потом уже его жену? Криминалисты наверняка нашли бы ответ на этот вопрос, но без них добраться до истины вряд ли получится. Одно лишь ясно: на момент появления магов взрослые были уже мертвы, а мелкая дриада жива, так что здесь никаких сомнений — её попытались убить последней. Скорее всего, Арсений застал убийцу рядом с девочкой, потому и пострадал сам — всякий преступник старается устранить свидетелей. Антон ухмыляется насмешливо и зло, радуясь неудаче врага: сколько бы ни пытался уничтожить клыкастика, Арс жив, будто олицетворение вечного торжества жизни над смертью. Арс жив, это и само по себе повод для радости, и вдобавок важный источник информации: он ведь наверняка успел заметить что-то, чего уже не видели они с Еликом, ворвавшиеся в дом парой секунд позже. — Клыкастик, ты разглядел его? Убийцу? — не сдержавшись, спрашивает Шастун. Он знает, что Арсу пока лучше помолчать, поберечь силы, но вампкуб ведь может отвечать ему и просто глазами, как делал раньше, в первые дни после плена. — Нихуя твой клыкастый не видел, — выплёвывает Елик даже раньше, чем Антон успевает увидеть, как Попов прикрывает глаза в молчаливом «нет». Когда Арсений хотел сказать «да», он тоже прикрывал глаза, но как-то иначе; эту разницу сложно было объяснить, Антон просто чувствовал, и всё. — С каких это пор ты отвечаешь за него? — взвивается Шастун. Он старается говорить тише, чтобы не ранить чувствительный слух клыкастика, но над собственной интонацией не властен: мало того, что весь на нервах после происшествия, так ещё и Елик ведёт себя как-то странно, нехарактерно, будто что-то скрывает. Антон верит своему товарищу, верит и потому, что тот годами доказывал, что достоин этой веры, и потому, что Елик попросту не имел ни мотива, ни возможности убить дриад и навредить Арсу. Но его жутко бесит эта неясность! — Я целитель, и всегда отвечаю вместо пациентов, если вижу, что разговор вымотает их силы, — резко выдаёт водник, и Антону становится обидно. Елик что, посчитал, что он будет мучить своего полумёртвого вампкуба расспросами?! Он ведь нарочно задал вопрос так, чтобы на него можно было ответить простым безмолвным «да» или «нет»! Ответил бы Арс положительно, Антон бы принял к сведению и отложил расспросы об убийце на денёк-другой, чтобы клыкастик поведал о случившемся лишь тогда, когда достаточно окрепнет для этого. При отрицательном ответе почти та же схема: Антон бы довольствовался его ответом, а разговоры отложил бы на потом, просто теперь, выстраивая в голове схему преступления и разнообразные гипотезы, не опирался бы на то, что некоторые пробелы могут быть заполнены его свидетельскими показаниями. От самой мысли о том, что Елик посчитал, будто он, Антон, может поступить своему клыкастику во вред, так и хочется что-нибудь сжечь. Не для того он Арса чуть ли не с того света вытаскивал, чтобы самому же и угробить! Шаст делает глубокий вдох, проводит рукой по вампкубьей голени и накрывает ладонью обнажённую щиколотку, точно там, где красуется шрам. Ему всегда становится спокойней, когда он знает, что прикрыл уязвимости Арса, и хотя здесь и сейчас рядом нет никого, кто мог бы навредить клыкастику, эффект успокоения всё равно срабатывает. — Может, расскажешь, почему ты так уверен в том, что Арс ничего не видел? — у него получается задать вопрос спокойно и без ехидства. Ладно, почти без ехидства. — Да запросто, — фыркает Елик, совершенно не задетый его интонацией: ещё бы, змею змеиным ядом не отравить. — Любой вампир, включая и твоего ненормального вампиросуккуба, превосходит в скорости реакции почти всех, кроме электриков. Но ни один маг стихии молний не владеет такой физической силой. Если бы твой клыкастый застал убийцу на месте преступления, преступник не сумел бы его ранить — вампир бы увернулся, заблокировал атаку, на худой конец заслонился бы рукой — для вампира гораздо проще и безопасней пожертвовать конечностью, которую потом без проблем можно прирастить обратно, чем горло подставлять. Помимо воли Антон представляет отрубленную руку, знакомую ему до последней родинки руку с чуть выпирающими венами и аккуратными ногтями, и от этого образа у него промерзают внутренности. Умом он понимает, что вампирская регенерация без проблем прирастит отрубленную конечность обратно, но слишком уж это перекликается с тем, каким