Cold.

Ветер завывал, бросая пригоршни колючего снега в лицо, засыпал мелкую крупу за шиворот и заметал объектив камеры. Ноги увязали в снегу почти по колено, но Блейк старательно игнорировал холод, сосредоточившись только на своей цели. Он хотел выбраться отсюда и ему уже откровенно плевать и на того странного монстра с хреновой кучей рук, и на сумасшедших верующих, и на странности школы. И его совершенно не беспокоил тот факт, что когда они грохнулись в чертовом вертолете, было лето, школа осталась далеко в прошлом, а на снег не было и намека. Околевшими руками мужчина вцепился в стеклянную дверь, заглядывая в темное помещение по ту сторону – столовая. В видневшемся проходе в коридор мигала лампочка, кажется, что-то темное и удивительно похожее на сукровицу расплывалось в мерзкую лужу, но уж лучше сдохнуть наконец в тепле, чем замерзать под шквалом непогоды. Он надеялся, что сторож не выгонит его в такую стужу. Блейк собрал все последние силы и надавил плечом на дверь, остервенело дергая ручку. Он ввалился в столовую вместе со снегом, ветром и ненавистью ко всему живому, теряя остатки самообладания из-за чертова холода и безысходности. Какая-то часть его вопила вовсю, что нет смысла дергаться, искать Джесс и сопротивляться – исход будет все равно один. Он умрет так или иначе, либо у Еретиков в шахтах, либо на дыбе Папы Нота или его зарубит сумасшедшая дамочка с киркой почти в человеческий рост. Он знал это, даже соглашался, но почему-то упрямо продолжал прятаться, идти вперед и надеяться на лучшее. Какое, блять, лучшее? Здесь? Серьезно, Блейк? Ты вообще, когда последний раз отрывал глаза от камеры и оглядывался вокруг? Стоп. Не Джесс, а Линн. Найти Линн. Лангерманн захлопнул дверь до щелчка, отрезая себя от воющей стихии, и выдохнул с облегчением. Здесь было не намного теплее, но хотя бы нет снега, желающего его похоронить заживо в школьном дворе. Мужчина отряхнул грязную куртку, поднял голову и огляделся. Царила нереальная тишина, воздух звенел от напряжения, будто предчувствуя тот кошмар, что может раскинуться в узких коридорах. Блейк сунул камеру подмышку, потер окоченевшие ладони друг о друга, но это вызвало только боль. В тусклом свете мигающей лампочки он видел, что грязные ногти посинели от холода, бинты пропитанные кровью и грязью застыли, стали словно гипсовые, и на рыхлых волокнах блестели тающие снежинки. Как настоящие, Боже. И этот всепоглощающий холод никуда не делся. Казалось бы, в помещении должно стать теплее, но Блейка словно выморозило изнутри. Он дрожал, как эпилептик, руки с трудом слушались его, и камера попеременно норовила выскользнуть из негнущихся пальцев. Выдохнув облачко пара, Лангерманн бездумно отправился в коридор, туда, где разливалась тошнотная субстанция, где был слышен скрип дверей и тихий смех давно минувших детских лет. Эти коридоры, запах меловой доски и пыли, силуэты повешенной Джесс и тварь, крадущаяся следом по стылому полу, настолько вымотали, что уже не удивляли. Эти приходы случались всё чаще и чаще, а к разгадке этого феномена Блейк не приблизился ни на йоту. Сейчас он уже даже не испытывал того ужаса, что был поначалу. Хотелось покончить со всем, выпутаться из этих кошмаров и даже пофиг, что будет за конец. Просто плевать, лишь бы закончилось. И этот холод. Бесконечный, идиотский холод, как будто с него содрали кожу, и вышвырнули посреди северного полюса. - Джесс. Нет ничего важнее Джесс. Шахты. Отдамся за обогреватель и кружку горячего пойла, - Блейк с трудом шевелил потрескавшимися губами, шатаясь по коридору и заглядывая в прозрачные двери. Кажется, позади кто-то шлепал окровавленными ногами, хрипел и плевался, но Блейка это только раззадоривало. – Слышь, тварина! Отвали, пока рожу не разъебал камерой! – в порыве он резко развернулся, но увидел лишь мужской силуэт в конце коридора, освещенный мигающим неоновым светом. Блейк загнанно дышал, таращась сквозь мутные стекла очков на очередную