***
— Новости видел? — голос Карпова в трубке не выдавал абсолютно ничего. — Мы опоздали. — Да я уже понял, — недовольно отозвался Михаил, откладывая вилку — аппетит при упоминании о виденном репортаже пропал моментально. — Похоже, в этой долбаной гимназии все были повязаны этой темой, не только Устинов с Рогожиным. Вопрос — куда сплавили детей. В пожаре-то ведь никто не пострадал. — Надо искать. Двенадцать детей — не иголка, незаметно не спрячешь. Ты камеры в округе проверил? — Карпов, не думай, что ты самый умный. Нет там никаких камер, Устинов, видимо, позаботился. Можно было проверить с ближайшего поста ДПС, только смысл? Мы даже не знаем, на чем их увезли. Можно еще проверить аэропорты, вдруг кого-то за границу отправили, но это работы сколько, а у нас информации ноль... — Дорогу осилит идущий, слышал такую мудрость? Ты вот еще что, пробей автопарк гимназии, номера, может, так получится отследить. Другого варианта все равно нет. И учителей всех проверь еще раз, может, кто-то дома засветится. Все, отбой. Зотов убрал замолчавший телефон, без интереса возвращаясь к обеду. Лениво прокручивая в голове пути решения новой проблемы и рассеянно скользя взглядом по суетливой безликой толпе — в полдень кафе было набито битком. Ярким солнечным пятном вспыхнули среди бесцветно-русых, скучно-темных, блекло-светлых макушек рыжие локоны. Неизменно прямая спина, взгляд, направленный куда-то сквозь мельтешащих вокруг людей и эта уверенно-плавная походка, от созерцания которой — да-ты-двинулся-Зотов — он не мог оторвать взгляда. Она направлялась к нему. Конечно, блин. Куда же еще, учитывая, что два единственных свободных места остались только за его столиком. Во всем гребаном кафе, которое товарищ полковник решила почтить своим присутствием именно в этот час, не нашлось больше незанятых стульев. Шикарно, блядь. Только тебя мне сейчас не хватает. — Можно? Сумка приземлилась на соседний стул раньше, чем Михаил успел изобразить подобие вежливой улыбки, проглотив не слишком дружелюбный ответ, в котором успевшая сесть напротив полковник вовсе не нуждалась. Повисшее за столиком напряжение было столь ощутимым, что его, казалось, можно ломать на куски. Впрочем, Зимина, тут же уткнувшаяся в меню, не обращала внимания на подобные мелочи. Погруженная в какие-то свои мысли, невнимательно перелистывала страницы, хотя вряд ли могла увидеть в знакомых строчках что-то новое и неожиданное. Зотов, с натянутой непринужденностью прихлебывая кофе, от рассматривания размеренно движущегося людского потока против воли возвращался взглядом к начальнице. К изящным тонким пальцам и длинным ногтям с дорогим маникюром (а неплохо живет товарищ начальница), когда тишина разрывалась очередной помехой шуршащей бумаги; к ослепительной яркости рыжих прядей, нахально лезущих в глаза; к тонким, чуть нахмуренным бровям и недовольной складке между ними; к сердито поджатым губам с темно-малиновым росчерком успевшей почти смазаться помады. А ведь товарищ полковник по-своему красива. В первое мгновение Зотов даже не поверил, что действительно так подумал. Как будто в его сознание подкинули чью-то чужую мысль, от которой он не успел отмахнуться. И теперь неторопливо, со вкусом пытался распробовать ее, чтобы тут же посмеяться над нелепостью и забыть. Вот только нихрена не получалось. Мелькнувшая мысль вовсе не собиралась теряться в ворохе других, столь же странных. Прочно застряла в голове, ехидным червячком подтачивая изнутри и не позволяя отвести глаз от начальницы уже ни на секунду. Зотов понимал откровенную наглость и неприличность своего настойчивого взгляда, но не мог перестать смотреть. Искал. Пытался. Всматривался. Хоть