он нашёл Арса тогда в подвале, с запястьями и щиколотками, прожжёнными серебром почти до костей, когда лишь тонкий слой живой плоти оставлял надежду сохранить ему руки и ноги, а не потерять их навсегда. Он помнит, как боялся за конечности клыкастика, столь отчётливо, будто это случилось буквально вчера. Помнит — и всё ещё безотчётно боится. Шаст ловит себя на том, что пальцами правой руки водит по мягким тканевым кедам Арсения, тоже, как и всё остальное, перепачканным в дриадской и вампкубьей крови. И, судя по тому, как меняется рельеф ткани под его ладонью, Арс втихую шевелит пальцами ног, засранец. Ему смешно, он разрывается между нагоняем за лишнюю трату сил и благодарностью за то, что даже без слов клыкастик понимает его и стремится успокоить. Потянувшись влево, Антон касается рукой щеки Арса, мягко проводит вниз, по шее, разрывая соприкосновение лишь там, где его горло перечёркивает свежий, едва затянувшийся шрам — он ещё слишком воспалённый, прикосновением можно случайно сделать больно, — и ведёт ниже, к сердцу. Арс на мгновение приоткрывает глаза, ловя его взгляд, и улыбается. Его сердце тычется в ладонь, будто ласковый кот, напрашивающийся на поглаживание. Уже совсем другим тоном, расслабленным и вовсе не едким, Шастун интересуется, есть ли у Елика ещё аргументы. — Разумеется, да! Это был только первый пункт, — рапортует целитель и приступает ко второму: — Ты когда-нибудь видел, как Чех борется с вампирами? Вопрос резонный: Пятёрке периодически приходилось делиться на две группы и работать порознь, а Шасту, как единственному из боевиков, кто худо-бедно сведущ в целительстве, частенько доводилось попадать в ту группу, где не было Елика. Вдобавок именно ему чаще прочих выпадало работать с Чехом в качестве боевого дуэта огневиков (равно как и с зятьком, ведь кроме них двоих больше никто не владел левитацией). — Ну, доводилось разок, — чуть помедлив, признаётся Антон. Заминка вызвана копанием в памяти, всё-таки им не слишком-то часто приходилось сражаться против вампиров — как-никак, в наше прогрессивное время вампирские кланы по возможности стараются самостоятельно уничтожать взбесившихся неофитов и карать клыкастых преступников. Говорят, всего век или два назад магам гораздо чаще приходилось охотиться на вампиров, но со временем владыки ночи поняли, что проще и безопасней самим точечно обрезать загнившие ветви клана, чем нарываться на магическую зачистку, в которой рискуют пострадать и невиновные. — Может, замечал, что когда клинок Чеха ранит вампира или отрезает ему какую-нибудь часть тела, крови не так много, как можно было бы ожидать? — почти скучающим тоном интересуется Елизар. Шасту одновременно и дико говорить о столь жестоких вещах эдак походя, будто о погоде, а вроде и не дико совсем — на войне как на войне, им не раз и не два приходилось сталкиваться с чужой жестокостью и порой проявлять жестокость самим. — Может, замечал, — вторит Шаст чуть угрюмо. Не хочет, чтобы Арсу показалось, будто для него в порядке вещей смотреть, как его друг и соратник отрезает вампирские части тела. Да и не уверен он, что замечал, сколько там крови — в бою как-то не до того, в бою главное выжить самому, уберечь товарищей и случайных гражданских, обезвредить противника… А после боя тоже не до того, после боя нет ничего, кроме усталости и тихой радости, что все в порядке и это наконец-то закончилось, что можно передать гражданских целителям да чистильщикам, а самим вернуться на базу, принять душ и завалиться спать. — В моё время в Академии студентам объясняли причину этого явления, — продолжает Елик, одной рукой придерживая руль, а второй что-то колдуя на спасённую дриаду. — Дело в том, что эффект усиления мышц, который и даёт вампирам эту нечеловеческую силу, действует в том числе и на гладкие мышцы сосудов, те, что помогают проталкивать кровь даже в самые отдалённые участки тела. Вот только если у людей и нечисти эти мышцы лишь помогают сердцу, то у вампиров они становятся настолько сильны, что без труда заменяют сердце. Именно поэтому у вампиров нет сердцебиения — оно им не нужно, циркуляция крови прекрасно идёт и без его участия, а освободившийся от работы орган используется для размещения жизненно важного энергетического центра, благо он, в отличие от многих других органов, расположен достаточно