My little Madness

      Все стремятся к одному — найти себя. Найти свое предназначение, место в жизни, свою… цель, ради который ты и появился на этом свете. Кто-то находит себя в науке, кто-то в политике, кто-то в любви и заботе о домочадцах, а Лавинья… просто плыла по течению. Без цели, без амбиций… или стремлений. Рожденная в семье, пускай не особо богатого, но именитого консервативного рода, девочке прививали самые благопристойные занятия: рисование, музицирование и чтение. Никаких сомнительных новомодных увлечений, боже праведный, если единственной дочери понравится анатомия, где о ужас, показывают обнаженные тела (и не объяснишь строгой бабушке, что нет ничего непристойного в изучении строения мышц и костей), что скажут об этом соседи? Никаких археологических глупостей, которыми грезили молодые и глупые девицы. Еще не пристало юной леди ковыряться в земле и песке, уподобляясь дворовой собаке. И как бороться с закостенелыми принципами? Лавинья плыла по течению, как плавал листок по реке, позволяя унести себя куда угодно, не особо сопротивляясь богатой и влиятельной родственнице. И все же… она любила… любила музыку, но не видела в ней свое предназначение (чтобы посвятить музыке всю себя нужен талант, которого не имела вовсе), лишь приятный досуг, который помогал коротать время и духовно развиваться. Но, чтобы отдавать всю себя без остатка, до последней частички себя. Любила ли она музыку настолько сильно? А любила ли молодая леди Флавель своего жениха так же сильно, чтобы раствориться в самой благопристойной, для молодой леди, стезе — роли порядочной жены и будущей матери? Лавинья не могла ответить однозначно. Да и спрашивали ее? С самого рождения их с Лукой уже обручили. Это был взаимовыгодный союз между их родителями — старыми товарищами еще со студенческих годов, который прошел через года, даже после трагической гибели обоих родителей Луки. Трагедия была окутана тайной, густой и плотной словно Лондонский туман ранней весной, которую скрывали ото всех, особенно от маленького наследника рода Бальза и его невесты. Лишь разные слухи вились вокруг юного дарования, как кружат стервятники над молодым слабым зверенышем, дожидаясь своего часа, когда смогут вонзить клюв как можно глубже и оторвать лакомый кусочек. Помимо душегубов, те, кого юная леди Флавель ненавидела всем сердцем и душой, были еще сплетники, которые, как это ни печально, составляли большую часть высшего общества. И если добрый милый Лука находил себя в науке, выстроив непроницаемый барьер от разнообразных хищных носов, то его молодая невеста оказалась совершенно беззащитной перед хищными взглядами бомонда. Лавинья контролировала все свои жесты, мимику, слова, даже мысли, лишь бы не очернить статус своей семьи и жениха, ведь высшее общество безжалостно. Оно накинется при первых признаках слабости и не оставит ничего. Даже костей. Но молодая леди Флавель была счастлива. У нее прекрасный молодой жених, которого она знала с самого детства, с которым скоро сыграют свадьбу. Невероятно умный, талантливый, прекрасный молодой человек с огромным добрым сердцем и горящими глазами, ставшим протеже известного изобретателя. Лавиньи не надо ни о чем более желать, так почему ее сердце сжимает странное чувство? Могло ли это быть обычной тревожностью от множества глаз устремленных прямо на нее? Пышный ужин со множеством гостей — одно из удушающих правил наследников именитого рода. Многих людей Лавинья не знала так хорошо, как хотелось, других она совершенно не знала, а большую часть бомонда впервые видела в лицо, хотя если сказать честно и не пыталась запомнить, хотя правила хорошего тона обязывали молодую хозяйку запомнить всех, чтобы в любой момент обратиться по имени и поддержать беседу на интересующие гостя темы. Благо сейчас выдался перерыв — кто-то из гостей попросил молодую хозяйку сыграть на фортепиано, «что ни будь веселое под стать этому вечеру» — с покровительственной полуулыбкой произнесла богато-разодетая дама, прикрывая лицо перьевым веером ярко-розового цвета под стать платью. Запоздалой мыслю леди Флавель надеялась, что ее улыбка не походила на оскал, выдававший с потрохами все потаенные мысли и желания, особенно мечту о том, чтобы гости, с их удушливыми одеколонами и духами, громким, вызывающим первые приступы мигрени, смехом с которым мог посоревноваться кричащий павлин и этими ненавистным снисходительными взглядами, убрались вон из дома и забыли сюда дорогу, оставив ее и Луку в блаженном тихом одиночестве, в компании лишь их двоих. Но жениху крайне необходима благосклонность бомонда, а новые спонсоры, которых бы заинтересовало его изобретение, могли бы облегчить исследования, ради Луки Лавинья готова терпеть и лишь надеяться, что не ударит в грязь лицом. Этот вечер должен был быть таким же обыденным, как и множество до него, праздные гости, пустые разговоры с людьми, которых не интересовало ее мнение, кивка головы в нужное время, сопровождаемое дежурной улыбкой, удушливый запах алкоголя и тяжелых духов, от которых воздух становился настолько вязким и плотным, что казалось, он обретал вполне различимые очертания. Благо всегда после очередного приема пищи, наступала легкая отдушина и она могла хоть ненадолго позабыть о хищных ненасытных аристократах и промышленников с их хищными женами, неустанно следящими за молодыми людьми, и раствориться в музыке, которую пел старый музыкальный инструмент. Она едва касалась белоснежных как снег и черных как ночь клавиш, извлекая чудесную мелодию. Веселую и звонкую как ручей в весенний день, хотя Флавель предпочитала более медленные и лиричные мелодии, считая их светлую нежную грусть самой большой отрадой для души, но… гости желали веселиться, пить и смеяться, а не придаваться легкой задумчивой неге, позабыв хотя бы на несколько минут о еде и алкоголе. Она играла, забывшись обо всем, окутывая себя непроницаемым куполом, где существует лишь она и ее жених, который, как она надеялась, тоже наслаждается мелодией, посвященной лишь им двоим. Когда последние ноты сорвались с клавиш верного товарища, Лавинья ощутила… удушающую пустоту, словно кто-то из гостей незаметно для всех подошел к ней и, воспользовавшись окрыленным состоянием, вырезал добротный кусок, оставив несчастную девушку с зияющей пустотой внутри. Нужно было скорее увидеть дорогого Луку и услышать его голос, звонкий и теплый словно летние солнечные лучи, он непременно скажет что-то ободряющее и теплое, похвалит ее игру и это странное состояние мигом исчезнет, подобно мраку от света свечи. Закрыв крышку фортепиано, молодая хозяйка поднялась на ноги и поклонилась аплодисментам, чтобы затем, мягко поблагодарив благодарную публику, незамедлительно подойти к жениху, который оживленно обсуждал что-то с одним из гостей. Природа не наделила леди Флавель фотографической памятью, да и строжайшая бабушка не особо видела в этом таланте пользу, но Лавинья могла точно сказать, что этот человек впервые в их доме, по крайней мере на званном ужине. Высокий и невероятно худой, молодой человек все же не казался болезненным и немощным, напротив, в нем чувствовался невероятно крепкий стержень и внутренняя сила, белоснежные волосы отливали желтизной под светом новомодных лампочек, но это была не седина, нет… длинные волосы, завязанные в