галлюцинацию. Пальцы онемели настолько, что он не чувствовал их, ноги в промокших ботинках превратились в две ледышки. Он не помнил, где промок настолько сильно, но штаны были сырые насквозь, холодили кожу, проникая до костей, а на пол с него натекла уже приличная лужа, хотя он остановился буквально минуту назад. - Что ты от меня хочешь?! Какого хрена тебе надо?! Я ни в чем не виноват! – голос сорвался на жалкий хрип, и мужчина подавился морозным воздухом, закашлявшись. Легкие горели огнем, но от этого становилось только холоднее, кожу на лице стянуло, точно она покрылась коркой льда. - Подходи, давай! Хватит уже! – Блейк крепче прижал камеру к себе и быстрым шагом направился к силуэту. Он думал, что силы давно покинули его, но внезапная злость словно открыла в нем второе дыхание, и он побежал. Силуэт впереди не двигался, зловещей тенью вытягиваясь под потолок. Под ним разливалась вода, словно прорвало трубу, но Блейк не испугался. На страх просто уже не осталось сил. Когда ты пугаешься каждую секунду, до животного визга и немеющих конечностей, рано или поздно просто перестаешь это ощущать. Происходит отупение. Где-то Лангерманн читал о том, что такое состояние бывает у быков, которые последние в очереди на бойне. Что ж, сейчас это сравнение было как нельзя кстати, ведь всё происходящее - это бойня, и лента конвейера медленно везла его в одном направлении. Силуэт резко вскинулся и бросился вперед, навстречу Лангерманну, окутывая черным дымом и обжигая холодом. Блейк успел радостно подумать, что наконец-то умер, повалился вперед, запнувшись ногой о собственную ногу, и рухнул в ледяную воду, поднимая тучи брызг. *** Пелена ослепительного света, сопровождаемого гулом, сходила на нет. Слабый ветер всё так же шелестел в зарослях, качая гибкие стебли. Пахло прелыми листьями, гнилью, металлическим запахом крови и потрохов несчастных жертв, нашедших свой конец на прогнивших кольях. Блейк вынырнул, хватая ртом воздух и нелепо барабаня руками, словно жук, угодивший в лужу. Кашляя и чертыхаясь, мужчина встал на четвереньки – как глупо было бы утонуть в луже, доходившей едва ли до колена – и устало пополз к видневшейся в свете затухающего факела земле. Камера стукнула о какой-то булыжник, стиснутая в пальцах, но её сохранность больше не волновала. Напротив, Блейк всё чаще ловил желание швырнуть её подальше в кусты кактусов или же расквасить рожу какому-нибудь уроду с вилами, убившему собственных детей. Лангерманн обессиленно рухнул на прохладную землю, пытаясь надышаться. Его всё ещё знобило и, не смотря на теплую ночь, казалось, что он принес холод с собой. Он не удивился внезапной смене обстановки, резкому исчезновению школы и таинственного силуэта – это уже начинало скорее раздражать. Всё, что действительно волновало мужчину на данный момент – это желание согреться и понять, в какой момент он умер вообще. Потому что всё, что сейчас происходило, никак не могло быть реальностью. В 21 веке такое бывает только в кино или играх, но никак не в реальной жизни. - Уже похеру, - голос совершенно сел, как будто он сожрал горсть гвоздей. Блейк снял очки, протирая их мокрым краем куртки, потом плюнул на это бесполезное занятие и нацепил их обратно. Щурясь сквозь разводы, он пополз к затухшему факелу, покосившемуся от сваленной рядом кучи грязных тряпок. Краем глаза Лангерманн успел заметить торчащую из вороха тряпья женскую кисть с обломанными ногтями. - Похер. Похер-похер-похер, - как загипнотизированный бормотал оператор, подходя к факелу. Всё тело стянуло, словно у него началось медленное обморожение изнутри. Блейк протянул руку, вцепился перебитыми пальцами в древко самодельного факела, дернул на себя, но не рассчитал и повалился на землю вместе со своей добычей. Сноп тлеющих углей рассыпался по пожухлой траве, точно огненные рубины. Яркие, нереальные, как огни ночного города, в котором они жили с Линн (или Джесс?). - Ох, нет! Нет-нет-нет! – Лангерманн