близко к голове и имеет дополнительную защиту в виде грудной клетки. Шасту интересно; он уверен, что ничего подобного в Академии не проходил — видимо, эта информация тоже попала под сокращение при реформе обучения, на которую Елик в последнее время повадился жаловаться. Озвученный целителем факт прекрасно объясняет, почему у вампиров не бьётся сердце, однако не даёт ответа на вопрос, почему сердце его клыкастика бьётся всегда и замирает лишь из-за тополиного паралича или крайнего истощения организма. — У этих мышц, которыми снабжены все сосуды, от крохотных капилляров до крупных вен и артерий, есть ещё одна полезная особенность, — рассказывает целитель, и Антон вдруг ловит себя на мысли, что Елику, наверное, стоило бы попробовать себя на преподавательском поприще. Конечно, кровушки бы у студентов попил изрядно, похлеще, чем любой вампир, но зато и научить бы мог очень многому. — Если вампир получает серьёзную рану, он теряет гораздо меньше крови, чем человек или нечисть, потому что в первую же секунду все повреждённые сосуды наглухо пережимаются мышцами. Никто другой так не может: если человеку оторвало руку, приходится накладывать жгут, чтобы он не умер от потери крови. А вампиру это не нужно, его изменённая природа сама позаботилась о том, чтобы он не истёк кровью, пока будет искать свою руку и прикидывать, под каким углом её приложить на место, чтобы приросла совсем как было. — Я думал, это из-за серебра, прижигающего рану, — машинально роняет Антон, снова вспоминая страшные последствия Арсова плена. — Серебро — дело десятое, — отмахивается Елик, глядя больше на пациентку, чем на дорогу. Смотрится опасно, но на деле такому сильному телепату зрение не особо-то нужно, так, с дорожной разметкой сверяться или краем глаза наблюдать, не выскочит ли на дорогу чей-нибудь принятый истинный, мыслей которого он засечь не в состоянии. — Оно и впрямь прижигает рану, но на кровопотерю это почти не влияет, только затрудняет вампиру регенерацию, ведь срастить разрезанную клетку для нежити гораздо проще, чем отторгать сожжённую и выращивать с нуля новую. Нет, сохранение крови — целиком и полностью заслуга мускулатуры сосудов. Менталист делает паузу, чтобы прошептать какое-то целительское заклинание, и, переведя дыхание, добивает: — А теперь вспомни, сколько крови потерял твой клыкастый. У Антона нервно дёргается веко. Он предпочёл бы никогда не вспоминать, но всё случилось слишком недавно, почти только что, и потому он помнит во всех подробностях, да что уж там, он весь измазан кровью Арса, той, что пропитала их одежду, той, что текла по его рукам, когда он зажимал рану, исцеляя её солнечной дланью. Дриадской крови на нём едва-едва, на подошвах обуви разве что, или, может, немного на штанины попала. — К чему ты ведёшь? — хрипло спрашивает он, стараясь концентрироваться на звуках вампкубьего дыхания и сердцебиения, чтобы их привычная живая размеренность перекрывала страшную память о брызжущих ему в ладони тревожно-алых струйках артериальной крови и похоронно-бордовых потёках венозной. — Если бы твой вампир был ранен обычным оружием, он бы не истекал кровью, — подводит итог Елик. — И, отправляясь к дриадам, преступник скорее взял бы оружие обычное или рассчитанное на физиологические особенности дриад, но никак не на вампирские. Вывод? — Обычное оружие — нет, необычное оружие — тоже нет, — Антон проговаривает это вслух, силясь сосредоточиться на деле, а не на пугающих образах и мучительных эмоциях. — Ни первый, ни второй вариант не подходит, получается, здесь возможен какой-то третий, о котором я не знаю? Но какой? Ни такое оружие не подходит, ни сякое, вообще никакое, блять! Целитель находит секунду для того, чтобы обернуться и посмотреть на него, удивлённо приподнимая бровь и ухмыляясь почти одобрительно. — Что, никакое оружие? — вцепляется Шаст, чувствуя, что близок к догадке. — Но что, если не оружие, может так ранить? — А ты как думаешь? — нахально скалится Елик. — Обмен? — Антон и сам не верит в то, о чём говорит. Ну какой нахуй обмен, Арсений ведь не маг, в его теле сейчас не больше трети Шастовой магии, этого бы попросту не хватило! Однако версия с обменом, будучи невозможной, прекрасно подходит по всем остальным параметрам: увидев истекающую кровью дочку друзей, Арс вполне мог бы попытаться