что-то, хоть какая-то деталь, которая заставила бы вернуть лихорадочно крутившиеся в мозгу шестеренки на привычные места. Оттолкнуть, вызвать знакомое, естественное раздражение и снисходительность. Найти не получалось. Но ведь она осталась все той же Зиминой. С этими немного резкими движениями, когда захлопнула папку и подняла голову, жестом подзывая официанта. С этим чуть хрипловатым голосом и неизменно начальственным тоном. С теми же морщинками (которые, к слову, нисколько не портили ее) вокруг по-прежнему усталых, непроницаемых глаз. Но что, блин, изменилось?! Изменилось. Еще тогда, чертов идиот, когда ты не придумал ничего умнее, чем разоткровенничаться со своим вроде-как-врагом. С того самого момента все окончательно и бесповоротно полетело к херам. И продолжало оглушительно и неостановимо катиться теперь. Сейчас. В эту самую секунду. — Зотов, ты что, пытал кого-то? Прострелившая тишину насмешка вонзилась в сознание колким обломком льда. Отрезвляя. Возвращая. Выталкивая. Помогая разорвать порочный круг беспорядочно и непрестанно вертящихся мыслей. Зотов перевел взгляд на свои стиснутые пальцы, на сбитые костяшки, готовясь выдать классический ответ из арсенала типичных фраз, отрепетированных за много времени до него. Натолкнулся на предупреждающе-раздраженный несчитайменядурой взгляд и промолчал. — Если кто-то из твоих допрашиваемых напишет заявление на ту "ступеньку", о которую он якобы споткнулся, разбираться будешь сам, если, конечно, раньше с работы не вылетишь, — без труда угадала ответ Зимина и вздохнула: — Что с тобой происходит? Что с ним происходит? Он много чего мог ответить на этот вопрос. О том, как без того не отличающуюся силой душу изматывают эти истории об извращенца-педофилах и покалеченных детях; о том, как каждый раз, каждый гребаный раз после исполнения заслуженного приговора приходится по кускам собирать свою разлетевшуюся вдребезги реальность, возвращаясь к относительно нормальной жизни; о том, как в остальные, не занятые очередными поисками дни его выкручивает от осознания одиночества, от неспособности на нормальные чувства, от собственной никчемности, мысли о которой так долго и упорно вбивал в него отец. Он многое мог ей сказать. Но не сказал ничего из того, что раздирало на части, разъяренным голодным волком притаившись в грудной клетке. Вместо этого поднялся, отгораживаясь заученной ледяной ухмылкой, и с приторной вежливостью пожелал: — Приятного аппетита, Ирина Сергеевна. — Спасибо, — машинально отреагировала Зимина, растерянным взглядом провожая скрывающегося в толпе майора. Она и сама не понимала, почему на долю секунды потемневший от непонятной боли взгляд все еще продолжал невыносимо сверлить ей душу.Ледяная гладь
27 мая 2017 г. в 20:30
— Вадим, а что происходит?
Утро начинается не с кофе, определенно. Особенно в Пятницком. Особенно когда первое, что предстает взгляду начальницы, стоит только переступить порог — бригада "скорой", увозящей избитого до полусмерти задержанного.
— Я перезвоню, — скомкав начатую фразу, бросил в трубку майор и поднял глаза, с вежливым псевдо-непониманием разве-что-то-произошло-Ирина-Сергеевна? встречая сдержанную злость, едко плещущую из горячей бездны пылающе-карих. — Что-то случилось?
— Ну что ты, конечно, нет. — Олимпийское спокойствие в недрогнувшем голосе. Только раздраженно приподнятая бровь и сквозящий холод во взгляде, выдающие истинные эмоции. — Всего лишь двое твоих ППС-ников отделали задержанного до такой степени, что он теперь валяется больнице! А так нет, все просто великолепно!
— Что, вот просто так взяли и отделали? — Удивление обратно пропорционально искренности.
