Кровь Севера

Маркурио мерз; холод ледяными приведениями пробирался под кожу, вгрызался в кости свирепо, как саблезуб; нижняя челюсть прыгала, зубы стучали о край кружки. Седой дым вился над чаем с сушеной мятой и брусникой, пальцы в меховых рукавицах стискивали оловянные бока, но ладони все равно покалывало от мороза. Не спасали ни две пары шерстяных носков, которые маг одел едва они пересекли границу Истмарка, ни плащ на волчьем меху. Имперец знобко ежился, зарывшись носом в меховой воротник; можно было применить магию — правильно сплетенное заклинание огненного плаща вполне способно защитить мага от пронизывающего скайримского ветра, но слишком уж сильно тянет силы, а после долгой дороги они и так почти на исходе. Маркурио шумно отхлебнул чай, исподлобья поглядывая на женщину. Она нагими руками собирала темно-красные ягоды с припорошенного снегом кустарника. Дыхание вилось бледным паром; рыжие, как стебельки жарницы, волосы выбивались из-под платка; светло-зеленые глаза, прозрачные, с пляшущими в глубине золотистыми искорками, напоминали Маркурио о витражных окнах в солитьюдском соборе, а белые беззащитные ладони — о тамошних голубях. В отличие от прихотливых храмовых птиц, руки Довакин были далеки от нежного: правая загрубела от мозолей, рукоять меча сделала кожу крепче дубленой, а левой, которой она обычно плела магию, не доставало половины пальцев. Неудачное заклинание призыва сорвалось, унеся в Обливион по две фаланги с каждого, кроме большого. Именно в левую изувеченную ладонь Драконорожденная, одетая лишь в легкий полушубок, собирала снежноягодник. — Ты подхватишь простуду раньше, чем мы дойдем до Виндхельма, — пробурчал Маркурио, шмыгнув носом. Холодный колючий воздух царапал горло; как бы и ему не заболеть. В сумке брякнули склянки со снадобьями; чтобы сковырнуть пробку, магу пришлось стащить с рукавицу. Рука онемела на морозе; Маркурио плеснул в чашку добрую половину флакона, горьковатый запах зелья перебил терпкий лесной аромат чая. Довакин лукаво взглянула на мужчину сквозь рыжеватые ресницы. — Скорее, ты одряхлеешь прежде, — женщина забросила в рот горсть ягод, и ее губы заалели от сока ярче свежей раны, — взгляни на себя: ворчишь, бухтишь, прикладываешься к отварам чаще, чем пьяница — к бутылке меда. Ты и вправду успел состариться за несколько лиг, или я где-то позабыла своего Маркурио, и вместо него за мной увязался чей-то сварливый дед? Маг сердито фыркнул, туже запахивая плащ. — А где же та томная барышня, которую я повстречал в Рифтене? — щеки северянки раскраснелись на морозе и вспыхнули ярче от слов имперца. Осень в Рифте выдалась жаркая и пыльная, над городом поднимался смрад от каналов. Волосы Драконорожденной завивались от влаги, пропитавшей вязкий, точно смола, воздух, зной сделал ее вялой и сонной, каждое движение было преисполнено леностью, делая ее похожей на заскучавшую в своей надменности княжну. Некоторые знатные дамы Скинграда специально добавляли в свой чай несколько капель настойки из корня жарницы: разгоряченная кровь приливала к щекам, расцвечивая их пунцовым румянцем, глаза туманило мечтательной поволокой, кожа начинала блестеть от испарины, а манерное обмахивание шелковым веером добавляло даме загадочности. У ввалившейся в «Пчелу и жало» Довакин не было веера, и сладкое молоко со льдом она пила кружку за кружкой совсем не аристократично. — Свалилась от жары и утонула в канале, — бросила нордка. Меньше всего на свете ей нравились зной и родное имя: отец был тем еще насмешником и умудрился уговорить матушку назвать дочку, рыжую и веснушчатую, Рагной. Песня о Рагнаре Рыжем неизменно вызывала у северянки колики в животе и желание расколотить лютню о голову ближайшего горлопана. — Вот жалость-то, — Маркурио грустно качнул головой, — а я как раз хотел нанять ее сиделкой, пусть бы поухаживала