спасти малышку, обменявшись с ней здоровьем: та получила бы вампкубьи жизненные силы, способные скомпенсировать кровопотерю, а он — в точности такую же, как у неё, рану; к тому же рана, способная убить маленького ребёнка, взрослому человеку не так страшна, так что подоспевшие маги успели бы спасти их обоих. Вот только обмен залечил бы её рану, прежде чем нанести точно такую же ему. Перенёс бы повреждение от одной другому. А здесь были ранены оба — и дриада, и вампкуб. — Ты почти догадался, — усмехается Елик в зеркало, глядя на дорогу и вновь совершая над девочкой какие-то пассы свободной рукой. — Обмен, да не совсем. Есть у суккубов одна очень похожая способность, разделённое горе называется. Быстрый взгляд на вампкуба подтверждает правоту целителя — Арсений смотрит очень уж согласно. — Никогда не слышал про эту способность, — озвучивает Шаст очевидное, побуждая соратника рассказывать дальше. — Суккубы особо не распространяются об этом умении, — хмыкает Елик, потирая большой палец. — Это мы, маги, подобным образом можем спасти кого угодно, но и цену за обмен платим полную. Соблазнителям же дарована урезанная версия: они способны взять на себя не всё горе, а ровно половину, и обменяться могут только с собственными детьми, но лишь пока те действительно дети, не достигшие ещё физической зрелости. Брови Антона непроизвольно взметнулись, да так резко, что чудом не защемили надбровный нерв. Это было непохоже на клыкастика. Арс не стал бы спать с замужней женщиной — в городе полно свободных людей и нелюдей, идеальных кандидатов в одноночки. Суккубы не лезут в уже сложившиеся пары, если только пара не решит пригласить к себе кого-то третьего… Но даже и в таком случае Арс не стал бы делать Розе ребёнка! Суккубы любого пола обладают очень удобной способностью контролировать зачатие и потому у них не бывает случайных детей — лишь осознанно зачатые, лишь желанные. Вполне можно допустить вариант, при котором в семейной паре дриад муж оказался бесплоден, и было решено обратиться за помощью к их общему другу — так хотя бы наследственность у ребёнка будет приличная, а не сюрприз из банка спермы. Но даже при таком раскладе Арс бы не стал ничего скрывать! Клыкастик очень трепетно относится что к детям, что к истинному, и потому наверняка бы упомянул, что Лика является его кровной дочерью! Что-то тут не вяжется. Антон вполне может поверить в распополамленное горе или как там его, но не в то, что Арсений скрыл бы от него такой важный нюанс. От кого угодно, но не от него! Вампкуб ловит его недоумевающий взгляд и слабо улыбается. — Роза хотела, чтобы крёстным Лики стал… — едва слышно начинает он, и Антона отпускает, он понимает, что клыкастик не врал и не скрывал ничего. — …кто-то долгоживущий, влиятельный и… трудноубиваемый. Чтобы заботился о ней, даже… когда их с Даниилом не станет. Как в воду глядела. — Как в воду глядела… — горько вздыхает Арс в унисон его мыслям, и Антон сочувственно сжимает его ладонь. Ему не доводилось никого терять, но Шаст догадывается, до чего же это больно; если даже временная разлука с друзьями так ранит, пускай ты и знаешь, что через год воссоединишься с ними, то насколько же сильна боль от осознания того, что друзья потеряны для тебя навсегда? Он не успел познакомиться с Розой, не успел застать её живой, хоть немного узнать её, но уверен, что она была сильной и здравомыслящей натурой. Многие пребывают в иллюзии, будто смертны все, кроме них; редко кому хватит мужества и прагматизма продумывать то, что произойдёт уже после его смерти. Ему вдруг становится интересно, кому бы он доверил своего ребёнка, если бы у него вообще был ребёнок. Кто бы смог позаботиться о беспомощном создании, кто сумел бы не только защитить его и обеспечить всем необходимым вроде еды, одежды, крыши над головой, но и достойным образом воспитать его? Первым на ум приходит Арс, в этом Шастун полностью солидарен с Розой. Пожалуй, такой выбор сделал бы любой, кто видел, как клыкастик обращается с детьми. Затем Антон вспоминает Макара с Лукерьей: оба опытные родители, плюс у ведуна ещё и силища такая, что никакое зло напрямую не полезет, побоится, рискнёт разве что опосредованно нагадить, и то в его отсутствие. Третье место почему-то занимает Елик. Шаст и сам не знает, почему; просто здесь явно просится кто-то из