элегантный хвост, и мирно лежащие на левом плече, имели цвет первого снега, а не желтоватой седины. Что так подчеркивала аристократично-острые черты лица. А голос… Глубокий баритон, заставивший ее остановиться и замереть, подобно робкому кролику перед хищной змеей. Сердце глухо ухнуло вниз, а лицо приобрести цвет кроваво-красной розы, что недопустимо для молодой девушки, которая повенчана с другим! Оставалось лишь надеяться, что в праздные гости не заметили, как молодая хозяйка вечера стоит с раскрасневшимся лицом, подобно сельской дурочке, и рассматривающей незнакомца прямо перед своим же женихом! Немыслимо! Лавинья закрыла глаза и сделала глубокий вздох, здесь просто душно, она устала после игры за фортепиано, а гость… Гость продолжал выглядеть не от мира сего, словно из иного мира или же другой эпохи. мимика, движения рук и даже прищур глаз были иными, совершенно не похожими на остальных, чьи головы не были отягощены ничем кроме свежих сплетен, еды и алкоголя. Незнакомец имел какую-то невероятную гипнотическую привлекательность, какая бывает у грозы или бури (если ты наблюдаешь за ней из далека в теплом безопасном доме, конечно), мужчина разительно отличался от лучезарного и экспрессивного Луки, рассказывающего что-то, сопровождая свои слова активной жестикуляцией, и совершенно не замечающего, что их невольно подслушивает молодая леди. — Я бы с удовольствием продолжил наш разговор, юный Бальза, но… — таинственный молодой человек повернул голову в ее сторону и шею обожгло словно огнем, заставив кожу покрыться красными пятнами, Лавинья нервно сжала ткань юбки и, предприняв украсить лицо самой доброжелательной улыбкой из все, каких она только имела, присела в реверансе. — О… Аааа, прости Лавинья, я тебя не заметил, — Лука тихо засмеялся и почесал затылок, тихо сетуя, что увлекся разговором со своим наставником и не заметил пришедшую подругу, Флавель ответила на его бессвязное бормотание теплой улыбкой и, чуть коснувшись плеча, тихо уверила, что совершенно не обиделась. Конечно, как приличной девушке, являющейся невестой, ей в пору бы обидеться, но как можно было обидеться на Луку, сияющего от переполняющего его счастья словно рождественская звезда, окруженная горящими свечами? С самого детства он был таким, увлекающимся чем-то до такой степени, что весь мир переставал существовать, словно бы изобретателя окружал непроницаемый невидимый купол, не позволяющий отвлекать юное дарование. Лавинья завидовала такой сосредоточенности и целеустремленности, быть может имея хоть малую часть всех качеств своего дорогого жениха, она бы тоже могла преуспеть в чем-то… В музыке? Как только в голове успела даже тень мысли, Флавель отчетливо услышала строгий голос бабушки, отчитывающий за излишнюю экспрессию в музыке, если бы не гости и правила хорошего тона, Лавинья тут же бы замотала головой, словно флюгель на ветру, чтобы убедиться, что строгой родственницы нет нигде поблизости. Пришлось приложить все усилия, чтобы сохранить лицо, твердую осанку и располагающую гостеприимную улыбку. — Мистер Лоренц, позвольте познакомить вас со своей дорогой подругой Лавиньей Флавель, Лавинья позволь познакомить тебя с гениальным изобретателем мистером Альвой Лоренц. — Пожалуйста, Лука, мне импонирует твое восхищение моими достижениями, но… ты слишком преувеличиваешь мои заслуги, — бледные впалые щеки тронул едва заметный румянец, Альва медленно повернул голову в ее сторону и тонкие губы чуть дернулись в улыбке, — Приятно познакомиться, позвольте выразить восхищение вашей игрой. Она была великолепна. — П-правда? — жар вновь обжег ее лицо, заставив шею покрыться алыми пятнами, пускай комплимент был произнесен будничным ровным тоном, словно бы из вежливости, но сердце забилось в груди в счастья, распуская внутри цветы самых разнообразных цветов и оттенков. Лавинья вновь мысленно укорила себя за столь неподобающее поведение, она будущая жена Луки, в его же присутствии краснеет и смущается от слов мужчины, которого знает меньше пяти минут. Немыслимо! Украдкой Флавель взглянула на жениха, а затем мазнула взглядом по лицам гостей, стоявших неподалеку, кажется никто не обратил внимание на неподобающее поведение будущей миссис Бальза, но все же что-то не давало ей покоя, словно спину прожигал чей-то ядовитый взор, заставляющий кожу покрываться мурашками, а волосы, стянутые в тугую строгую прическу, шевелиться. Громкий голос одного из гостей, окликнувший Луку, заставил ее едва ли не подпрыгнуть на месте, юный изобретатель извиняющее улыбнулся невесте, затем будущему наставнику и поспешил к окликнувшему мужчине, оставив их в компании друг друга. Напряжение росло, казалось бы, оно уже приобретало физическое воплощение, заставляя лампочки, которыми была усеяна комната, сиять ярче. Маков цвет быстро спал, сменившись мертвенной бледностью, не уступающей цвету волос мистера Лоренца, Лавинья живо представила как еще чуть-чуть и лампочки точно взорвутся, погружая комнату во мрак. — Вам нехорошо? — спросил мистер Альва, приподняв бровь, — Здесь довольно душно, юной леди не очень полезны пары вина. — Все хорошо, просто… — просто что? Душно и шумно? Слишком тяжко для привыкшей к тихой и размеренной жизни в маленьком городе девушке, которую вырвали из привычной среды и привезли в столицу, где все сочилось враждебностью и шумом? Возможно, Лавинья и так чувствовала себя натянутой до предела пружиной, которая вот-вот должна была лопнуть, даже от малейшего колыхания ветра, — Ай! — она вскрикнула от внезапной вспышки боли в плече, похожей на разряд тока и лампочки вспыхнули ярким ослепительным светом, а потом разом погасли, погрузив дом во тьму. Кто-то из дам закричал, кто-то начал громко смеяться и шутить, многие недовольно забурчали, стоящий рядом с ней и мистером Лоренцом мужчина громко выругался, когда его собеседник от неожиданности пролил на дорогой костюм вино и, судя по звуку, выплеснул содержимое бокала в ответ, снова послышались крики и отборная ругань, не свойственная людям их статуса. Силуэты искажались во тьме, приобретая жуткие черты, словно потаенная сущность прорывалась, наконец, наружу, не боясь, что яркий свет озарит их уродство. Лавинье стало жутко, тьма душила ее, сжимала тонкую шею в своих когтистых лапах, кончики пальцев похолодели и затряслись, ей отчаянно хотелось убежать в спальню, достать свечу, которую она хранила как раз на такие случаи и зажечь, чтобы хоть немного отпугнуть густую черноту. Пускай Лука вновь будет недоволен тем, что невеста использует старые примитивные методы борьбы с темнотой (и собственными страхами), но сейчас ей было важно увидеть хоть крошечный источник света, чтобы успокоить свое неистово бьющееся сердце и вернуть мыслям покой. Кто-то сжал ее плечо и повел подальше от толпы, от ужаса леди Флавель не смогла даже пискнуть, не то, чтобы позвать на помощь, язык прилип к небу, в ушах шумно шумела кровь, а сердце билось в неистовстве, грозя пробить грудную клетку и убежать прочь, как можно дальше от всего этого. Девушка лишь беспомощно смотрела на очертание высокой фигуры, смутно угадывая очертания наставника Луки — мистера Лоренца, но не смела ничего произнести. Все ее сознание сконцентрировалось на руке, сжимающей ее запястье — длинные тонкие пальцы едва касались ее ладони. Они были