резво вскочил на колени, вороша угли и обжигая ладони. Запахло паленой кожей, тлеющей тканью бинтов, но мужчина лишь сдавленно застонал. Только не это, его последняя надежда согреться затухала вместе с черными головешками сгоревшего содержимого факела, разбросанного по земле. Сдавленно закричав от ярости, Блейк несколько раз ударил кулаками о землю и согнулся, тихо скуля от боли и холода. Он так замерз, так устал. Господи, если это был его персональный Ад, то он даже не мог предположить, что такого сотворил, раз заслужил подобное. - Господи, за что… За какие грехи? Что я сделал тебе, мать твою?! – схватив древко факела, Блейк размахнулся и швырнул его в ближайшие кусты. - Тише, Блейк. Мы не одни, - раздался знакомый до боли в висках шепот. Лангерманн вздрогнул, неверяще посмотрел на ближайшие заросли. Подтащил к себе камеру с треснувшим объективом и включил ночное видение. - Ох, блять. Конечно, это ты, - голос прозвучал ровно вопреки подскочившему сердцу. Из кустов на него смотрела Джесс, елозя голыми коленками по грязи. Она была такая же реальная, как и всё вокруг, так что Блейк вполне логично посчитал, что умер. Давно и бесповоротно. Либо совсем поехал с катушек, раз видения о школе и этот безумный мир крови и похоти смешались вместе. Ну-ну, осталось ещё побегать здесь от того монстра с огромным, слюнявым языком и тогда будет весь набор. Джек-пот, господа. Вся коллекция здесь, почему бы не сложить покорно руки и не сдаться на милость Господу Богу? - Блейк, - снова порывисто шепнула Джесс. Блейк навел на неё камеру, вглядываясь в подсвеченные инфернальные глаза. Девочка поманила его пальцем и поползла на четвереньках обратно в кусты. - Похер, - очередной раз высказался Лангерманн всему миру, понимая, что его словарный запас сузился до одного слова. Затем удобнее перехватил камеру и послушно пополз вслед за Джессикой. Мелкие камешки забивались под бинты, раздирая царапины, но боль помогала Блейку осознавать себя здесь и сейчас. Одной рукой он продолжал держать камеру, поглядывая в нее, чтобы не упустить из вида мелькающие впереди девичьи туфельки и перепачканные гольфы. В объектив попадали какие-то коробки по бокам, темные лужи, воняющие сладковатым запахом гнили и внутренности, как гирлянды развешенные по колючим кустарникам. Джессика вывела его к старому, покосившемуся дому, собранному из прогнивших досок. - Он близко, Блейк. У мужчины не оставалось сил даже встать на ноги. Он, как побитая собака, прополз между двумя бочками и прижался к шероховатой стене. Ему бы сейчас в какой-нибудь костер забраться и сидеть там до второго пришествия. Или на крайний случай выпить чего-нибудь, чтобы согреться изнутри. Зуб на зуб не попадал, но он стойко держался, и его даже уже не тошнило при виде аккуратной стопки человеческих рук, воткнутых в ящики. Всё это всё равно не правда. Ничего этого не существовало. Он сошел с ума и все эти кишки, кровь, дети со снятой кожей, Джессика, парень в женском балахоне, Папа Нот – это плод его больного воображения. Они не убьют его, он никогда не сможет умереть здесь, и этот кошмар будет длиться вечность. Блейк обречен на муки, бесконечно убегая от одного врага к другому, прячась и обмирая внутри от ужаса, но не было никаких шансов умереть взаправду. Потому что умер он давно. - Тебе холодно? Ты замерз? – голос Джессики такой знакомый и чужой одновременно. Блейк слышал, как она подползла к нему, рыща ладошками по стене, и дотронулась до плеча так невесомо и трогательно, что ему захотелось позорно разрыдаться от нервного напряжения. Он настолько отвык от нормального человеческого отношения за какую-то ночь, что уже такое казалось ему верхом милосердия. -Нет, Джесс. Всё в порядке. - Хочешь, я тебя согрею? – голос Джесс изменяется до неузнаваемости. Хотя эту соблазнительную интонацию с придыханием он где-то уже слышал. – Ты весь дрожишь. Лангерманн нарочито не поднял глаз, сквозь мутные стекла очков наблюдая за своими