его боевых товарищей. Правда, детный среди них только Махно, с которым Антон не настолько близок, а остальные вряд ли вообще знают, с какой стороны упаковку подгузников открывать… Однако есть у него смутное впечатление, что строгой целительской заботы Елизара хватило бы и на присмотр за ребёнком. Антон одёргивает сам себя, злясь, что думает обо всякой нерациональной ерунде. Нет ведь у него детей, ибо всегда хватало мозгов предохраняться, а теперь и не будет, решил ведь уже отказаться от личной жизни, чтобы не ранить Арса. Так к чему составлять эту идиотскую призовую тройку потенциальных крёстных для ребёнка, которого нет и не будет? Одно хорошо — это хотя бы отвлекает от слишком свежих плохих воспоминаний. — Крёстный вампир? — смеётся Елик с такого парадокса, не забывая, впрочем, кастовать на пациентку хрен знает какое по счёту заклинание. — Представляю, какая это комедия: ребёнок в купели чуть взмахнёт ручкой или ножкой взбрыкнёт, окатит своего крёстного брызгами, а бедный вампир завоет от боли и побежит скорее смывать святую воду со своей дымящейся кожи. Это если вообще на многократно освящённую землю храма ступить сможет! Шасту вдруг становится интересно, кого выбрал бы крёстным сам Арс. Почему-то его не оставляет впечатление, что, будь Вольдемар жив, клыкастик бы сделал крёстным своего первенца именно его. Разглагольствования Елика он теперь слушает вполуха. Уж кто-кто, а Антон хорошо знает законы магии, для него вполне очевидно, что не обязательно быть отцом, чтобы сработал этот суккубий недообмен, достаточно считать себя родителем пострадавшего ребёнка, а может, хватило бы даже просто искреннего желания спасти бедную дриадочку. Впервые с тех пор, как они отъехали от места убийства, он расслабляется, откидывается на спинку сиденья, прикрывает глаза, вслушиваясь в причудливый мотив, сплетающийся из четырёх дыханий и сердцебиений. И вздрагивает, будто локтем в бок пихнули. — С ней что-то не так! — торопится он донести главный вывод, не осознавая даже, что именно не так. Аргумент «она звучит как-то неправильно» Елик бы не принял, ещё и поржал бы. Но ему срать на любые будущие подколки, ведь речь о жизни и здоровье девочки, за которую Арс чуть не расплатился собственной жизнью. Целитель бросает в дриаду какое-то заклинание и тут же припечатывает смачным «Блять!» — Срочно нужно переливание крови! — Елик выруливает на обочину, от слишком резкого поворота их всех сносит по салону вбок. — Ей подходит твоя. Водник не тратит время на озвучивание очевидного. Не говорит, что вампирская кровь принципиально не годится для переливания. Не напоминает, что у самого Елика другая, а потому неподходящая группа крови. Не сомневается в Антоновой подходящести — информацию о крови всех членов своей Пятёрки всякий целитель помнит наизусть. Не уговаривает Шаста поделиться своей кровью. Антон знает: друг в курсе его сегодняшнего донорства в пользу Арса и никогда бы не попросил его о подобном, будь у них иной способ спасти дриаду. И не попросил бы, если бы не считал это достаточно безопасным для товарища. Елизар нашаривает в своей сумке походную гемотрансфузионную систему, бросает на заднее сиденье одну из трубок, для удобства перевязанную резиновым жгутом, и занимается своей частью работы, совсем больше не смотрит на Антона — знает, что Шаст сделает всё от него зависящее. Сам обвяжет жгутом левый бицепс, сам подхватит увенчанную иглой тонкую прозрачную трубочку и введёт её в вену — навык, полученный ещё на практике в Больнице, никуда не потерялся, да и давно было интересно проверить, действительно ли у него такая уж «лёгкая» рука, как говорили пациенты. Оказывается, вводить иглу в собственную вену несложно, разве что непривычный ракурс слегка дезориентирует, но зато не страшно переборщить и оцарапать остриём противоположную стенку вены, ведь ощущения подсказывают, когда вовремя остановиться. Памятуя, что вскоре после начала переливания накатит слабость, Антон старается заранее подготовиться к её приходу: расслабляет тело, сползает вперёд по сиденью, пока не упирается коленями в спинку переднего. Наверное, теперь Арсу не слишком-то удобно опираться ногами на него, к тому же руку с иглой Шастун положил прямо ему на живот, но клыкастик молчит, клыкастик тоже готов терпеть неудобства ради спасения девочки. Антон