Эти страшные образы не давали мне спокойно спать

Чтобы избавиться от них, выношу на бумагу. Вам не понравится. Это будет отвратительно. Спасибо за чтение.

— Уверены в своём выборе? От неё же почти ничего не осталось! А вы полную цену за этот огрызок платите… — Абсолютно. Для кого-то огрызок, а для кого-то бесценное сокровище. — Да какая в ней может быть польза? Дичь дичью. — О вкусах не спорят, но я очень хочу заполучить её и именно её. — Всегда знал, что Вы странный человек. Слухи не врали, что вы серьёзно на такое перешли. Коробка ждёт на парковке. Только будьте осторожнее, товар нежный. — Не Вам мне говорить, как нужно обращаться с нежным товаром. В конверте полная сумма, можете не пересчитывать. И пусть эта сделка останется между нами. Видно, я и без того порос слухами.       Я надел пальто, взял в руки трость и, кинув на стол вышеназванный конверт, покинул помещение. Сегодня был удачный день.       В машине меня уже ждал мой секретарь: паренёк лет 19, опрятный, скромный, тихий и умеющий хранить секреты. Хотя, с такой оплатой, любой сможет держать рот под замком. Я протянул ему стопку документов и попросил ознакомиться, пока я загружаю товар.       Коробка оказалась легче, чем предполагалось. И на удивление крепкая. Сам я человек не сильный, придётся просить помощи паренька.       Машину вёл я и по пути спрашивал по документам: — Состояние? — Плачевное. Повреждений много, да и видно, не жалели её. Тут целый список: отсутствует… — Стой, — перебил я, — это я сам хочу увидеть и узнать. Лет-то сколько? — Точно не указано, приблизительно 10-12. Тут информации мало, но есть… — Хочу знать, какого она типа, — опять перебил я. — Типа?.. Ах да, типа! 6-Д. — Однако, нам повезло, 6-Д дольше 10 лет обычно не живут. Так это ещё и активно использовали, как знаю. — Да, 4 года работала. Последний год на хранении, но в ужасных условиях: крыша склада рухнула в первые дни её хранения, а никто не побеспокоился. Так и пролежала с год, из контейнера и не вынимали. И Вы знаете, этот год выдался на редкость дождливым и сырым. Уверены, что её взяли? — Абсолютно!       Мы доехали. Мой дом не богат и не беден, но служит такой своеобразной точкой, которая ведёт такие дела, что общество не одобряет, такими методами, что не одобряют «товарищи» по бизнесу. Меня встречает служаночка лет 16, историю которой я, может быть, тоже когда-нибудь расскажу. — Добро пожаловать, Господин. — Отдай мне документы и можешь идти домой, — я сначала обратился к пареньку, — А ты приготовь чистую комнату и ванную. И попроси кухарок приготовить их лучшие супы! — Хорошо, Господин, — сказала она и удалилась.       В моём доме много прислуги, стоило это сказать. Это связано с моей работой, иначе столь маленький особняк не смог заиметь столько работниц. Но нет у меня тех, кому можно поручить тяжёлую работы, увы.       Я взял коробку и медленно поковылял ко входу. Уже подойдя ко входу, служаночка вернулась с кухни со словами: «Все Ваши указания выполнены, Господин. Комната готова. Не желаете моей помощи с переносом?». Я согласился, и мы вместе втащили ящик в комнату. — Иди и не заходи сюда, пока я сам не выйду. И вы все там, будьте тише.       Служаночка молча кивнула и вышла за дверь.       «Зря я отпустил паренька», — думал я, доставая монтировку и готовясь открывать ящик. Я был уже весь в нетерпении узреть содержимое.       Комнату заполнял тусклый свет: и без того облачное небо за окном было прикрыто полупрозрачными занавесками. Лампочка, горевшая здесь уже добрые 7 лет, давно утратила былую яркость. Возможно, то, что произойдёт сейчас, заставит меня наконец поменять её.       С трудом ящик был вскрыт. И вот она! Та, кого Бог будет молить о прощении после смерти. Та, что в аду чувствовала бы себя как в санатории. Та, чьё маленькое изуродованное тельце дышало с паникой и страхом.       «Теперь тебя зовут Ева. Полежи пару минут, я должен записать кое-что о тебе», — медленно проговорил я, перекладывая её на кровать и начиная рассматривать её сверху-вниз.       Я достал блокнот и записал в нём следующее: «Девочка. На вид 11 лет, днём рождения примем сегодняшнюю дату. Волосы седые, до плеч. С макушки снят скальп, видно, что не раз. На лице наблюдаются химические и тепловые ожоги, обилие шрамов от колющих и режущих орудий. Зона от переносицы до бровей, от виска до виска, зашит тёмной тканью, полностью закрывающей глаза. До снятия не ясно, есть ли они вообще и видят ли. В носу множество отверстий, скорее всего это был пирсинг. Рот зашит полностью. Через щёку продета трубка, через которую осуществлялся приём воды и пищи из контейнеров, прикреплённых ко внутренней части коробки. В контейнерах был обнаружен улей пауков. Левое ухо отсутствует и зашито заплаткой ткани, у правого отрезана мочка. В правом ухе насчитано 34 отверстия разной ширины.       