— Якобы он оказывал сопротивление при задержании! — возмущенно развернулась Зимина, до этого нервно измерявшая шагами кабинет. — Я все понимаю, все! Ну заломали какого-то упыря, ну врезали пару раз! Но объясни мне, зачем избивать до полусмерти?! Зачем?! — поперхнувшись последним гневным восклицанием, Ирина Сергеевна прервалась, обвиняюще глядя на своего зама.
— Всякое бывает... Ир, может водички? — Сухо звякнувшее стекло чашки в ответ на раздраженный жест, когда начальница, выдохнувшись и не находя больше подобающих слов, дернула с шеи душащий шарф.
— Бы-ва-ет? — по слогам переспросила Ирина, замирая с шелково-скользкой тканью в сведенных пальцах. — А давай я тебя уволю за беспредел твоих отморозков и тоже скажу: бывает!
— В общем так, — сухо и деловито заговорила начальница, наконец немного успокоившись и устраиваясь на стуле напротив. Собранная, напряженная, предельно сосредоточенная. — Дело замять не получится, это понятно. Но ты должен сделать так, чтобы терпила дал нужные показания и все обошлось малой кровью. Как ты это сделаешь — твои проблемы. Я попробую выйти на усбшника, который ведет это дело, может, получится как-то утрясти. И приструни уже своих. Мне дежурный сказал, что в последнее время чуть не каждый день в обезьяннике окровавленные рожи! И тут только два варианта: либо они делают это все с твоей подачи, либо ты не видишь, что творится у тебя перед носом, и я даже не знаю, что хуже.
— А с каких это пор мы решили нежничать со всякими уродами? Ир, я тебя не узнаю. — Сцепленные пальцы с глухим стуком коснулись полировки стола. Зимина, уже готовая было подняться, считая разговор оконченным, остановилась, вперив в зама недоверчивый, даже немного ошарашенный взгляд, словно сомневаясь, что правильно поняла сказанное. На лице Климова — все та же маска суровой решимости и остраненности.
— Я тоже тебя не узнаю, Вадим, — тихо, бесцветно, без убогой пародии на сострадание. Медленно встала, бесшумно задвигая на место стул и делая несколько шагов, обогнула стол и застыла, опираясь ладонью о столешницу в нескольких сантиметрах от стиснутых рук майора. Острым сверлом ввинчивающийся в висок пристально-ледяной взгляд действовал на нервы, и Климов резко повернул голову, встречаясь с начальницей глазами.
Ледяной взгляд и теплые глаза. Мягкая, обволакивающая прохлада в коньячно-теплых. Парадокс. Контраст, раздирающий своей невозможностью и безжалостностью мысли: на него она так смотреть не будет никогда.
Злость. Холодная, накатывающая до боли врезающимися в грудную клетку жгучими волнами. Вспыхнула, разгорелась в один момент, словно к бочке с порохом поднесли зажженную спичку. Один взгляд, всего один ледяной взгляд, и мигом разлившееся отчаяние внутри, поглотившее привычную выдержку.
Ну разве это так сложно? Чего ей стоило просто прийти и попросить? Без этого надменно-приказного тона, без снисходительного выговора, словно он какой-то мальчишка, без своей извечной самоуверенности и отчужденности. Просто открыться, показывая свою слабость, которую он видел и так, просто признать, что ей нужна помощь, и он, более сильный и жесткий, способен на эту помощь — ради нее.
Он бы ведь сдался, правда. Отступил. Забыл о том долгом времени, когда, незаметный и ненужный, маячил на заднем плане блеклой, не привлекающей внимания декорацией. Принял бы ее попытки быть сильной, независимой, ни в ком не нуждающейся. Ее саму принял бы. Со всеми ее недостатками, тайнами, грехами, совсем не женскими амбициями и стремлениями. И все — лишь за одну, такую незначительную малость: ее слабость рядом с ним.
Но она не попросила.
— Со мной. Все. Нормально. Ирина. Сергеевна. — Литая свинцовая чеканка с трудом проталкиваемых наружу слов. Глаза — ледяная гладь, вычищенная от малейших эмоций.
Слишком много чувств для холодной войны.