Стриптиз и пули

Дино вошёл в парадные двери и замер — с лестницы на него смотрел Цуна. В мятых джинсах и мягком пуловере, взъерошенный, с бокалом вина. Сразу захотелось скинуть перчатки, пальто, костюм, нырнуть в тёплые объятья, слизать вкус вина с губ, зарыться носом в изгиб шеи… — Стой, — вдруг сказал Цуна. Глаза его пламенели возбуждением и весельем. Он поставил бокал на ступеньку, легко спустился вниз и ухватил Дино за шарф. Дино растерялся. — Что-то случилось? У меня в спальне прячется твой любовник? Или мой — лежит избитый? — попытался пошутить он. — У тебя в спальне не хватает тебя, — серьёзно ответил Цуна и повёл Дино за собой. — Не раздевайся. Я сам это сделаю. Ты, — горячо прошептал он, притягивая Дино к себе и проводя носом вдоль линии челюсти, — такой сексуальный во всей этой деловой одежде. — Ты меня сто раз видел на сборищах… — И каждый раз хотел раздеть. Дино рассмеялся, отогнав мысль, что Цуна какой-то странный. И жадный. Словно ловит мгновения чего-то ускользающего. Но что такого могло случиться здесь, почему он так взбудоражен? Это загородное поместье было только для них, хотя сейчас здесь и завелись гости. Мелкая, настырная заноза в заднице по имени Рикардо. Ничего, он сейчас должен быть с Рико на виноградниках. Дино легкомысленно шагнул следом за Цуной, следя, чтобы тот, шедший спиной к лестнице, не навернулся. От предвкушения в животе порхали пресловутые бабочки. Вспомнил, как Рози отзывалась об этом явлении: «Глисты это, синьор, глисты», но даже если это они, то и их захватило романтичное настроение. Дино хихикнул. — Мм? — Цуна подозрительно оглядел Дино уже у порога спальни. Дино мотнул головой и чмокнул Цуну в губы. Цуна притянул его за затылок, поцеловал мягко, неторопливо, обещающе и втащил в дверь. Кровать была заправлена, ничьи подозрительные ноги из-под неё не торчали, а из окон с незадёрнутыми шторами лился вечерний свет. Цуна вывел Дино в центр комнаты, отступил на шаг и сфотографировал его на телефон. — Собираешься заснять весь процесс? — улыбнулся Дино и хотел стянуть перчатки, но вовремя опомнился. Цуна хочет сам. В верхней одежде становилось жарковато. — Нет. Только самое вкусное. Намотав на кулак шарф, Цуна потянул его с шеи Дино, глядя застывшим пылающим взглядом. Длинная тёмная, полосатая змея свилась у ног. Цуна нежно отвёл с лица Дино чёлку, коснувшись мочки уха. Провёл ладонями вдоль лацканов пальто — оно было из светлой шерсти, замечательно держало форму, Дино сам выбирал ткань. Цуна потёрся щекой, потом всем телом, как кошка, словно запах улицы и ароматизатора салона машины действовали на него как валерьянка. Лизнул тёмную крупную пуговицу, обвел её кончиком языка, коротко глянул на Дино, заставив сердце сбиться с ритма, и расстегнул пальто сразу до конца. Медленно стряхнул его с плеч; оно тяжело упало на пол, шелестя подкладкой. Цуна подхватил пальто, зарылся в него носом, потёрся щекой о воротник, одновременно с этим обходя Дино по кругу. Дино с любопытством наблюдал за ним. И вправду, как кот. Отбросив пальто на кресло, Цуна снова щёлкнул Дино на сотовый. Потом подошёл, взял за руку и огладил своё лицо ладонью, затянутой в перчатку, надавливая, обводя контуры лба, носа и губ так, словно бы хотел, чтобы Дино наощупь изучил его. Тонкие кожаные перчатки не передавали гладкости и тепла кожи, но кончики пальцев Дино всё равно горели. Он очертил выразительный изгиб бровей, коснулся матовых век, смахнул соринку из уголка глаза и тронул чуть пухлые губы. Казалось, касался хрупкой куклы. Или гладил