Наблюдается крайняя анорексия и истощение. Живот разбух. Обезвоживания нет. По всей видимости, дождевая вода проникала в контейнер. Руки отсутствуют до уровня плеч, ноги до уровня бёдер. На бинтах у бывших конечностей обнаружена плесень. Помимо всё тех же химических и тепловых ожогов, грудь была распорота и сшита, образуя швами два больших креста, сосков нет. На поясе глубокая впадина, со спины на ней виден позвоночник. Анальное и вагинальное отверстия зашиты, чем объясняется раздутый живот…       Какого чёрта она вообще ещё живая?»       Первым делом я вызвал врача. Но не простого, а своего многолетнего сторонника. Интересно, видел ли он такой ужас в своей карьере? Кстати, звать его Вернером.       Первым делом по прибытии, он спросил у меня: — Сможешь удивить на этот раз, старина? — Будь уверен, — тихо произнёс я, открывая дверь.       Он ступил внутрь, протирая очки, и подошёл к Еве. Не прошло и пяти секунд его пристального взгляда, как я слышу: — А ты не продолжаешь меня удивлять… — Это ещё не всё, — я протянул ему свои краткие записи, — До тебя осмотрел её немного. — Мда… — он выдернул из моих рук блокнот и жадно проглотил написанное, — Мда… Будь я обычным доктором, ответил бы, что стоит оставить её умирать. Но я-то знаю, что ты мне этого не простишь. — Ты прав, мог бы застрелить тебя на месте. Зная доктора Вернера, он и не из таких ситуаций выходил. — Доктор Вернер, как-никак, продал душу Дьяволу за свой исцеляющий дар. А теперь принеси мне ведро чистой холодной воды и два стакана тёплой! Это будет долгая ночь!       Когда указание доктора было выполнено, он уже стоял над кроватью Евы, пристально щурясь и водя рукой по столу с только что разложенными медицинскими инструментами. «Тут такая коллекция, даже не знаю, с чего начать…», — бубнил под нос Вернер. Но я точно уверен, что уже завтра жизни девочки не будет угрожать практически ничего.       На утро Вернер вышел из комнаты Евы, вытирая пот и снимая окровавленные перчатки. — За такое могут и лицензии лишить, — первым делом сказал он. — Ещё на антисанитарию пожалуйся. — А стоит пожаловаться… За эту ночь я вынес для себя: её организму позавидует любой русский богатырь, американский суперсолдат и японский боевой робот. — Всё настолько хорошо? — Нет, конечно! Туберкулёз, рак кожи, рак лёгких, рак сердца и оспа. Даю ей год, не больше. Это учитывая её организм. Обычный человек и месяца не протянет. — Даже не знаю, стоит ли ругать тебя в этом… — Смерть будет для неё долгожданным избавлением от мук. Я снял все ненужные швы, промыл желудок и кишечник, обработал раны, провёл множество диагностик и это было сделано только в первый час. И скажу тебе, у неё потерян рассудок настолько, что я сомневаюсь, что ей удастся осознанно на что-то посмотреть или даже просто поесть. Я дополнил твой блокнот и оставил список необходимых процедур. Кормить только через трубочку. Больше сделать не мог.       Вернер ушёл. В конце моего блокнота я прочёл: «Больной идиот. Чем раньше ты её прикончишь, тем счастливее её сделаешь». Но у меня пока другие планы.       Зачем я вообще этим занимаюсь? Сам задаюсь этим вопросом. Это какая-то тяга к справедливости. Ведь как Вернер продал душу Дьяволу за умение врачевать, я её отдал в обмен на умение одной сделкой проклинать судьбу лица, с кем она заключена. Спустя три дня после прибытия Евы в мой дом, её бывший хозяин был жестоко растерзан собственными рабами.       Но купил я Еву не только из-за этого. Впервые я её увидел в доме её хозяина: Ева была закреплена на стене средь подобных ей девочек, чьё тело было доведено до состояния, когда человек уже должен умирать. Было это полтора года назад.       Тогда я приезжал на встречу по теме перекупки территорий некоторых виноградников. Тогда я только начинал свой путь «замыкающего работорговца». Средь моего окружения такими словами называют торговца, кто рабов только покупает и никогда не продаёт. В тот день я видел целую стену подобных Еве: человек 8-10. Все они были примерно одинаковы, те же швы на рту, отсутствие конечностей, шрамы. Разве только глаза тогда им ещё не зашивали. И что за зрелище это было: они мучились в конвульсиях, большинство разорвало собственные губы и орало диким воплем боли, мучений, страданий и безысходности. Кроме одной. Кроме Евы. Девочки, что плакала.       