Napoleon Solo

Крепкий напиток без льда. Приглушенный свет очередного гостиничного номера. Тяжелые портьеры на окнах прибавляют вычурности и так слишком витиеватому дизайну. Наполеон лежит на заправленной постели, устало рассматривая комнату. Лилии на покрывале цвета бордо, с разрастающимся к основанию цветка золотом, прикроватная тумбочка, их здесь две, из красного дерева, с чуть заметным орнаментом в цвет, лампа с цветочным принтом, тёмно-бордовый ковёр в тон покрывалу на постели. Множество небольших картин и мелочей в виде статуэток и разнообразных ваз с цветами. Небольшой столик с резными ножками и два кресла по краям от него. На одном из кресел лежит перекинутый через подлокотник наполеоновский безупречно сшитый пиджак. Небрежно сброшен с плеч: не разложен, не висит аккуратно на спинке кресла, — странное обстоятельство. Всегда педантичный Соло хмыкает себе под нос, замечая свою оплошность, но улыбка не касается его губ, только тонкое стекло с горячительной жидкостью, стекающей в горло. От виски становится теплее и спокойнее, но виски не лечит от горестных воспоминаний, не стирает из памяти важные моменты, которые хочется забыть. Соло хмурится от своих мыслей и от вмиг воссоздавшихся в голове кадров. Странная, будто потертая куртка непонятного ржавого цвета, эта неизменная водолазка, которую хочется разрезать ножницами или даже просто разорвать руками. Нет, лучше подойти, подкрасться к спящему и осторожно, почти не касаясь кожи разрезать вязаную ткань, открыть шею, освободить ее от удавки. Заметить гладкость кожи, ее загорелость и мягкость. Провести кончиками пальцев, ощутить под ними нежность с чуть проявившейся небритостью, кадык, и ямку, на которой можно будет когда-нибудь оставить легкий поцелуй, совсем незаметный. На этом отрывке воспоминания, закрыв глаза, Соло улыбается и тихо вздыхает. Первое знакомство — странное впечатление и сильный отпечаток в памяти. Не до дурацких мыслей, а вполне осознанных, приправленных щепоткой удивления и… восхищения? Да, именно так. Наполеон долго не признается себе в этих чувствах, и не предполагает, что дальше будет еще тяжелее справляться с самим собой. Вторая встреча — не менее сильная и впечатляющая, но восхищения больше, чем удивления. И тут тоже стоит отметить этот факт, поставить, черт возьми, очередную галочку. Наполеон злится на себя — это очевидно, но внешне он не подает никаких признаков нервозности и злости. Наполеон, как и всегда, спокоен и сдержан. Третье обстоятельство, которое вызывает очередной взрыв крови под кожей — невозмутимость русского. Когда он психует и разбрасывает столы, Наполеону легче. Легче находиться рядом, легче переносить соседство в номере, давящее и разрывающее душу на куски, легче просто дышать. Главное — легче обманывать себя. Потому что Соло рядом, потому что несдержанному русскому нужна его помощь. Ведь так? Именно так. Наполеон осушает бокал, ставит его на тумбу по левую сторону от себя и поднимает руки над головой, вдруг, касаясь края рамы. Над постелью висит огромная картина с классическим библейским сюжетом, а Соло улыбается одним уголком губ, думая о том, что еще прошлой ночью нарушил таинство и чистоту этого номера. Он уже давно не задается такими вопросами, как: «Какой идиот это придумал?», «Что именно дизайнер хотел показать этим жестом?», «Что хотел рассказать очередному посетителю его идиотической галереи?». Соло давно не волнуют такие мелочи, но эта картина дарит минутное удовольствие собой. Грех во плоти и не один. Мальчишка был хорош, но не столь горяч, как хочется Наполеону. Как же давно нет того, потерянного когда-то, полного удовольствия. Зато он помнит, как его ребра сжимают сильные руки, пока он на максимальной скорости ведёт по направлению к гостинице украденный мотороллер. Как по его продрогшему влажному телу расходится от чужих рук тепло, проникая под кожу. И Соло хочется в тот момент, чтобы этот путь не заканчивался, дорога была бесконечной, а чужие горячие руки не размыкались. Чтобы эти руки сжали еще сильнее, чтобы пробрались под куртку, прожгли своим жаром ткань рубашки, кожу, оставили на ней след. Ночь с Винчигуэрра, кажется, стирает воспоминание. Так первоначально думает Наполеон, но в следующую встречу с чертовым русским, в памяти всплывают самые тяжелые для Соло моменты. Соперничество. Кто лучший агент, кто красивее, сообразительнее, сильнее, умнее, быстрее. Они совсем как мальчишки. И Наполеону нравятся эти дурацкие детские игры, и чем больше он задевает русского, чем сильнее тот реагирует на его реплики, тем больше Соло загорается изнутри. Нет, это не азарт, как