Мой зеркальный враг Мне верен до конца. ©
Зима за городом нахлынула теплыми снегопадами, мягкой влажностью воздуха, расслабленной приглушенностью неярких красок, ленивой неспешностью пасмурно-блеклых дней. Двухэтажный массивно-кирпичный дом встретил пыльной заброшенностью, неуютной тишиной, прохладной необитаемостью давно пустующего жилья. Такой дом — добротный, светлый, просторный — хорош для веселых дружеских посиделок или для большого шумного семейства, но не для отпуска в одиночестве, среди давящего безмолвия и тяжелых, изматывающих мыслей. Но это было необходимо: остаться наедине с собой, вдали от городской суетливости, бесконечной череды неприятностей и проблем, косых взглядов и перешептываний за спиной. Слишком многое нужно было обдумать, слишком многое решить. И, по деталям, по винтикам разбирая сложные механизмы последних событий, собственных поступков, противоречивых чувств и эмоций, наконец сделать выбор: воспользоваться подаренным шансом, оставив все как есть, или безжалостно оборвать все сильнее опутывавшие его нити — привязанностей, симпатий, увлечений... Он мог бы с полным правом остаться в отделе теперь, узнав об отставке отца: о неожиданном и громком уходе генерала Грачева который день трубили все СМИ. Как ни крути, а Зимина оказалась бесспорно права: это было его место, его дело, его спасение — от самого себя, от собственных демонов. Майор Зотов не был образцово-честным, показательно-правильным сотрудником, как в добрых сериалах про ментов, но он умел, а главное хотел хорошо и грамотно работать, требуя того же от своих оперов. А что теперь? Податься в начальники безопасности какой-нибудь фирмочки к зажравшемуся хамоватому бизнесмену? Открыть свое дело, погрузиться в мутную беспокойность постоянной конкуренции, разборок, нудной деловитости и подводных камней коммерческой деятельности... Конечно, при должной хватке, решительности, хитроумии можно выплыть и даже добиться успеха, вот только подобные перспективы что-то совсем не вдохновляли. Не за тем он когда-то выбирал свою нынешнюю профессию, чтобы в итоге пополнить ряды самодовольно-сытых, благополучно-гниловатых дельцов, мнящих себя хозяевами мира. А еще была Ира, Ирина Сергеевна, дорогая начальница, не желающая лишиться еще одного сотрудника, и ее довольно неоднозначные слова о том, что он нужен ей. Зотов и сам не понимал, как будет заново учиться жить без всего того всеобъемлющего, сильного и удивительно-нужного, что она привнесла в его пустую, бесцельно-холодную жизнь. Он отдавал себе отчет, что рапорт об увольнении окончательно и несомненно разведет их пути: он может быть уверен в чем-то, лишь находясь постоянно рядом. И самое главное — именно это будет правильно, так, как нужно: он прекрасно осознавал, что покой и товарищ полковник две несовместимые вещи, а оставить ее сейчас одну в полуразваленном отделе будет откровенной и неприкрытой подлостью. Прежний, не отягченный привязанностью Зотов спокойно, не испытывая ни малейших сомнений, вычеркнул бы из своей жизни нынешнее место работы, женщину, с которой спал, какие-то обязательства, обещания, ответственность. Но — не теперь. Он не мог, а главное не желал разорвать те прочные нити, затягивающие его все сильнее в паутинность этих странных, непонятных и неоднозначных отношений, оказывается, столь нужных ему. Ему нужна была эта невыносимая рыжая женщина с ее холодной надменностью и плавящей страстностью; ему нужны были их редкие совместные почти-семейные вечера и нежно-дикие ночи; их утренние сборы на работу, когда он варил им кофе, а она, такая забавно-сонная и такая не-полковник, чертыхаясь, впопыхах красилась перед зеркалом. Ему нужен был их недо-совместный неустроенный быт с наспех приготовленным ужином и ее косметикой, забившей полочки в ванной; ее объятия во сне — единственная неловкая нежность, дозволенная между ними; и обеды в кафе возле отдела, являвшиеся темой неуверенных пересудов, нужны были тоже. Она была ему нужна — со всей той бурной сумятицей чувств, взорвавших размеренный холод его одиночества, со всеми странностями, сарказмом и жесткостью, с молчаливым пониманием и резкими противоречиями, с несгибаемостью и строптивостью, сдержанно-скрытой мягкостью и одуряющей женственностью... Она была ему нужна. И эта зависимость не поддавалась лечению.***
Вкрадчивый звук плавно притормозившего автомобиля вплелся в мерное бормотание работавшего в гостиной телевизора, когда Зотов, стоя в прихожей, стягивал с рук перчатки, щурясь от домашнего света, непривычно яркого после вечернего сумрака. Недоуменно замер, прислушиваясь; решил, что ошибся: мало ли к кому в предпраздничный субботний вечер могли приехать гости. А в следующее мгновение хлопнула дверца машины и по вычищенной от снега каменной дорожке уверенно застучали каблуки. Несделанный выдох смерзся внутри, душно сдавливая грудную клетку ледяной тяжестью. Во внезапно затихшем доме только отчего-то охрипло загрохотавшие часы торопливо выстукивали стремительно тающие секунды. Зотов с трудом разжал похолодевше-сведенные пальцы — дорогие кожаные перчатки опустились прямо в лужицу расплывшегося снега. Рывком распахнул дверь, слетая с обледеневших ступенек крыльца, и замер, жадно глядя на выверенно-прямую фигуру в распахнутом светлом пальто. — Что-то ты совсем бдительность потерял, товарищ майор, — хрипловато-насмешливый голос, ударив по оцепеневшему сознанию, вывел из ступора, заставляя в долю секунды преодолеть последние разделявшие их шаги. Обхватить, стиснуть, прижать к себе. Зажмуриться почти до рези в глазах, вбирая, впитывая, вдыхая. От нее пахло прохладно-бензиновой заснеженностью столицы, сладковато-медовым шампунем, горьковато-терпкими духами и кофе. Мучительно-долгими часами, минутами без и долгожданной сбывшейся встречей. И круг замкнулся. Она стояла в его объятиях — та самая Ирина Сергеевна, которую несколько месяцев назад встретил в доме своего отца: не по-зимнему легкое пальто, легкий цветастый шарфик, забранные в замысловатую прическу рыжие локоны. Та самая — и все же другая: его. Она здесь, а значит, все еще будет. Нелогично, неправильно, противоречиво и неоднозначно, запутанно и тяжело, болезненно и странно, стремительно и горячо — неважно. Главное — все обязательно будет.