прохладными, но ладонь, в отличие от мясистых влажных рук большинства гостей в их доме, была сухой. Предположительно мистер Лоренц держал ее руку крепко, но осторожно, чтобы не причинить неудобств. Молодой мужчина шел вперед, ориентируясь во тьме с поразительной легкостью, словно вместо человеческих глаз у него были кошачьи, хватка длинных жестких пальцев чуть ослабла, когда душный плотно набитый зал сменился тишиной и прохладой пустующего коридора, озаряемого светом луны, льющимся из огромных окон. Белоснежные волосы мистера Альвы отливали серебром под бледным светом луны, а бледная тонкая кожа лица словно мерцала. Лавинья вновь поймала себя на мысли, что рассматривает незнакомого мужчину в доме своего жениха и не может ничего сказать, словно она не аристократка, а наивная деревенская дурочка, которой вскружить голову так же легко как чиркнуть спичкой. — Останьтесь здесь, — Альва Лоренц взглянул на молодую хозяйку дома, холодные привлекательные черты лица чуть смягчились, взгляд потеплел, а пальцы разжали ее руку, чем Лавинья тут же воспользовалась и прижала ладонь к груди. — Но как же… — слова неохотно слетали с языка, оставив после себя неприятные болезненные ощущения, словно бы леди Флавель попробовала съесть морского ежа целиком, девушка беспомощно повернула голову в сторону шумящего зала и с ужасом представила как вновь возвращается туда, после того, как мистер Лоренц буквально вырвал ее из лап вязкой тьмы и всех ее обитателей, — Мне бы… стоило гостей успокоить… что-то сказать? Я… я не обладаю талантом оратора, может… мне стоит сыграть? — Ваша игра прекрасна, но вряд ли в кромешной тьме вы сможете попасть по клавишам и… — Лоренц поморщился, услышав раздаваемую из зала ругань, женские крики, перерастающие в возмущение, сопровождаемое визгом, словно торгаши на рынке, — И вряд ли кто-то будет слушать, они заняты собой, — тихий голос собеседника резонировал от стен и попадал точно в неистовое сердце Лавиньи, леди Флавель чувствовала как ее шея покрывается ярко-красными пятнами от смущения. — Но… Мужчина мягко улыбнулся из-за луны, его лицо и волосы, казалось, сияли подобно сказочным фейри, запоздалой мыслью Лавинья поняла, что Альва что-то дал ей и скрылся в темноте коридора, когда голос Луки окликнул его, девушка так и стояла, не в силах пошевелиться. Любой шорох, шум или же ругань достопочтимых господ доносилась до нее обрывками, словно бы лунный свет превратился в непроницаемый купол, не позволяющий демонам тьмы до нее добраться. Постепенно сердце в груди перестало бить чечетку, дыхание выровнялось, а шум в ушах стих, уступив место головокружению и легкой тошноте от слабости. Ей ужасно хотелось лечь и проспать до самого обеда, в кой-то веки позабыть обо всех обязанностях и просто по-человечески отдохнуть от всего, даже от самого мира. Лавинья представила, как прямо сейчас сбросит с ног неудобную обувь и тихонько на цыпочках, словно ребенок, затеявший пакость или крадущийся за банкой печенья, в тайне от родителей, проскользнет мимо всех и спрячется в своей комнате, достанет свечу из тумбочки, спички, зажжет фитиль и будет наблюдать за теплым пламенем свечи, пока веки не нальются свинцом. Уже когда она будет балансировать на грани сознания, то услышит тихие шаги, недовольное цоканье языком и «Опять засыпаешь с зажженной свечой» … но почему в голове прозвучал не голос Луки, а… Вспышка! Яркий свет от множества ламп, висящих, казалось бы, в каждом уголке их дома, на секунду ослепила ее. Это произошло так внезапно, что сладостные грезы о столь неподобающем (но манящем) поведении исчезли в самые потаенные уголки ее сознание, а чарующий низкий баритон исчез, оставив после себя полыхающие от негодования уши. Недовольство и крики в мгновение ока сменились веселым, но не без нервных нот, смехом. Мужчины смахивали с рубашек капли алкоголя, в тщетных попытках уберечь дорогой костюм от участи быть выкинутым или сожженным, женщины приводили в порядок волосы и поправляли на груди и плечах кружева, чтобы потом скрыть лицо за тонкими веерами и послать пару снисходительно-кокетливых взглядов кому-то в толпе. Бальза и мистер Лоренц лишь извинялись перед достопочтимыми джентльменами из академии и объясняли это перебоями. Досадной оплошностью из-за перенапряжения, которую они все же успешно устранили не без помощи молодой хозяйки, которая так заботливо подавала инструменты (девушка только сейчас поняла, что нервно сжимала отвертку). От этих слов плечо Лавиньи свело от боли, словно ее вновь ударили током, но девушка старалась не подавать виду и вновь с мягкой располагающей улыбкой хозяйки поместья разговаривала с гостями, мысленно отсчитывая драгоценное время до окончания вечера. Ночью ей вновь не спалось. Лука всегда списывал это на тревожность его излишне тревожной подруги на новом месте и уверял, что скоро Лавинья и позабудет о кошмарах, терзающих ее разум в часы беспамятства, но время шло и тревожные странные сны не уходили. Казалось, напротив. Они становились все ярче и ярче, но с восходом солнца стыдливо убегали в потаенные глубины сознания, закрываясь от нее за семью замками. Что-то снилось, да не вспомнить что именно, что-то тревожное, может быть даже жуткое, но что именно Лавинья не могла сказать. Да и… словно у нее не было других проблем в реальной жизни. Переезд, пускай и прошел достаточно гладко, леди Флавель не могла досчитаться некоторых вещей и сейчас, ранним утром, после очередного тревожного сна, она смогла прогнать лишь лицезрением зажженной свечи некоторое время после резкого пробуждения, стоя с самым искреннем изумленным видом между опустевшей коробкой с левой стороны и нагруженного столика хрестоматий, особых журналов, которые молодая леди коллекционировала с особой тщательностью и личных нотных листов… не могла найти сборник своих самых любимых произведений за авторством молодого композитора Фредерика Крейбурга. А ведь именно его творениями сегодня Лавинья хотела сыграть в первую очередь и немного отдохнуть после вчерашнего званного вечера. Но ведь она точно помнила, что складывала сборник композиций ко всем своим вещам, она точно не могла оставить дома! Или могла? Сжав в руках картонную коробку, Лавинья снова перевела взгляд от ровных стопок на коробки, в странной, почти детской, надежде, что заветная книжка с нотами материализуется сама собой в одной из коробок, словно насмехаясь над ее рассеянностью и неверием в собственную память. Но чуда не произошло, столь необходимая сердцу вещь так и не нашлась. — Лавинья! — ладонь Луки промелькнула перед глазами так неожиданно, что леди Флавель едва не подпрыгнула на месте, она пораженно захлопала ресницами, смотря на столь дорогое и знакомое лицо друга детства, юный Бальза неловко улыбнулся и отошел на шаг назад, демонстрируя чистые ладони. — Я тебя зову, а ты стоишь и не отвечаешь, что-то случилось? — изобретатель осмотрел стопки макулатуры и взял в руки одну из ее нотных тетрадей, в которых Лавинья, еще будучи совсем юной, под приступом вдохновения записывала собственные мелодии, пока строгая родственница не высказала свое негодование по такому непозволительному («почти вульгарному» — как в пылу своего возмущения, произнесла бабушка, раскрасневшись настолько сильно, что сморщенное сухое лицо приобрело вид высушенной или вяленой