может показаться — обманчивое суждение, — это жажда. А после — наркотик. Получить хотя бы таким способом внимание и энергию, от которой внутри американца все начинает гореть. Другого способа он не знает и это раздражает Наполеона, потому что впервые он чувствует себя, а не кого-то другого, дураком. «А помнишь…?» — мысленно задает он сам себе вопрос, чувствуя, как ладони покрываются холодным потом. — «Помню». Бездыханное тело в свете автомобильных фар, окутанное холодной темной водой. И сердце Соло, будто просачивающееся сквозь ребра, тянущее ужасной болью и страхом. Впервые. В воспоминаниях нет хронологии. Картинки всплывают сами по себе в странном каком-то своем порядке, но душу терзают, как и прежде. Соло прижимает похолодевшее тело к себе настолько сильно, будто сейчас сольется с ним. В следующую секунду он слышит кашель, чувствует, как быстро под его ладонью бьется чужое сердце, зажмуривается и произносит на автомате: — Тихо ты. Наполеон владеет голосом. Говорит спокойно, с чуть заметной заботой, а внутри почти кричит: «Ты идиот, Курякин!», прибавляя: «Все хорошо. Сейчас уже все хорошо». Каждый раз, когда он вспоминает этот эпизод, страх вновь выбирается наружу и холодит все тело. Соло теперь знает, что с самого начала все зашло слишком далеко, что он многое позволил себе по отношению к Илье. Не ударил по тормозам, когда в голове прозвучал первый сигнал, а дал зеленый свет своим необузданным и неконтролируемым чувствам. Просто не понял с самого начала и упустил момент. А сейчас уже было поздно что-либо менять. Наполеон устало глядит на пустой бокал, затем на оставленную в баре бутылку виски и собирается с силами, чтобы встать с постели. Ему лень, ему не хочется двигаться, но жажда забыться все же сильнее. Хотя алкоголь совершенно не спасает. Проверено. Ноги касаются мягкости ковра, надо бы снять носки, попутно думает он. Бокал в руке так же холоден, как и ладони, но скоро Соло станет тепло, скоро Соло станет спокойнее. Янтарная жидкость плещется на дне бокала, отблескивает от единственного горящего в комнате ночника. Мужчина опускается в кресло, ослабляет узел галстука и все же стягивает с гудящих ног носки. Прохладная ночь, льющаяся из открытого балкона, приятно холодит пальцы ног и щиколотки. Наполеон делает очередной глоток и, медленно моргая, всматривается в трепещущий от ветра тюль. Вспоминает, как считал секунды, когда видел, что Илья тянется рукой к своему оружию. Когда они оба решают выполнить приказ и лишить одного из них жизни ради проклятого диска. И мысль о часах вдруг дает огромное облегчение, потому что Соло знает, как они важны для Ильи. И, возможно, они отсрочат их дуэль, а на деле выходит, что русский тоже сдается. Чувства побеждают, и Наполеона вдруг посещает какая-то чрезмерно счастливая и идиотская мысль о том, что он не один в своем огне чувств. Но в ту же минуту он отгоняет от себя эту маленькую надежду. А еще он тонет в синеве глаз напротив. Русский смотрит так, будто хочет просверлить Соло насквозь и что-то явно скользит в его взгляде, но американец не придает этому значения. Просто он рад, что приказ не нужно исполнять, и что он теперь точно знает, как именно поступить с диском. Отличный вид, стакан виски и уютный костерок, что может быть лучше. Но Соло горько и дело не в напитке, а в конце, который вот-вот наступит, а сказать нечего, потому что те слова, что он хочет произнести на самом деле будут совершенно не к месту. Да и синяков и ссадин на теле Наполеона достаточно, чтобы не лезть под тяжелый удар русского за сказанное. Поэтому с губ слетает только привычная колкость: — Работать с тобой — пытка, большевик. Получив в ответ лишь: — А ты ужасный агент, ковбой. Но от сказанных русским слов Соло, почему-то, становится легче. Их привычный «флирт» успокаивает душу. Наполеон встает с кресла, направляется к открытому балкону и выходит наружу. Вдыхая ночной прохладный воздух, мужчина облокачивается на перила, и всматривается вдаль. Ночные огни походят на яркие вспышки самых значимых моментов в жизни американца, и он знает, что большая часть связана с его коллегой, с несносным русским, вспыльчивым и страстным Ильёй. И в эту минуту ему до боли в груди хочется, чтобы этот чудак оказался здесь, на этом же балконе. Наполеону безумно хочется ощутить чужое, но такое знакомое дыхание на своей шее, когда Илья подойдет к нему сзади вплотную и произнесет свою очередную колкость. Соло знает, что он всего лишь ухмыльнется и развернется так, чтобы столкнуться лицом к лицу. Вздернет подбородок и посмотрит прямо в глаза, расскажет ими о своих чувствах, раскроет всю