Мои одинокие рассветы

— Ты только взгляни, какой красивый рассвет... Этот приятный девичий голос отдавался в голове снова и снова, даже если она не была так близко. В любое время дня хотелось ответить что-то язвительное, но поворачиваясь, понимаешь, что это лишь плод твоего воображения, всего-навсего её чарующий голос в голове. Запретный плод всегда сладок. Её кудри хаотично спадали на хрупкие плечи, поясницу прикрывало смятое одеяло. Она сидела и не подозревала о том, что ему так наплевать на это солнце и эти багряные лучи в спальне, которая стала убежищем на ещё одну ночь. Как он ненавидел утро, этот рубеж между мечтой и суровой реальностью, это ненавистное время суток. И быть собой очень сложно, практически невыносимо. Даже быть мерзавцем и лицемером не так легко, когда в мыслях ожидание ещё одной ночи. Казалось, что этот силуэт вот-вот растает, растворится в лучах солнца, и он снова останется один в холодной постели. Так и будет. Только силуэт не растворится и не исчезнет, а просто встанет, оденет свою школьную форму, укроется мантией и промелькнёт в дверях его комнат. — Мне пора … — прозвучал приговор. Сдавленно, с хрипотцой, едва сдерживая слёзы обиды. Он прикоснулся к её плечам, тем самым притягивая хрупкое тельце к себе, заключая в крепкие объятия. Она не сопротивлялась, не капризничала, хотя полностью отдавала себе отчёт о том, как тяжело будет расставаться с этими сильными мужскими руками. Глубоко вдыхая воздух, она позволила ещё на мгновение почувствовать себя желанной, привлекательной, любимой… Любимой? Нет, не в этом случае. Сейчас эти чувства лишь мешают видеть реальность, пусть будет так, как есть здесь и сейчас. — Ненавижу утро. Он любил быть с ней честным, хотя бы потому, что это было чем-то вроде новаторства для него. — И тебя я тоже ненавижу. Без обид. Это вполне объяснимо. Он ненавидел за то, что не мог получить всю и сразу, как обычно он привык получать всё в этой жизни. Но почему каждую ночь лишь она в этой постели, когда на её месте мечтают оказаться все студентки, независимо от факультета и курса? Этот вопрос никогда не получит адекватного и аргументированного ответа, потому что каждый раз, едва он успевал задаться этим вопросом, она уже покидала его, оставляя наедине с собой. Одиночество остужало его разум и чувства, притупляло ноющую боль в груди до вечера. До ночи. Пока её мантия снова не оказывалась на полу его спальни. Им было неловко разговаривать друг с другом, хотя всегда было о чём. Наслаждаясь обществом друг друга, хотелось верить в то, что утро не наступит никогда, что комната навсегда будет наполнена лишь светом свечей. Его руки с опаской прикасались к белоснежной коже, словно боясь оставить след. Она так забавно дрожала, когда представала перед ним во всей наготе, чувствуя каждой клеточкой своего тела сырость и прохладу подземелий. Он лишь ехидно улыбался. Ему хотелось запечатлеть эти моменты, но что он будет делать потом с ними, с его памятью и безнадёжным чувством пустоты? Он подумает об этом завтра. Когда снова увидит чужие руки на её плечах, её улыбку, адресованную не ему. Тогда он сожмёт руки в кулак и, развернувшись на каблуках, отправится в противоположную сторону. А потом прогонит её, ядовито жаля своими словами, прогонит как собаку. Нет, это лишь в его представлениях, в его мечтах. Он мечтает показать ей всю боль, что таится в нём, боль, которая пожирает его изнутри. Но он не сделает этого. Никогда. — До вечера, Грейнджер. Последнее, что успел сказать ей вслед Малфой, бессильно опускаясь на кровать.