вишни) поведению леди из высшего общества. По-хорошему тетрадь нужно было сжечь, но ни у родителей, ни у самой Лавиньи не поднялась рука, хотя она и отчаянно хотела, чтобы тетрадь со позорными очерками затерялась где нибудь среди старых пыльных вещей на не менее древнем чердаке или чулане, но… в отличии от сборника господина Крейбурга, ее неумелые мелодии отличались невиданной прилипчивостью и наотрез отказывались теряться, даже при переезде. — Прости, я… кажется потеряла сборник фортепианных пьес, ты случайно не видел? — быть может Лука случайно взял? В пылу своей увлеченности очередным изобретением, он мог записывать свои мысли и расчеты на чем угодно, даже на скатерти (некоторые ее хрестоматии так и пали жертвами бурного потока мыслей молодого господина Бальзы). Молодой человек задумчиво потер большим и указательным пальцами переносицу и отрицательно покачал головой, обрезая последние ниточки надежды на нахождение вожделенной вещи. — Извини, но нет. Я не видел, но если найду — обязательно скажу, если не успел на ней вывести несколько формул, тогда — извини. — Конечно, я понимаю. Так… ты меня для чего-то звал? — когда они прибыли в этот город, Лавинья приметила несколько книжных магазинов, стоило сегодня их навестить и посмотреть сборник композиций там. Невиданная популярность господина Крейбурга стихла совсем недавно, словно весенний ураган, который начался совершенно внезапно, но не продержался очень долго и так же неожиданно стих, оставив после себя лишь несколько разбросанных вещей и куче листьев на участке. — Да, у тебя были какие-то планы на сегодняшний вечер, я прав? — девушка прекрасно научилась улавливать первые звоночки перед очередным оправданием Луки о сорванных планах, виновато опущенные глаза в пол, не в силах смотрящие на нее, стихающий до едва различимого шепота голос и попытки вытереть руки о ткань брюк — самые верные признаки того, что очередной вечер она проведет в одиночестве, а может и большую часть ночи. Отчасти леди Флавель знала, что становясь (вернее не особо возражая и следуя воле отца) невестой юного гения, она обрекает себя на долгие-долгие-долгие вечера в одиночестве, но все же… Лавинья надеялась хоть на редкие совместные вечера, исключающие также и удушливо-шумные званные ужины, где им попросту не когда даже словом обмолвиться, не то, чтобы насладиться общением или компанией друг друга. Разочарование обожгло ее душу не хуже едкой кислоты, но… Лавинья лишь кратко покачала головой, стараясь улыбаться как можно искренне и понимающе. — Ничего такого. Я просто хотела провести вечер за чтением, нет ничего такого, чтобы могло… — Чудесно! — широкая радостная улыбка украсила лицо Луки, только-только проклюнувшие росточки раскаяния по нарушенным планам (о которых, кажется, помнила лишь она одна) сгорели под ослепляющим воодушевлением от очередных экспериментов, молодая леди чуть кивнула, слушая планы жениха на сегодняшний день. — Тогда я побежал, мне нужно срочно в академию, а затем в мастерскую, я хочу скорее закончить чертежи и продемонстрировать их Альве! Вот увидишь, скоро мы перевернем этот мир! — Лука уже спешил к выходу, на бегу беря плащ и сумку, набитую чертежами с деталями и в одно мгновение исчез за деревянными дверями с латунной округлой ручкой. Вот только что он был… а теперь нет. — Конечно, — тихо произнесла в пустоту девушка и с тоской бросила взгляд на билеты в оперный театр, казалось бы, невиданная удача — успеть купить билеты на выступление, подающей огромные надежды, молодой певице Алисии Грин… но что-то снова вышло так, что удача сменилась горьким разочарованием. Нет! Ей нельзя об этом думать — мысленно укорила себя леди Флавель и сложила все коробки. У нее все хорошо! Прекрасный новый дом в большом городе, молодой и чудесный жених, увлеченный своим любимым делом, которое совсем скоро принесет ему известность. О чем еще стоит мечтать? А билеты… ну и ладно, зато вечером она насладиться новой книгой или музицированием — все к лучшему! Осталось лишь наведаться в тот самый книжный магазинчик, который она заприметила неподалеку от их дома и поискать сборник произведений Фредерика Крейбурга. Именно так она и поступит прямо сейчас! Убранство книжного магазинчика выглядел так же уютно и очаровательно, как и снаружи. Бесконечные стеллажи из благородного дерева, ровные ряды книг, легкая мелодия, которую напевал граммофон у прилавка, а также мягкий свет свечей — этому месту чужды новомодные веяния или суета внешнего мира, тут все замерло в одном мгновении и не собиралось как-либо меняться. Это успокаивало. Бродя среди стройных рядов, Лавинья вчитывалась в корешки и выискивала знакомые инициалы с узорчатым завитком на заглавной букве «Ф» — Слышала? Концерт, который должен быть сегодня, отменили! — юные особы в дорогих пышных платьях тихо шушукались у массивного окна, кажется, что их больше волновали свежие сплетни, а не приобретения новой книги, Лавинья остановилась, быть может, она поступает не подобающе девушке своего происхождения — подслушивать, но ничего не могла с собой поделать. Ноги намертво приросли к полу и отказывались шевелиться, а уши жадно впитывали произнесенное двумя незнакомками. Концерт… сегодня вечером должны были состояться несколько концертов, интересно именно отменили… неужели. — Правда? А какой из? —спросила вторая девушка и поправила на руках белоснежные кружевные перчатки, ее собеседница тихо засмеялась, прикрыв перьевым веером нижнюю часть лица и смахнула с глаз светлую прядь волос, кокетливо заправив ее за ухо, явив миру массивные жемчужные серьги. — Этой новой певички, как ее, ммм… — блондинка с жемчужными сережками нахмурила брови, силясь вспомнить имя, а затем взмахнула веером, словно имя было совершенно неважно для их разговора, — Ах, кажется либо Алиса, либо Лисия… Алисия. Поговаривают, что она потеряла голос, представляешь? Полностью! Открывает рот и не может издать ни единого звука, даже писка… Лавинья опустила глаза, даже при всем старании, она не могла представить какого это полностью потерять голос или зрение… или слух. Должно быть просто ужасно. Особенно подающей надежды певицы. Леди Флавель стало жутко от одной только мысли, хотя… в голове проскользнула странная, можно сказать даже извращенная в своей жути мысль, что, если подобно несчастной Алисии, она тоже лишена голоса? Все, что от нее требовалось — лишь улыбаться, быть вежливой учтивой невестой, а следом и супругой, которая радушно принимает гостей и поддерживает в имении порядок, не более. Лавинья разозлилась на свои собственные мысли и поспешила покинуть магазин, как столкнулась с кем-то после первого же поворота. — Ой… — Осторожней, — знакомый низкий баритон коснулся ее ушей и лицо в один миг обожгло алым румянцем смущения, мужские руки ужасно знакомо бережно сжали ее плечи и увели подальше от вездесущих глаз голодных до новостей сплетниц, — Леди Флавель, рад нашей встречи. — Господин Лоренц. — Прошу, просто Альва, я чувствую себя невообразимо старым, когда ко мне обращаются так формально, — молодой мужчина засмеялся тихим бархатным смехом и по-кошачьи прищурил глаза, пряча их от ярких солнечных лучей, он шел вперед, мягко, но настойчиво уводя прочь от книжного магазина, в который сам же до недавнего времени хотел зайти. Флавель покорно шла за ним, сосредоточив