душу, а затем ответит на поцелуй, потому что русский сломается первым. Соло вдруг смеется в голос своей причудливой фантазии и незаметно дергается, потому что слышит: — А ты еще чудаковатее, чем я предполагал. — Большевик. — Ковбой. Они обмениваются своим привычным приветствием, и Соло поворачивается всем корпусом к объекту свои мыслей. — Какими судьбами? Говорит Наполеон так же спокойно и даже хитро улыбается, чуть с издевкой. Все, как всегда. Привычная защита, привычная стена и привычное необузданное внутреннее счастье от новой и долгожданной встречи. Он ждет очередной колкости, хочет ответить тем же и увидеть реакцию на свои слова, только русский молчит. Его напряженный взгляд вмиг высасывает всю радость, и Наполеон ответно хмурится. — Что, настолько неприятная встреча? Илья продолжает молчать и Соло, психуя, произносит: — Ок, с глаз долой… — И заходит в комнату, со всей силы захлопывая балконную дверь. — Лучше бы я тебя вовсе не видел, чертов ты идиот. Плеснув очередную порцию виски в свой бокал, Наполеон залпом осушает его, ставит на стол, и было делает шаг в сторону постели, как в дверь кто-то настойчиво стучит. Соло еще несколько минут думает, что готов послать того, кто приперся к нему в столь поздний час и не успевает сделать это даже мысленно, как дверь распахивается и на пороге возникает злой Илья. — Кто-то сломал железный занавес? — не сдержавшись ляпает Соло и в ту же минуту оказывается прижатым к стене, но не сопротивляется. Близость русского его волнует так, что дышать становится слишком сложно. — Какой же ты идиот, — зло шипит Илья и чуть встряхивает примолкшего американца. Илья всматривается в глаза напротив, такие же голубые и яркие как у него и хочет произнести очередные злые слова, но на деле лишь сопит и сжимает ткань наполеоновской рубашки до треска. — Эй, эй… Это «Диор». Аккуратнее, — Соло пропускает мимо ушей обидную фразу, сказанную русским и хватает того за запястья, пытаясь разжать его железную хватку. И вся эта странная ситуация приводит к жуткой неловкости, по причине которой Наполеон и несет какую-то несусветную чушь. — Мне плевать на твоего «Диора» и на всю остальную ересь, что ты мне собираешься сказать. Меня достало возиться с тобой, достало выслушивать твой идиотский напыщенный бред… — Так зачем ты себя мучаешь? Оставь меня в покое и всего делов. Я тебя не звал к себе. Это ты ворвался в мой номер, как бешеный бык. — Ты можешь хоть раз выслушать, что тебе говорят? У Ильи дрожит подбородок и Соло знает, что это плохой знак, но поделать ничего не может, произнеся в ту же секунду: — А ты можешь хоть раз поговорить по-человечески без своих истерик, — и в ту же минуту жалеет о том, что произнес, потому что русский ощутимо ударяет его спиной о стену. И Наполеон реагирует, хватая ответно Илью за воротник все той же чертовой ржавой куртки. — Кто-то зазнался и позабыл о том, что малость не дорос. — Господи, Боже, Курякин ты совсем сбрендил? Что с тоб… У Наполеона кружится голова, картинка перед взором моментально начинает плыть, и чтобы остаться в сознании, и не упасть в омут, он закрывает глаза и отвечает. Губы Ильи горячие и влажные, настойчивые и сводящие с ума. Руки сильнее сжимают воротник рубашки, но в следующую секунду обжигают кожу шеи Соло. Голова идет кругом, под закрытыми веками всполохи алого цвета и какой-то фейерверк. Все происходящее кажется фарсом, но не оставляет надежды на то, что это не сон. Соло отвечает на поцелуи, еле успевая хватать ртом воздух, потому что задыхается под сильным и страстным напором русского и ослабляет свою хватку. Руки Наполеона опускаются вдоль тела и цепляются лишь за край чужой куртки, когда Илья ослабляет свой натиск и выпускает губы Наполеона из плена своих. Соло чувствует на себе взгляд Ильи и боится взглянуть в ответ, потому что все еще думает, что находится под властью своей фантазии. Возможно, он сейчас просто спит в своей постели после изрядной порции виски и видит сон. И просыпаться совершенно не хочется. Он все еще не верит и скорее самому себе, чем объекту своего желания. — Эй, Соло… — тихо произносит Илья, а затем мягко и еле слышно добавляет, — Наполеон. И именно имя, произнесённое низким, так давно, полюбившимся голосом заставляет Соло открыть глаза и взглянуть в синий омут. А через минуту он говорит: — Боже, выкинь эту чертову кепку. Я ее больше не вынесу. Илья улыбается и, так и не сняв кепку, прижимается своим лбом к чужому, произносит: — Посмотрим, Ковбой, на твое поведение. Может, и избавлюсь от нее. — Какой ты зануда, большевик, — смеясь, произносит Соло и мысленно добавляет: «Черт тебя дери».