перемотанными грязными бинтами руками, за нервно дергающимися на камере пальцами. Ладони, обхватывающие его лицо, невероятно теплые. Для замерзшего насквозь Блейка они были просто обжигающие, пахли сырой землей, пряными травами и совсем немного кровью. Поддавшись порыву, Блейк прижался щекой к ладони, впитывая тепло. Выпуская камеру из рук, он не почувствовал страха или сожаления – уже было настолько всё равно. Куда важнее это тепло, которое он внезапно почувствовал, и Блейк готов был сейчас отдать что угодно, только бы это не прекращалось. От долгожданного шанса согреться его крупно затрясло. Руки немного шершавые, совсем не девичьи, крупные с тонкими пальцами и обломанными ногтями. Блейку было всё равно, что они на ощупь не очень чистые, что пахли кровью. Он ткнулся лицом в это тепло, прижимая за запястья руки незнакомца. Очки съехали на кончик носа, Лангерманн судорожно выдохнул, глядя перед собой. Джессика исчезла. Она вообще была тут? Она умерла в школе. Она…. Я не виноват. Перед ним маячили широкие, оголенные плечи с темным силуэтом креста, болтающегося между крыльями выпирающих ключиц. В темном свете отдаленных прожекторов кожа казалась сероватой. Блейку не нужно было даже поднимать глаза, чтобы догадаться, кто перед ним. Вэл. Тот самый священник, глава Еретиков, извращенец, оседлавший его, когда Линн… или Джесс? Не важно. Внезапно самым ярким стало воспоминание не о криках жены, а о том, что под лохмотьями парень был очень горячим, тяжелым и непременно живым. - Отец совсем загнался, да? Поданные тебе не дают покоя, - сладко пропел Вэл, баюкая голову Блейка в руках и глядя сверху вниз. – Ты такой холодный. - Я пиздец как замерз. А ты простая галлюцинация, - Лангерманн прошептал это скорее самому себе, сжимая запястья парня и судорожно дыша. Ощущения были сродни утопающему, зацепившемуся за соломинку. Или умирающего от жажды, который, наконец, получил кувшин с водой, только здесь измученный холодом, кошмарами и избиениями Блейк желал тепла так, как никогда прежде. - Ты тоже не убьешь меня? - Как я могу! – пораженно прошептал Вэл, но в его голосе Лангерманн уловил тень насмешки. – Я хочу помочь тебе, Отец. - Не называй меня так. - Тогда может… Блейк? – парень усмехнулся, заметив, как дернулись плечи мужчины. Оператор поднял голову, внимательно глядя поверх стекол очков на самодовольное, удивительно красивое лицо. Это точно галлюцинация. В этом пропитанном дерьмом, кровью и кишками месте не может существовать такой, как Вэл. Это смотрелось противоестественно, как если бы медведи вдруг научились летать или север превратился в юг. Слишком чистая кожа, слишком мягкие на вид светлые волосы, красивое лицо с правильными чертами и длинная, невероятно длинная шея, с намотанными на неё четками. Блейк смотрел на изящное, жилистое тело, скрытое под рваными пыльными тряпками и не понимал, как тогда это существо свернуло шею и выкололо глаза приспешнику Отца Нота с такой легкостью, словно он был из картона. Бутафорские приспешники. Всё бутафорское и не настоящее. Ничего этого не существовало, это как бесконечная карусель с повторяющимися пейзажами. Никто его не убьет, пока он ничего не сделает. Никто не поможет. Блейк подался вперед, скользя руками по оголенным предплечьям, чувствуя намотанные веревки с комьями какой-то грязи. Дотронулся до плеч, впитывая тепло чужого тела. Раз никто не поможет, он сам поможет себе. Задушил бы этого мерзавца за все те страхи и мучения, но вместо этого впился пальцами в спину, дергая ткань ветхого балахона. - Ты такой нетерпеливый. А в первую встречу казался таким зажатым, - голос Вэла приторный, сладкий, как два литра кленового сиропа, который так любил в детстве Блейк. – Ну, давай, Отец. Я готов помочь тебе. Это мой долг. - Мне. Холодно. А ты, - Блейк неожиданно резко для себя вытянулся, стоя на коленях, схватил самодовольного еретика за челюсть и сжал, вдавливая пальцы в щеки. – Ты ненастоящий. Бутафория. Все вы