внимание на горячей ладони и длинных тонких пальцах, сжимающих ее плечо, начинающее покалывать где-то изнутри, словно кожа вспомнила первый контакт с пальцами изобретателя, подарившими ей разряд тока под одежду и до самых костей. — Но вы же хотели посетить магазин, — тихо напомнила девушка, Лоренц задумчиво повернул голову в сторону невысокого здания и равнодушно пожал плечами. — Не думаю, что я найду то, что мне нужно. Если честно я и сам не знаю, что конкретно ищу, — светлые брови задумчиво свелись у переносицы, изобретатель задумчиво пожевал нижнюю губу и вздохнул, — Нет, я… совершенно не уверен, что смогу найти. — Может я могу вам помочь? — робко произнесла девушка, мысленно отвешивая себя подзатыльник, как она может помочь, если даже Альва не знает, что конкретно ищет, но… вопреки ее опасениям, мужчина мягко улыбнулся и медленно кивнул. — Пожалуй, могу я узнать, что вчера вы играли во время ужина? Простите мое любопытство, но… вчера, во время вашей игры, мне показалось, что я нахожу ответ на давно мучивший меня вопрос, — кажется он сам не мог понять, что имел ввиду, поэтому нахмурившись сильнее Лоренц обреченно вздохнул и покачал головой, белоснежные волосы, собранные в аккуратную косу, хлопнули хозяина по плечу, а темно-синяя едва-едва сдерживала их, грозясь в любую секунду покончить со своими обязанностями и упасть на пол или улететь, подхваченная легким весенним ветерком. Лавинья сжала пальцы, отчаянно борясь с желанием дотянуться и перевязать эти притягательные волосы цвета полной луны. От заданного вопроса сердце застучало от радости, ему — уважаемому изобретателю — понравилась ее посредственная игра на фортепиано! — Конечно! — ответила Флавель намного радостней, чем позволяли правила приличия и тут же отдернула себя, тихо извинившись за свое недостойное поведение, — Конечно, — чуть сдержанней ответила Лавинья и скользнула взглядом по зеленой листве, стараясь успокоиться и направить мысли в правильное русло, — Эта соната, написанная старшим лордом Крейбургом… это одно из любимых произведений моей бабушки. — Хмм, а вам она нравится? — Ну… я… я больше люблю музыку Фредерика Крейбурга — его сына, особенно последние произведения, правда они не очень популярны, многие считают их слишком меланхоличными. — Понятно, — задумчиво произнес Альва, спустя минуту безмолвия, когда магазин остался в далеке, мужчина поднял голову и нервно засмеялся, — Хах, я, можно сказать, выкрал вас из магазина, а вы ведь там тоже что-то искали. — Да, но… тоже не уверена, что найду там то, что мне нужно. Увы сборник последних симфоний Крейбурга младшего издавался в очень маленьком количестве и не имел большой популярности… А во время переезда, я потеряла свой экземпляр и… конечно это не критично, я бы могла попробовать подобрать по памяти, но для этого нужен прекрасный слух и…- и хоть немного веры в собственные силы, а также время для подбора мелодии, но ни первым ни вторым она не могла похвастаться, попытки подбора неизбежно закончатся ее стремительным падением в бездну бессилия, да и бестолковый подбор нот мог отвлечь Луку от работы. — Для меня это таинство и то, что вы можете создавать нечто прекрасное из клавиш и чернильных записей сродни магии, — мягкая улыбка украсила аккуратные губы, сердце затрепетало от теплых слов, сказанных почти незнакомцем, которого она знала чуть больше нескольких часов, но… это было сродни выросшим крыльям. *** Лавинья не помнила, как дошла до дома, время, проведенное с господином Лоренцом… Альвой, было чем-то невероятным. Ей даже не хотелось думать, как могла выглядеть со стороны молодая невеста Луки Бальзы в сопровождении другого мужчины. На минуточку его руководителя и учителя. Все было не важно, его слова поддержки, произнесенные глубоким баритоном, искореняли любой зарождающийся страх или нервозность, стоило лишь прокрутить в памяти его голос и теплые слова поддержки. Леди Флавель чувствовала себя невероятно окрыленной и, вернувшись домой, в нетерпении сбросила с себя легкий плащ, переобулась и поспешила скорее за фортепиано, чтобы излить всю эйфорию от прожитого дня на белоснежные и черные клавиши ее верного и любимого инструмента. Она играла и играла, позабыв о сорванных планах сначала из-за забывчивости Луки, а затем из-за несчастья, случившегося с певицей. В мыслях была лишь неспешная прогулка по парку, обсуждение музыки, изобретений и всего того, что могло быть им обоим интересно. На удивление, они нашли множество тем для разговоров, Лавинья не помнила, чтобы хоть раз с кем-то так оживленно и долго общалась, кроме Луки у нее не было друзей, до сегодняшнего дня. Хозяйка поместья и будущая мисс Бальза прервала игру, когда в зал вошла гувернантка с чем-то продолговатым, обернутым в бумагу и повязанную простой холщовой нитью. — Что-то случилось? — опустив руки на колени, Лавинья чуть пригладила ткань юбки и поднялась на ноги, закрывая крышку музыкального инструмента, служанка чинно оповестила о прибывшем почтальоне, который просил передать ей — леди Лавинье Флавель — посылку. Удивленно хлопнув ресницами и поблагодарив служанку, молодая леди взяла в руки посылку и осмотрела со всех сторон, никакой сопровождающей записки, кроме адреса дома, ее собственного имени, изысканной буквы Л ничего не указывало личность отправителя. Л… Лука? Должно быть она забыла о какой-то дате и не подготовила подарок, а заботливый жених отправил по почте, чтобы сделать сюрприз или… это извинение за сорванные планы? В который раз позабыв все наставления дорогой родительницы и мысленно махнув рукой на этикет, Лавинья развязала в нетерпении веревку и развернула подарок. В руках красовался альбом в мягкой обложке светло-розового цвета с позолоченными краями, мягкой широкой росписью в центре красовалась фамилия и имя известного музыканта — автора сборника музыкальных сонет и симфоний — достопочтимого Фредерика Крейбурга. Совершенно новое издание с чистыми ровными страницами, испещренными пляшущими нотами, которое держал в руках лишь издатель, ну и продавец с почтальоном и служанкой, которые передали ей этот невероятный подарок. Хотелось прыгать и скакать словно маленькая девочка, звонко смеяться, кружиться, а главное дождаться дорогого дарителя и крепко-крепко обнять, а возможно… от этого сиюминутного желания щеки обожгло огнем и расцеловать женихи, позабыв о всех правилах этикета. Но увы, Луки не будет до самого вечера, но зато сейчас она вдоволь насладиться любимыми мелодиями, позабыв обо всех тревогах и заботах. Часы тянулись неимоверно долго, как это бывает когда ждешь чего-то или кого-то, Лавинья успела сыграть несколько произведений, отточив свою игру левой рукой, практически до того уровня, когда ей и самой стало нравится, привела себя в порядок, распорядилась о том, чтобы приготовили поздний ужин к приезду Луки и заняла себя чтением книги, правда текст наотрез отказывался укладываться в ее голове, почти через каждую строчку Лавинья грезила о том, как заключит в объятия жениха и будет благодарить о подарке до тех пор, пока охрипнет. Леди Флавель бросила книгу, когда служанка оповестила о приезде молодого хозяина поместья, девушка едва сдерживала порыв схватить юбку, поднять так, чтобы непозволительно оголить лодыжки и побежать со всех ног к главным дверям дома. Жених, уставший, но