ядерную боеголовку. Незащищёнными руками трогать нельзя: облучишься, сгоришь, умрёшь. Ощущения зашкаливали, в паху наливалось желание, безжалостное, как идущий навстречу поезд, и одновременно с этим Дино испытывал удивительную щемящую нежность, как будто нашёл цветок на снегу. Цуна впился в перчатку мелкими зубами и потянул, прикусывал пальцы один за другим, пока перчатка с тихим шелестом не снялась с руки. Дино тут же прижал ладонь к щеке Цуны и едва не застонал от удовольствия чувствовать его кожа к коже. Цуна облизнулся, тронул накрахмаленный воротничок рубашки, узел галстука, очертил едва различимый узор на лацканах пиджака. Рукой прошёлся по боку и замер на бедре, сжимая его крепко, нетерпеливо. Слишком нетерпеливо. Что его волновало? Дино расстегнул пиджак, засунул руки в карманы брюк, ухмыльнулся. — Тебе только сигары не хватает. И стакана виски, — хмыкнул Цуна. Его лицо озарилось, он метнулся к бару, отыскал там и то и другое, и даже гильотинку. Дино принял их, подыгрывая. Отрезал кончик от сигары, прикурил от пламени на кольце Цуны — по крови тут же растёкся жгучий и пряный, как тайский суп, дурман. Виски же наоборот немного отрезвило. — Который час? — задумчиво спросил Цуна. Дино глянул на наручные часы с затейливым циферблатом и кожаным ремнём — подарок Цуны — и в ту же секунду тот сделал ещё снимок. — Половина восьмого. — Время ещё есть, — Цуна потеребил кольцо на пальце. Дино чувствовал — Цуна играет в стриптиз, а мыслями не совсем здесь. И он уже всё решил. Дино отпил ещё глоток, затушил в стакане сигару и отставил его. Подошёл к Цуне, обнял его за талию, откидывая немного назад, поцеловал в губы, в шею, в плечо, вдыхая запах, едва уловимый, ускользающий, но Цуна вывернулся, скользнул руками по животу и оказался возле окна. Задёрнул шторы. — Ты слишком сияешь в солнечном свете. Глаза слепит. — Подхалим. Боишься, Рикардо будет подсматривать? — Дотянется до второго этажа? — удивился Цуна, возвращаясь и расстёгивая пуговицы на его жилете, будто невзначай проводя рукой по паху. — Похоже, Рикардо так достал Занзаса, что он сплавил его нам. Думаешь, доверяет? Или пытается нам насолить? — Я не удивлюсь, если и то и другое, — хохотнул Дино. — А ещё Рикардо взял за моду лазить по стенам, — он запнулся, положил ладонь на горло Цуне — большой палец в яремную ямку. Погладил. — Почему ты раньше не говорил? — О том, что ты мне нравишься? Я тебе это каждый раз говорю. И показываю, — Цуна облизнул губы. К своим тридцати годам он стал более раскованным, чувственным, опасным. Двигался плавно и мягко, как нож танто в руках профессионала, и в гневе походил на ёкая. Дино даже пытался найти конкретного, но не находил и вообще путался в японской мифологии. Цуна затвердел, как смола, но со своими был нежен и ласков, а в постели — изобретателен, как изощрённые пытки японцев. Дино иногда казалось, что рядом с ним он похож на пуританина. — Расскажи ещё, — попросил Дино, вытаскивая из его рук телефон и бросая взгляд на экран. Вот он, высокий статный мужчина под сорок, морщинки вокруг глаз, насмешливая линия рта, тёмные глаза, что необычно при золотистых волосах, чем он всегда втайне гордился. «Сияющий пидорас», как отзывался о нём Сквало в шутку после третьего стакана бурбона. — У тебя прямой, как у римлянина, нос, высокие скулы, твёрдые губы и уверенная линия рта никогда не сомневающегося человека, который часто улыбается, но сердце его в броне. — Цуна прижал руку к груди Дино, а пальцами другой тронул подбородок. — У тебя девчачьи ресницы, я ни у кого не