провожает взглядом красную полоску крови, пробирающуюся по трубочке всё дальше и дальше. Вот она достигает непрозрачной чёрной трубки — гематитового фильтра, который отсеет все магические примеси, благодаря чему его огненная кровь не обожжёт маленькую дриаду. Вот потихоньку капает в регулятор тока крови, прозрачный эластичный сосуд, полумеханизм-полуартефакт, который благодаря магии автоматически настраивается под пациента, но на всякий случай снабжён и ручным управлением. Вот выходит из ёмкости регулятора, пропускается через второй гематитовый фильтр, служащий дублёром первого, и течёт дальше, скрываясь из поля зрения — переднее кресло большое, а девочка маленькая, её с шастунского места совсем не видно. Но ему и не нужно видеть, ему достаточно знать, что его кровь достигает той, кому нужна как воздух. Убедившись, что процесс налажен, Елик возвращается к водительским обязанностям. Антон уверен, что они уже как минимум полгорода проехали, особенно если учитывать то, как часто водник превышал скорость, но едут они почему-то очень долго, и всё никак не приедут. Должно быть, Елик, чуя неладное, изрядно попетлял по городу, не то запутывая следы, не то пытаясь понять, с какой стороны надвигается беда. Характерная для донорства слабость ощущается не сразу. Поначалу его просто немного мутит — воздушников никогда не укачивает, их вестибулярный аппарат идеально приспособлен для того, чтобы как угодно барахтаться в воздухе, так что ложное ощущение тошноты наверняка навеяно потерей крови. Через некоторое время ему становится прохладно, подмерзают пальцы рук и ног — места, наиболее далёкие от сердца и потому первыми страдающие от нарушений кровообращения. Возможно, к этой зябкости причастна также треть оставшейся в нём суккубьести, а может, и тот факт, что вместе с кровью из его тела потихоньку выливается и магия — соприкоснувшись с гематитовым фильтром, магия не возвращается обратно к волшебнику, а остаётся внутри. Конечно, после процедуры Елик извлечёт её из фильтра и вернёт законному владельцу, но до этого ещё жить и жить… Его накрывает опустошение. Ничего не хочется, ничего не можется. В нём не остаётся эмоций: слишком растратил их сегодня, охуевая от наглого — почти у них под носом! — двойного убийства, переживая за Арса и девочку и радуясь их спасению. Не остаётся мыслей: всё, что мог, уже передумал, а нового материала для размышлений пока не набралось. Не остаётся ничего, всё растратил, всё раздал: ресурсы мозга — делу, магию — клыкастику, кровь — тоже ему же, а теперь ещё и его маленькой крестнице. Осталось ли хоть что-то для себя? Он чувствует лёгкое прикосновение к запястью и, скосив глаза, понимает, что Арс тишком просунул палец ему под браслет и теперь чуть поглаживает по коже самым кончиком. Как будто почувствовал его пустоту и решил напомнить: «Я здесь, я с тобой, всегда стремлюсь быть рядом и всегда тебя поддержу». На душе становится тепло от такой робкой ласки. Желая отблагодарить клыкастика за столь важную и нужную поддержку, свободной рукой Шаст нашаривает его щиколотку, накрывает ладонью и старается думать о том, как ему повезло с Арсом, как он благодарен своему вампкубу за всё, какой клыкастик хороший… Теперь, пройдя через обмен, он на собственной шкуре ощутил, что прикосновения истинного греют тем больше, чем больше позитивных эмоций тот испытывает в его адрес. Он почти пуст, в нём сейчас эмоций едва-едва, на донышке, но всё, что осталось, ему хочется отдать Арсу, напитать его своей энергией, подарить хорошее самочувствие. Слабость атакует его снова, на этот раз головокружением. Он отводит взгляд от окна, — вид проплывающих зданий лишь усиливает это неприятное чувство, — а затем и вовсе закрывает глаза. Поначалу кажется, что это помогло, но потом перед внутренним взором всплывают и кружатся мысли, чувства, воспоминания, и он застонал бы от этой бесконечной карусели, но не хочет волновать клыкастика: Арс и без того уже достаточно пережил. Мельтешащая круговерть событий невольно напоминает ему другой столь же насыщенный день, и прежде чем отключиться от усталости, он на мгновенье задумывается о том, как же исполнить желание клыкастика. То самое, что было загадано в полный неловкости день, о котором он старался лишний раз не вспоминать. В этот безумный, безумный, безумный, безумный день…