довольный проведенным днем в мастерской, молодой человек медленно снимал кардиган, сонно моргал и бубнил себе под нос, просчитывая разные переменные, вероятности и прочее-прочее, что было девушке совершенно непонятно. — Лука! Как… как прошел твой день? — она едва могла держать себя в руках и не броситься обнимать молодого человека, поэтому в нетерпении переминалась с ноги на ногу, словно ожидая, когда будут соблюдены все обязательные правила хорошего тона. Юноша одарил невесту уставшим, но довольным взглядом и медленно моргнул сначала левым, а затем правым глазом и подавил зевок. — Вполне, мы, — он снова зевнул, прикрыв рот рукой и сонно качнулся в сторону, едва удерживая равновесие, — Мы добились существенного прогресса, Альва — гений, пускай он осторожничает, но он невероятен… Ты сегодня прямо светишься, что-то произошло? Нашла свою тетрадь? Я же говорил, что ты скорее всего просто положила в другую коробку или отложила… Казалось бы, один вопрос, а вся эйфория, сопровождающая ее остаток дня, исчезла. Лопнула как мыльный пузырь, бросив наивную дурочку в бездну непонимания и огорчения. Лавинье оставалось лишь стоять с опущенными руками и удивленно хлопать ресницами в полной растерянности от происходящего, пока жених все говорил и говорил, делясь с ней чем-то, но весь мир стал невероятно далеким, словно ее окружили непроницаемым куполом. Она рвано кивнула, когда Лука привычно поцеловал в щеку и, громко зевая, ушел в обеденный зал, пожелав доброй ночи. Уже стихли шаги и где-то послышался разговор Бальзы с прислугой, а она продолжала стоять в оцепенении, если загадочный «Л» не Лука тогда… кто? Даже спустя несколько недель после приезда в этот город, Лавинья не успела обзавестись крепкими знакомствами, что говорить о друзьях. Кроме прислуги, Луки и мистера Лоренца она особо ни с кем и не разговаривала, конечно, исключая гостей на званном ужине, но… Флавель распахнула глаза, пораженная своей же догадкой, она стояла без движения и смотрела в пустоту коридора, не веря самой себе… либо, не желая или боясь верить в правдивость этой догадки. Этого попросту не могло быть, но… Если загадочный даритель на «Л» не Лука, то… могло ли так случиться, что Альва Лоренц, мужчина с которым она знакома от силы несколько часов… прислал ей подарок? Озноб сменился жаром, сравнимым лишь с жаром тропической лихорадки, и пускай Флавель никогда не болела столь страшной болезнью, на ум пришло лишь подобное сравнение. Скорее всего господин Лоренц посетил другой книжный магазин, случайно обнаружил этот сборник и решил, в качестве жеста доброй воли или просто из вежливости, отправить ей посылкой, дабы не поставить невесту своего подмастерья в неудобное положение. Да! Скорее всего так и было! Альва же еще вчера вечером оценил ее игру на фортепиано и просто решил по-дружески помочь. Стало немного легче, жар отступил, сердце перестало биться в неистовстве, но где-то в самых потаенных глубинах ее естества что-то отдалось горечью, разочарованием? Леди Флавель выдохнула с облегчением и, пообещав себе написать Альве благодарственное письмо, отправилась в спальню, чтобы приготовиться ко сну и, перед тем как провалиться в царство Морфея, несколько минут понаблюдать за зажженной свечкой.

«Уважаемый, мистер Лоренц, быть может я совершаю ужаснейшую ошибку, но если это так, пожалуйста, будьте добры и снисходительны, ведь вы единственный, с кем я поделилась историей своей пропажи, кроме моего жениха Луки…»

Оглядываясь назад… чтобы было, если бы она не написала первое письмо, ставшее отправной точкой к цепочке всех последующих событий. Чтобы произошло, если бы Альва не ответил на письмо, подтверждая личность «загадочного дарителя». Могло ли все пойти иначе? А быть может все случилось именно так как должно? Кто бы мог предположить, что купленная в совершенно искренно-чистом порыве книжка с нотами даст начало их переписке? Начавшаяся как совершенно чистая и невинная дружеская переписка двух одиноких душ, все крепче и крепче связывала их невидимыми, но невероятно прочными нитями друг к другу. В этом нет ничего ужасного, они просто хорошие друзья — уверяла себя Лавинья, со странным трепетом раскрывая новое письмо, которое ей принес мальчик-посыльный, получивший за свою работу (и молчание) несколько звонких монет с обеих сторон, с довольной улыбкой побежал по своим делам, насвистывая веселую мелодию. Пальцы дрожали, но все же, подцепив угол, она смогла раскрыть конверт и медленно опустилась в мягкое кресло.

«Мой добрый, светлый друг. Ты не представляешь какое облегчение и счастье испытываю я, когда могу разделить с тобой свои переживания и тревоги, зная, что ты, мой добрый ангел, поймешь и поддержишь даже в самый темный час. Лавинья, как жаль, что нам с тобой не под силу отговорить Луку от его утопических идей. Увы, я не могу рассказать обо всем, некоторым тайнам лучше оставаться запертыми под надежными замками, но когда-то я уже проходил нечто подобное. Ох, это похоже на бесконечный круг, в котором сменяются лишь декорации, даты и некоторые переменные. Но сейчас, в бесконечном цикле однообразных перемен появилась ты — мой добрый друг. Быть может ты — та самая необходимая деталь механизма моего существования, которая сможет разорвать бесконечную цепь событий, коим суждено вечно следовать друг за другом, пока не наступит один единственный конец. Если бы я знал, то точно бы отказался от участия на выставке, хотя и понимаю, что тогда бы не познакомился с твоим женихом и… с тобой, мой дорогой друг. И мою бы душу не раздирали муки совести…»

Она вчитывалась в каждую строчку, каждое слово отдавалось эхом в голове, заставляя сердце болезненно сжаться. Против воли, Лавинья все чаще вспоминала о клятве, данной ими еще в детстве… — Я сегодня немного задержусь, — голос Луки раздался так внезапно, что девушка едва не подорвалась на месте, но погруженный в пучины собственных мыслей жених, даже не заметил этого, лишь продолжал возиться с запонками на рубашке, — Так, что ужинай без меня, возможно я заночую в мастерской. — Хорошо, — Лавинья пораженно распахнула глаза, то с какой отрешенностью и спокойствием произнесла это несколько обескураживали и, даже, испугали. Казалось бы, совсем недавно подобные слова Луки горьким разочарованием растекались внутри нее, окрашивая мир в тусклые серые краски и заставляя душу ныть от тоски, но сейчас… пустота. Зияющая дыра без каких-либо эмоций, переживаний или тревог. Серое ничего и снова отголоски клятвы, произнесенной очень и очень давно. — Лука, а если ты встретишь кого-то и влюбишься? — в тот дождливый вечер она как раз закончила музицировать и просто сидела за любимым инструментом, пока Лука Бальза — ее единственный друг и будущий жених — мастерил что-то, сидя за соседним столом, мальчик складывал инструменты в небольшую коробку из-под печенья, чтобы достать другой и снова продолжить «колдовать» над непонятной конструкцией. — А почему я должен это сделать? — глупые вопросы отвлекали и раздражали, юный Бальза недовольно свел брови над переносицей, продолжая закручивать болтик. — Ну… Нас же обручили, а вдруг ты встретишь кого-то и влюбишься. В маминых книжках такое часто происходит, — Лавинья задумчиво болтала ножками по воздуху, любуясь как в лакированных туфельках отражается свет свечей, — В книжках