здесь ненастоящие. Значит, я могу делать, что захочу, и простит меня Господь. - Ты виновен, Блейк? - Нет. На заднем плане слышались крики и вопли, кто-то нараспев читал молитвы, а Блейк смотрел в изумленные, голубые глаза и чувствовал внутри всепоглощающую ярость, усталость, безысходность, холод. Почему у Вэла столько тепла? Почему он не мерзнет с голыми плечами и в этих тряпках? - Да, Отец, я готов. И ты готов. Я всегда знал, что ты явишься нам и осветишь этих сумасшедших христиан. Дашь им понять, что такое любовь, - Вэл словно наслаждался ситуацией и даже не предпринял попытки изувечить Блейка. Лангерманн ничего не сказал, стиснув челюсти парня сильнее и мешая ему говорить. Внутри всё клокотало от желания прижаться к горячему телу и согреться, поэтому без всяких раздумий Блейк отпустил его, вцепился негнущимися пальцами в лохмотья и рванул в стороны, заставляя расползаться швы. Лангерманн болезненно застонал, шестым чувством осознавая, что творит какую-то ересь и обнимает полуголого парня, но воспаленный от ужасов мозг завис, как старый компьютер, и мужчина просто прижался щекой к голому плечу, вдыхая запах пота, глины и пожухлой травы. Пальцы неприятно закололо, словно он сунул руки в кипяток, голова стала тяжелой, и Блейк закрыл глаза, проводя руками по выгнувшейся спине вниз до поясницы. Вэл молчал, чем немало удивил оператора, но что-либо говорить ему он не стал. С галлюцинациями не разговаривают. Он продолжал молча прижиматься то одной щекой, то другой к основанию шеи главы Еретиков, не обращая внимания ни на что вокруг. Обычные человеческие прикосновения сейчас воспринимались как нечто из ряда вон выходящее, дикое, поэтому Блейк едва заметно дернулся, когда его загривка коснулась теплая ладонь. - Не дергайся ты так. Услышат – набегут, - наконец, решил сказать хоть что-то Вэл, поглаживая пальцами под воротничком рубашки. Он действовал немного неуклюже, словно никогда раньше сам не трогал так никого, и это показалось Лангерманну странным – облизываться-то Вэл умел ещё как. Блейк тихо зарычал, развернулся и вжал охнувшего Вэла в шершавую стену. Перед глазами всё плыло, очки соскользнули с кончика носа и упали куда-то им под ноги, теряясь в клубах пыли под стоптанными ботинками. - Почему ты ничего не делаешь? Почему просто стоишь тут? Не позовешь никого? Не вздернешь меня на кресте? – яростно зашептал Лангерманн, продолжая касаться ноющими от боли ладонями судорожно вздымающихся ребер, забираясь под спину и пытаясь тщетно согреться. Внутри всё клокотало так, словно его прокрутили в центрифуге, предварительно напичкав ледяными кубиками. - Я люблю тебя, Отец. Ты – настоящий. - Убей меня, - Блейк близоруко щурился, едва не касаясь кончиком носа щеки Вэла. Тот продолжал плотоядно улыбаться, демонстрируя удивительно ровные зубы и родинку над верхней губой. - Нет. Я здесь, чтобы любить тебя. - Я здесь, чтобы ты убил меня. Я не виноват. Я хочу умереть, в конце концов, я сдался, - Лангерманна словно прорвало. Перед глазами заплясали белые мушки, в голове всё смешалось, он не помнил, сколько ему лет, где он и кого ищет. Запутался в именах, временах года и ориентации на местности. – Если всё дело в Джесс…. Нет, в Линн! Да, Линн. Её зовут Линн. Да. Отпустите её. Я готов. Я готов пойти, только убейте меня уже и пусть весь этот Ад закончится. Я больше не могу. Ты – ненастоящий. Ты самая нереальная галлюцинация из всех возможных, мать твою! - Да прибудет твоя воля, Отец, на эту грешную землю. О, как много я мог бы дать тебе, если ты позволишь, - Вэл захрипел, когда окровавленные пальцы сжали его горло, а затем крепко ухватился за запястья Блейка, с небывалой силой отводя от себя руки. – Я могу поделиться своей любовью с тобой. Твои дети ждут этого. Как и Мать. Но я лучше Матери, - шепот главы еретиков гипнотизировал, искушал. Лангерманн зачарованно смотрел в воспаленные глаза безумца и желал только одного – чтобы ему позволили снова прижаться к горячей