видел таких. На их кончиках дрожит вечность, в которой свист кнута, бездонное небо, оранжевые лепестки пламени. А зрачки — как омут со стоячей водой, за ней не увидишь истины, она прячется в уголках губ, в мозолях на пальцах, в линиях татуировки… Дино не выдержал и непристойно заржал. Его повариха Джульетта почитывала дамские романчики, сунул он как-то раз туда нос… Не Дино Каваллоне, а Педро Альварес какой-то получается. Цуна, Цуна... — Извини, но давай серьёзно? А то я сейчас пойду заказывать себе латы и искать вороного жеребца. — А мне что, заказывать ажурные чулки и помаду? Дино завис, пытаясь себе это представить. Цуна вздохнул, потёр кончик носа и хмуро произнёс, вырывая его из фантазий: — Иногда мне кажется, что я смотрю в зеркало и не могу понять — это то, чем я мог бы стать и не стал? Или то, чем я могу ещё стать? Или? — Будь собой, — Дино накрыл руки Цуны своими. Тот расстегнул жилет, снял с него, разгладил невидимые складки на белоснежной рубашке, снова задержал ладони на животе. Мышцы пресса затвердели, Дино невпопад подумал, что бабочки, или глисты, или что там такое возвышенное или не очень превращаются в томительно сладкое, как ликёрная начинка конфет. — Ты сегодня поэт. Что-то случилось? — Нет. Я просто думал. Чему и у кого я научился за эти годы. У друзей, у Занзаса, у тебя, у Реборна... — Многим нехорошим вещам, — хохотнул Дино и осёкся. — Я надеюсь, и хорошим тоже. Прости. Это мафия, плохого всегда будет больше. — Поздно жалеть, — Цуна грустно улыбнулся. — Зато у меня есть самый красивый мужчина Италии. Тот, кто меня понимает. Даёт пример. — С шутовским лицом проворачивать многомиллионные сделки и угрожать с улыбкой на губах? Цуна шлёпнул его по плечу. — А в тонусе тебя держит Занзас. А твои хранители… — Заткнись, или я тебя в таком виде макну под душ. — Тогда надо снять хотя бы галстук и запонки! С ними Дино расправился сам. Цуна снова фотографировал его: как Дино прихватывал кромку манжета зубами и смотрел в объектив горячим — он очень на это надеялся — взглядом, как медленно и игриво развязывал итальянский узел, встряхивал искусно уложенными волосами, отставлял бедро и очерчивал свою фигуру ладонями. Цуна хлопал, свистел и смеялся, вытащил из вороха одежды портмоне и засунул Дино за пояс брюк крупную купюру. Дино подмигнул и потянул язычок молнии на ширинке. Немного помедлив, Цуна встал на колени, сдёрнул брюки, плотно сидящие на бёдрах, вниз, скользя щекой по коже вслед за тканью. Снял туфли и откинул их в сторону вместе с жемчужно-серой тканью брюк. Дино тяжело дышал, вставший член оттягивал хлопок трусов, ныл. Под взглядом Цуны он ощущал себя самым желанным на свете, и кожа изнывала от жажды прикосновения. Цуна медленно встал, жадно ведя по предплечью, расстегнул пуговицу воротничка и отогнул его, добираясь до края татуировки. Поцеловал цветную линию — как оголённым проводом приложил — и рванул полы рубашки в стороны. Как в дешёвом порно по полу застучали пуговицы, Дино опрокинулся спиной на кровать, утягивая Цуну за собой. Тот лизал Дино шею, трогал губами, прихватывал зубами, сладко, до продёргивающих искр вдоль позвоночника. Дино не стал возиться с рубашкой, стянул трусы и развёл колени. Смазка нашлась под подушкой; он зачерпнул её, торопливо согрел и стал растягивать себя, быстро и неаккуратно, пока Цуна смотрел на это и нежил, ласкал в ладонях его член. Долго не выдержав, отнял его руку от задницы, поцеловал запястье и вывернулся из джинсов. Дино придерживал себя за ноги, пока Цуна вставлял ему, нетерпеливо, сразу