из-за этого всем очень больно. — Значит не буду влюбляться, — логично умозаключил мальчик и отложил отвертку, — Чувства мешают достижению прогресса, если я хочу стать великим изобретателем, то не должен распыляться на всякую чепуху… — Помнишь нашу клятву? — голос звучал сухо, подобно песку, но сейчас Лавинья не хотела отвлекаться на стакан воды, чтобы смочить в момент пересохшее горло, сейчас, именно в данный момент, она как никогда желала услышать от жениха ответ, понимая, что потом он может не ответить, а она… не решится переспросить. Лука замер у входа и повернул голову в ее сторону, часто моргая, Лавинья укусила себя за внутреннюю сторону щеки, сдерживая рвущуюся улыбку, казалось, что в этой абсолютной тишине можно было услышать жужжащий рой мыслей жениха. — Хах, — наконец совладав с легким шоком, потомок известного изобретателя поправил рукава, — Я понимаю… ты переживаешь, что я пропадаю не в мастерской, а нашел кого-то, — Лука чуть усмехнулся, не замечая, как заалели от возмущения щеки леди Флавель, — Это ожидаемо, для тебя подобные рассуждения вполне естественны. — Меня? — ее охватило возмущение и нечто неизвестное распылялось внутри, подобно разгорающимся углям под порывом ветра, руки начали нервно трястись, толи от возмущения, толи от негодования… Лавинья сложила письмо и спрятала в складках платья, боясь, что в подобном состоянии она испортит послание дорогого Альвы, каждое из которых хранила с особой бережностью, словно самые редкие сокровища. Лука не со зла, он просто не понимает, что слова, брошенные не подумав, могут сделать больно. Но молодой Бальза продолжал рассуждать о тонкостях девичьей души и странности логики с такой легкостью, словно знал все тайны мироздания. Лавинья была слишком поражена, чтобы что-то сказать или возмутиться. — Могу тебя уверить, я не нашел никого и не скрываю от тебя тайные свидания, напротив… хочешь пойти сегодня со мной? Хотя, уверен, что тебе будет крайне скучно, мы с Альвой будем заняты… — Хочу! — она выпалила слова с такой яростью, что жених отпрянул и вновь с искреннем удивлением смотрел на нее, не веря, что Лавинья, его извечно тихая, спокойная Лавинья, может быть такой. Такой… напористой, но… она хотела. Хотела пойти, хотя не понимала зачем. Может быть, чтобы увидеть то, над чем работает не покладая рук ее жених, а может… нет. Флавель запретила себе думать об этом, нет. Этот порыв никак не связан с произнесенным именем, человека с кем она вела переписку уже больше месяца. Нет. Ее порыв никак не связан с небесно-голубыми глазами, длинными волосами, извечно заплетенными и лежащими на плече, а также мудрой и теплой улыбке, в которой скрывалась горькая печаль потерь. Сердце снова пропустило удар, а спрятанное письмо, казалось, решило о себе напомнить и отозвалось странным теплом, растекающимся от колена до самой шее, окрасив ее в светло-красный цвет. Нет. Этот порыв никак не связан! Просто… Она просто хочет удостовериться в верности будущего мужа и… и все. Это было ошибкой! Ужасной, непростительной ошибкой. Сиюминутным порывом, после которого леди Флавель ругала себя последними словами. Ей не следовало ехать, но ничего не вернуть. Дом изобретателя Альвы Лоренца располагался в отдаленном месте на небольшом пригорке, окруженный густыми зарослями плюща, сквозь которого проглядывался металлический забор, единственное, чего не касался захватчик были ворота. Молодая девушка с удивлением отметила, что отсутствовал навесной замок или... хотя бы что-то, что могло уберечь хозяина от нежеланных посетителей. Словно... хозяин дома был уверен, что никто не нарушит его покой. Ни простые любопытные зеваки, ни негодяи с самыми ужасными намерениями. Он был уверен в собственной безопасности или... что попросту не захочет посетить этот, на первый взгляд, мрачный, одинокий особняк? На территории вокруг дома, кроме пару доживающих свой век могучих дубов, ничего не росло, даже сорняк казался каким-то безжизненным. Этому дому словно ему чего-то не хватало, но сам хозяин поместья отличался гостеприимством, лишь на долю мгновения в его небесных глазах промелькнула тень удивления, когда из экипажа, помимо ученика, вышла и девушка.       Лавинья старалась не мешать, безмолвной тенью скользила меж разнообразными моделями и изобретениями, осторожно переступала провода, в беспорядке лежащие повсюду, словно змеи во влажных тропиках, и призраком бродила по залу, стараясь стать совершенно незаметной. Каково же было изумление гостьи увидеть в одной из комнат… пианино, граммофон и музыкальные пластинки, лежащие неровными стопками на столе. Разбитые, сломанные, от некоторых остались лишь осколки, почему столь добрый и понимающий человек как Альва столь жестоко обошелся с несчастным винилом? Лавинья провела пальцами по крышке музыкального инструмента и медленно открыла, по белоснежным клавишам тотчас побежал долгоногий паук, а на внутренней стороне крышки осталась висеть белоснежная паутина. — Ох. Боже, тобой, видимо, давно не пользовались. Бедняжка, — леди Флавель легко пробежалась по клавишам, вслушиваясь в звучание нот. Не так плохо, как могло быть, но все же оно сильно расстроено, особенно до и си малой октавы отказывалось звучать, что ж она знает несколько произведений, которые не потребуют использование этих нот. Конечно… крайне неприлично — вероломно взять и начать играть в чужом доме, но что еще оставалось делать бедной деве, пока жених возится над каким-то хитроумным изобретением? Робкие первые ноты сменились более смелыми и совсем скоро пустующую залу с коридором наполнила чудесная мелодия, Флавель не помнила кто был автором, казалось, эту мелодию она знала с самого детства, пальцы сами скользили по клавишам, извлекая из них чудесную нежную музыку, грустную, но это была светлая грусть, обещающая после дождя светлое солнце. Или скорую встречу после долгого расставания. Лавинья растворялась в ней, позволяя музыке унести себя далеко за пределы этой комнаты, здания и своих переживаний… совершенно далеко, она продолжала играть и играть, когда почувствовала на спине чей-то взгляд. Цепкий и пронзительный… нечеловечий. Можно сказать звериный, хотя и осмысленный. Пианистка вздрогнула и повернула голову в сторону предполагаемого источника взгляда, но… там оказался лишь хозяин дома, Альва поднял руки, показывая пустые чистые ладони, в доказательстве своих намерений и тихо извинился, что напугал гостью. — Альва, что вы… это я должна извиняться, что без разрешения воспользовалась вашим музыкальным инструментом, — сердце забилось маленькой встревоженной птицей, мечтающей покинуть клетку и вспорхнуть прямо в руке высокому мужчине. Лоренц одарил ее мягкой улыбкой и, пройдя в глубь комнаты, сел рядом с ней. Достаточно близко, но все еще удерживая границы дозволенного между ними. — У меня не так много прислуги, да и та разъехалась на время, поэтому я не оказал вам должного приема. Поэтому пока Лука занят расчетами, решил сделать чай и услышал твою игру. Лавинья, скажи, кто автор этого произведения? — М-м-м, я не знаю. Я просто помню ее, словно бы кто-то играл мне или… или я ее выдумала еще давно в детстве, а потом решила, что где-то услышала, — честно ответила Флавель, поглаживая пальцами белые и черные клавиши, — Надеюсь я не мешаю вам? Если моя музыка отвлекает, то я… я