Она просто плакала. Тихо, скромно. Я поразился тому, когда узнал, что «стаж» каждой из рабынь на стене один и тот же в точности до дня. Я увидел в ней сильную душу, мгновенно заимел к ней симпатию. Но услышал строгое: «Не продаётся!». Я не мог пойти против, ведь за это мог поплатиться жизнью.       Спустя полгода Еву сняли со стены и выставили на продажу, но я не был оповещён. Вообще, тогда мне приходилось находиться далеко за морем. Лишь спустя год я узнаю о ней и в тот же день покупаю.       И вот, она лежит в моём доме, на кровати, тяжело дышит и быстро беспорядочно бегает глазами по всему окружению. Эти прекрасные глаза… Они отражают сущность Евы и могут напугать неготового человека. Напугать до седины на голове, которая всё равно не будет столь седой, как волосики Евы. С этих пор я уделяю Еве минимум 4 часа в день: с трудом кормлю её, хотя она рефлекторно отвергает всё, что попадает ей в рот; пытаюсь занять её чем, рассказываю сказки и истории с надеждой достучаться до её сознания, которое ещё живо, я уверен.       Состояние Евы ухудшалось медленно. Восьмой месяц для меня был самым счастливым и ужасным.       Ева заплакала. Впервые за столько времени. Тогда я не смог сдержаться и прижал её бедное тельце к себе крепко. Она плакала горчайшими слезами, громко рыдая и всхлипывая. Значит ли это, что её сознание пробилось через потерянный рассудок? Две недели она рыдала почти без остановок. А когда она вот-вот смогла прийти в порядок…       Ева закашляла кровью. Очень сильно. В это же время она слегла с горячкой без ума. Болезни прогрессировали. Вернер не мог ничего с этим поделать. Я впервые впал в кратковременную депрессию, думал покончить собой, но потом решил, что рано мне ещё сдаваться.       Тяжело представить 4 месяца постоянной ухудшающейся горячки. Я постоянно был с ней в надежде на то, что её дух победит над слабостями тела! Я ведь верю в твой дух больше, чем в Бога! Я ведь верю в твою победу над смертью!       Ева стала мне дочерью. Она стала ей ещё в первые дни. Но теперь я особенно сильно чувствовал это. Я ненавидел себя за бессилие и ненавижу до сих пор. Я искал выход во всём: от самых точных медицинских справочников до самый непонятных гримуаров. Я боялся проигрыша духа Евы больше собственной смерти. Я был готов принять смерть девочки, но никак не того, что душа Евы не сможет раскрыться ещё хоть раз.       Я узнавал всё больше о жизни Евы из разных источников. Ей отрубали по 10 сантиметров ноги за любой проступок, а как ног не осталось — преступили к рукам. Её держали в ванной серной кислоты часами, а затем обливали кипятком. И так день за днём. Её кормили лошадиным навозом, и это в лучшем случае. Иногда ей давали более «нормальную» еду вроде огрызков и корок хлеба, овса, отрубей, но часто приливали в такую пищу яд, ведь хозяину очень нравились её адские муки после этого. Стоит ли вспоминать про плеть? Ведь даже плеть была не простой: множество игл было в ней. Каждый удар рвал её кожу до мяса. Но она справилась. И лишь от ада быть запертой одной в коробке месяцами её рассудок всё-таки пал. Одиночество — сильнейшая пытка, но я понимаю ещё и то, что она всегда была на грани безумия. Но Ева плакала. Плакала вместо того, чтобы сойти с ума.       Год прошёл после появления Евы в моём доме. Горячка спала. Она уже не плакала, лишь тяжело дышала. Глубокий вдох — три быстрых выдоха. Впервые осознанным взглядом она смотрела на меня и мне в глаза. Она смотрела пристально. Я смотрел пристально. Ни на секунду наш взгляд не разрывался. Я начинаю дышать так тяжело, как и она. — Спасибо, — тихо прошептала она.       Ещё несколько минут мы молча смотрели в глаза друг другу. До тех пор, пока я не заметил, что моргать Ева перестала, а глаза её не держали на мне фокус. Ева умерла. Умерла, но воля её победила! Душа справилась в самый последний момент! И теперь она может упокоиться с миром.       Я похоронил её в саду за домом: в самом сухом месте, на пригорке, с которого открывается вид на маленькое озерцо с ивой.       Ева, дождись меня! Дождись меня, ведь ты не одна больше против страшного мира вокруг. У тебя есть я. Дождись меня на небесах, и я к тебе присоединюсь. Только есть у меня ещё дела… Но не волнуйся, это будет не долго.