глубоко. Мазнув губами по скуле, ухватился за плечи и без прелюдий начал втрахивать в кровать, глядя немного сумасшедшими и влюблёнными глазами. Как будто оттягивал этот момент до последнего, а теперь сорвался. Покрывало сбилось, комом давило под поясницу, Дино хватал ртом воздух, конфетная начинка превращалась в кипящую смолу, бёдра сводило, томительный жар разливался под кожей. Реальность сузилась до шумного дыхания, до мягко приоткрытого рта Цуны и животного удовольствия, пульсирующего внутри. Когда Цуна сжал губы в мучительно-сладострастную линию и застонал, Дино обессиленно задрожал и зажмурился. Принялся дрочить, но Цуна вновь отнял его руку, начал сам сжимать и гладить член; сбился с ритма, и Дино накрыл рукой ладонь, помог. От нехитрых движений и близости его размазывало в горячий пепел, в раскалённую лаву, а в голове распускались фейерверки. Сквозь шум крови в голове он не сразу расслышал: — Дядя Дино! Дядя Цуна! Начало девятого! Вы обещали пострелять со мной по живым целям! Слава всем богам, Рикардо был приучен стучать в дверь. Цуна уткнулся в плечо Дино и рассмеялся. Дино погладил его по влажной спине. Его потряхивало на границе между оргазмом и адом. — Если сын Занзаса увидит… — Это сын Занзаса, он как минимум догадывается… — А ещё дядя Реборн назвал вас грязными пидарасами. Можно я его за это ударю? — деловито сообщил Рикардо. — Реборн? — Дино нахмурился, поймал взгляд Цуны и резко опустил ноги. Подступающий оргазм отхлынул — будто внезапное протрезвление после пьянки. — Его наняли убить тебя. Он пришёл, когда тебя не было. Я смог оглушить его, забрал кольцо и пистолет, связал. Он на заднем дворе. Цуна говорил ровным невыразительным тоном, но глаза у него были страшные. Реборн. Его бывший учитель. Тот, кто сделал из него человека. И мафиози. Спустя десять минут, одетые, они спускались по лестнице на задний двор. Рикардо, долговязый мальчишка десяти лет, вылитая копия отца: угрюмый, резкий, с наглыми глазами — сжимал в руке револьвер. Дино попросил его пушку — наверняка подарок Занзаса — вытащил из барабана пули и зарядил другими. — Целься прямо в лоб. — Надеюсь, вы понимаете, чем это грозит вам всем, — насмешливо процедил Реборн, поводя плечами. Рубашка его пошла пятнами от пота, смуглая кожа блестела. Привязанный к стулу на пустынной площадке бывший аркобалено Солнца, двадцатипятилетний Реборн, нанятый убить Дино Каваллоне, смотрел на них чёрными неприязненными глазами. Шляпа валялась рядом в пыли. Куда легче было бы его просто пристрелить как собаку. Но они не могли, потому что по-прежнему уважали его, несмотря ни на что. Поэтому они дадут ему шанс — пулю посмертной воли. Дино не сомневался, что Цуна вполне уверен и в своих силах, и в Дино. Дино прислушался к себе. Ничего, кроме разочарования и грусти, он не испытывал. Он знал — когда-нибудь такое случится. Это мир мафии. А Реборн — наёмник. Наверное, стоило убрать отсюда Рикардо. Но если это сын Занзаса, ему пора посмотреть на драки серьёзных мафиози. Боссов. Вот откуда это желание у Цуны побыть с Дино и оттянуть признание как можно дольше. А Цуна ведь мог и отпустить Реборна. Он когда-то любил учителя. Савада Цунаёши и вправду научился многим неприятным вещам. Рикардо взвёл курок. — Целься прямо в лоб, — напомнил Дино. — Надеюсь, Реборн, тебе есть о чём сожалеть. — Не сомневайтесь. — Отлично. А к последствиям мы готовы, — ухмыльнулся Цуна, натягивая варежки. Дино подумал, что надо будет потом ещё сделать фото. С Цуной. Он верил, что у них обязательно будет такой шанс.