коже. Он не согрелся, ни капли. Вэл склонился вперед, соприкасаясь бедрами и животом с грязной, замызганной одеждой оператора, и влажно мазнул языком по губам. Вместо ожидаемого отвращения Блейка прошибла волна жара от глотки до низа живота и так же внезапно пропала. Мужчина изумленно вытаращился на приторную улыбку, словно не веря в происходящее. Вэл что-то снова ему говорил, выдыхая с едва различимым стоном, но смысла слов Лангерманн уже не различал. Он снова подался вперед, скользя изуродованными ладонями по обнаженным плечам и пачкая собственной кровью бледную кожу, вжал стройного парня в гнилые доски и ткнулся губами в изумительно горячий рот. Поцелуй вышел по-идиотски детским, но от него прошибло током и стало так горячо, что Блейк даже поверил в своё исцеление. Он поднял одну руку выше, стиснул острый подбородок, но Вэл и без подобных жестов послушно приоткрыл губы, впуская язык мужчины. Упоительный греховный жар. Этот огонь должен испепелить его. Блейк с жадностью куснул за нижнюю губу, глубже скользя языком, изучая опаляющую жаром влажность рта. Он целовался так, словно до этого никогда не пробовал, словно подросток в самом бурном возрастном периоде. По позвоночнику прошлись мелкие иголочки, жаля будто рой пчел, пальцы на ногах поджимались уже не только от холода. Блейк не хотел это заканчивать, делая короткие перерывы, чтобы вдохнуть воздуха, впиваясь в эти податливые губы снова и снова. Вэл постанывал в его рот, старательно отвечая и не порываясь пока перенимать инициативу. Вцепившись в мокрую куртку Лангерманна, он ловко расстегнул молнию и стащил её с мужчины, отбрасывая в пыль. Блейк задрожал, но горячие ладони сразу же пробрались под прилипшую к телу рубашку, касаясь боков, покрытых гематомами. - Сейчас я согрею тебя. Тебе станет тепло, - бормотал Вэл, кусаясь и вылизывая рот Блейка, заставляя того дрожать от контраста холода и жара. – Всё закончится здесь, ибо Рай мы сами создадим для себя. Отец наш… - парень со стоном выдохнул, когда руки Блейка прошлись по его груди к животу и рывком притянули к себе ближе. Лангерманн застонал как-то совсем жалобно и, вопреки самому себе, властно впился в губы, не желая расставаться с этим жаром. Вэл рванул на нем рубашку, одной рукой продолжая обнимать мужчину за плечи, а второй скользнул к горлу. Петля на шее оставила следы. Конечно, она повесилась. Он повесился. Пальцы, сотканные из раскаленного металла, касались его груди, смыкались на горле, перекрывая доступ кислорода. Припухшие, влажные губы испепеляли его изнутри, вырывали стоны боли и наслаждения. На периферии сознания ещё мелькали мысли, пытающиеся оценить масштаб трагедии, рассказать больному о его ошибочном восприятии действительности, но Блейк всё игнорировал. Он задыхался от этих пальцев, от поцелуя, от ощущения горячего, податливого тела под руками, которое так трепетно жалось к его собственному. Вокруг исчезли все звуки, словно их поместили в своеобразный вакуум. Он хотел, чтобы Вэл придушил его или сжег. Он нарочно кусался, грубо сдавливал худые бока, чтобы разозлить его, но получал такие же болезненные царапины в ответ и укусы, окатывающие жаром с ног до головы. Блейк чувствовал его возбуждение сквозь тонкую ткань одежды и инстинктивно потирался бедром о чужой стояк, едва ли не приподнимая Вэла за бедра. Становилось всё теплее, всё горячее, всё безумнее. Пальцы на горле сжимались и разжимались, играясь с его дыханием. Легкие перегоняли воздух, не успевая подстраиваться под чужой ритм дыхания, но Вэл и не думал отпускать его. Лангерманн сдался на милость Господа, целуясь с самым нереальным парнем этого места в вонючей подворотне рядом с бочкой, полной отрубленных конечностей. Лангерманн сходил с ума и хотел, чтобы это продолжалось вечность. Лангерманн…умер в очередной раз, когда пальцы прожгли его глотку. Мир полыхнул красным, окропив кровью измученное сознание. - Ты останешься со мной навсегда, Блейк. Ты не виновен.