за стариком. — Скажи еще — повозку надо было нанять, — Королева Альфсигра, доселе мирно разгребавшая копытом снег в поисках травы, недовольно всхрапнула. — Знала бы, что ты, оказывается, такой неженка, наняла бы кого поздоровее. — Знал бы я, что ты потащишь меня в Истмарк, поднял бы цену втрое, — пробубнил имперец, ежась в своих мехах. Норды мороза не боятся, дети в Данстаре и Винтерхолде заместо сахарных леденцов пользуют сосульки, на праздник Очищения северяне дружно омываются студеной водой; Рагна тогда окунулась в прорубь с головой. Она и его приглашала: говорила, что тело закалится, станет крепче стали, а вода только на вид такая ледяная, на деле же — теплее парного молока. Безумная, улыбался тогда Маркурио, поджидая Драконорожденную на берегу вместе с тяжелым меховым плащом. Рагна радостно плескалась в темной воде; тонкая полотняная рубашка облепила тело, рыжая коса растрепалась, и мокрые пряди льнули к шее тесно, точно виноградные стебли к мраморной колонне; искушение присоединиться к северянке было велико, но маг не поддался. У него самого заныли ступни, когда Довакин, мокрая, будто русалка, поспешила к нему, ступая босиком по снегу. И даже насморка не подхватила, в то время, как у Маркурио в груди засел кашель, который пришлось выгонять премерзким отваром из собачьего корня и можжевеловых ягод. Скайрим — для нордов, будь они не ладны. Маг залпом выпил остатки чая и поднял воротник, наблюдая, как Рагна ссыпает ягоды в сплетенный из коры туесок. До Виндхельма еще день пути; повезет, если Маркурио не подхватит воспаление. Некоторые дремучие норды до сих пор лечились кровопусканием, и имперца совершенно не прельщало отведать прелестей подобной медицины. Мужчина нехотя поднялся; снег заскрипел под его сапогами, налетевший порыв ветра защипал под одеждой. На лошади он ехал впереди Рагны, подскакивал и трясся, закутанный в плащ, будто невеста алик’рца — в чадру, хотя должен был прикрывать ее спину — за это ведь магу и заплачено! И чего ее понесло в Виндхельм, спрашивается? Нельзя было в Маркарт поехать или там в Солитьюд? Видно, всех северян тянет поближе к снегу, совсем как грязекраба — к родному болоту; Маркурио же, вольного наемника, тянуло вслед за нанимателем — обещанное золото и засевший в голове образ полуголой Рагны, выходящей из воды. Застань их Очищение в Вайтране, Айварстеде или Ривервуде, имперец не переминул бы окунуться вместе с ней, хотя купание нагишом со своим нанимателем едва ли относится к числу его должностных обязанностей, но ведь Рагна сама звала. Позовет ли еще? Или магу самому стоит ее позвать? Только не в прорубь и не в месяц Утренней Звезды, помилуйте Боги. Как-нибудь летом, в озере близ Черного Брода; в Хонрике, по слухам, Гильдия и Черные Верески топят неугодных, а на горячих источниках Довакин сварится заживо или растает. Маркурио тяжело взобрался на лошадь и придержал нервно заплясавшую на месте Алли; маг чувствовал себя неуклюжим, словно медвежонок, особенно, когда Рагна легко взлетела в седло вслед за ним. Женщина прижалась грудью к его спине, сжала коленями бока Алли; имперец чувствовал ее тело сквозь слои одежды, и внезапно его бросило в жар, будто в подкладку плаща вшили нагретые кирпичи. Он не чувствовал дыхание Довакин, но слышал его. Когда нордка засмеялась, онемевшие на морозе уши точно окатило кипятком: — Как до города доберемся, отведу тебя в баню, прогреть твои хилые косточки. Покажу тебе, как парится настоящий норд. — Никак сама меня веником стягать собралась? — дернул уголком рта Маркурио. — Конечно, — серьезно подтвердила Рагна, пуская лошадь легкой рысью, — сама и пропарю, сама и в сугроб выкину. А ты как думал? Скайрим для нордов, сударь, извольте подстраиваться. Да ты не бойся, — она пихнула Маркурио кулаком в бок, — в снег вместе нырять будем. Вдвоем же не так страшно, правда?