могу взять книгу из вашей библиотеки и почитать? Простите мне не стоило приезжать. — Почему ты так решила? — Альва наклонил голову набок, искренне изумляясь словам гостьи, — Вы — желанные гости в моем доме, по правде сказать… одни из не многих гостей за последние года. И твоя музыка, она вовсе не отвлекает, даже не думай об этом! Еще на том вечере, — мужчина рассеянно скользнул взглядом по пластинкам на столе и граммофону, словно пытаясь найти что-то среди вещей, покрытых тонким слоем пыли, — Когда я услышал твою игру, то что-то открылось мне… Словно завеса, скрывающая от меня тайны мироздания, приоткрылась и явила свои секреты. Я думал, что просто был окрылен вдохновением от прекрасной музыки, но ни пластинки с записью, ни концерт другого музыканта, не могут сравниться с тем, что испытывает моя душа, когда я слышу твою музыка, дорогая Лавинья. И сейчас, я нахожу лишь подтверждение своему безумию, ведь услышав твою музыку вновь, я почувствовал, как… как наконец просыпаюсь от бесконечного сна, на который обрек себя с той самой минуты, когда согласился проектировать эту безумную машину, которая принесла мне и другим одни страдания. — Вы, право, преувеличиваете, моя игра не может такого, — щеки тронул алый румянец смущения, под пристальным взором Лоренца становилось неловко и как-то легко одновременно, — Я играю едва ли хорошо, это вам скажет любой музыкант и… — Не смей никому позволять так говорить о себе, слышишь? — с неведомым порывом Лоренц сжал ее плечи, — Не смей сомневаться в своем таланте, уме или красоте, — порыв стих, мужчина медленно разжал пальцы и невесомо провел по рукавам платья, мимолетный гнев сменился усталостью и горечью, словно он испытывал непереносимые муки, — Прости меня, я не хотел тебя пугать. Я просто не понимаю, почему ты так уверена в собственной некомпетентности, когда на самом деле я вижу юную, красивую, одаренную талантом и умом девушку. Лавинья слабо улыбнулась, столь теплые слова трогали ее сердце, распространяя по телу тепло, от которого что-то в душе трепетало, она не помнила, чтобы хоть раз испытывала нечто схожее, когда разговаривала с Лукой, девушка позволила хозяину поместья взять себя за руку и повести обратно в мастерскую, хотя не понимала зачем, если она ничего не смыслит в проводах и новомодных лампочках. — Пожалуйста, я совершенно ничего не понимаю в этом и, сказать честно, предпочитаю свет свечей. — Хаха, как забавно, мой дорогой друг, я же напротив боюсь огня, — в голосе вновь промелькнули знакомые ноты горечи, а изящная рука крепче сжала ее, словно девушка собиралась вдруг исчезнуть, — Он оставляет после себя лишь пепел и боль. — Если его держать без контроля, но огонь в камине дарит тепло и маленькая свеча может подарить душе покой и прогнать тьму, — мягко возразила леди Флавель, Альва ответил легкой полуулыбкой и открыл дверь, ведущую в мастерскую. — Так же и с электричеством, в умелых руках он позволяет достичь небывалого, но если пустить все на самотек, то… Они оба вздрогнули от яркой вспышки света, Лавинья поспешила к Луке, удостовериться, что с женихом все в порядке, пока Лоренц открывал окна, дабы проветрить помещение от едкого черного дыма и коктейля ароматов из паленых волос, сгоревшей резины и… химикатов? Бальза лежал плашмя на полу, тихо смеялся, сетуя на свою оплошность, его лицо почернело от копоти, а растрепанные волосы были похожи на черную тучку. — Хахаха, все в порядке, я в порядке… вот же ж, кажется, я ошибся в расчетах, — потерев подбородок молодой изобретатель бойко встал на ноги, не обращая внимание на хлопочущую вокруг него девушку и поспешил к бумагам, испещренным множеством записей и формул, чтобы найти ошибку. Проигнорированная невеста лишь опустила плечи и отошла к столу с различными инструментами и деталями, чтобы отвлечься от привычного равнодушия своего будущего супруг. — Лука, — недовольно произнес Альва, в искренних светлых чувствах желая отчитать подмастерье за возмутительное отношение к своей же невесте, но поймав уставший взгляд девушки, лишь тяжко вздохнул и отвернулся, Лавинье показалось или же его лицо действительно покрылось бледно-розовыми пятнами? Не стоит заострять внимание. Леди Флавель лишь украдкой взглянула на Луку и вновь опустила взор, изучая разнообразные инструменты и детали, а в особенности два сине-красных магнита, Лавинья видела такие с детства, когда-то, когда они были детьми, Лука развлекал ее фокусами с магнитами, притягивая монетки или пряча маленький магнит в рукаве, заставлял их двигаться, играя роль фокусника. Ах, прекрасное беззаботное детство. — Магниты, удивительный металл, он может как притягиваться друг к другу, — Лоренц повернул синюю сторону одного к красной стороне другого, демонстрируя притяжения разнополярных сторон, — Так и отталкиваться в случае однополярности, почти как у людей, — и продемонстрировав свои слова на примере, Альва лукаво подмигнул девушке, взял необходимые инструменты и направился помогать ученику. Каково было удивление леди Флавель, когда через несколько дней, после посещения поместья господина Лоренца, вновь пришло письмо, но с чем-то тяжелым. Лавинья осторожно вскрыла ножом для писем и перевернула конверт, помимо плотно сложенного письма на поверхность стола упал самодельный, но по мнению молодой девушки, не менее элегантный кулон на тонкой цепочке. Искусно переплетенные тонкие нити металла, едва обхватывали синий кусочек магнита. Не нужно было быть гением, чтобы осознать у кого осталась красная половина. Сердце вновь затрепетало, но разве она может принять этот подарок? Как это будет выглядеть со стороны? Молодая невеста принимает подарок от наставника своего жениха и ходит с этим экстравагантным подарком всем на обозрение… Вот же будет раздолье для городских стервятников. Ох, бабушка разразилась бы в неистовом гневе, если б услышала хоть малую часть того, что происходит сейчас. Об их, с мистером Лоренцом, тайной переписке и сокровенной, самой чистой, дружбе. Лавинья взглянула на себя в отражении зеркала… она вновь стоит сжавшись, словно ожидая как сухой голос родительницы начнет отчитывать за плохую осанку, посредственную игру на музыкальных инструментах и неоднократно начнет вбивать в голову, словно гвозди, слова об единственном предназначении — стать супругой и быть любезной. Руки затряслись. Любезной… она всю свою жизнь любезна! С этими толстоблюхими главами академии, которые почти каждую неделю чинно пируют в их доме, бахвалясь своей мнимой гениальностью (за счет крови и умов несчастных учеников — как однажды в сердцах выпалил Альва), строить из себя глупенькую дурочку и улыбаться, смеяться от удушливых глупых шуток и болванчиком кивать в такт словам их не менее самовлюбленных жен или подруг. Чтобы все равно потом слышать за своей спиной грязные слухи и слова оскорбления в свой адрес. «Ах. Она такая очаровательная пустышка. Воистину, чем умнее жених, тем глупее его женушка» «А зачем такой как она вообще думать? Ей положено лишь быть тихой и покладистой, да смиренно ждать муженька, когда он вернется домой. Что он делает в своей мастерской не ее ума дела». И если бы эти разговоры касались лишь ее. Леди Флавель могла бы проглотить злость и стерпеть наглые улыбки сплетниц, которые даже не собирались скрывать своей сущности за масками добродетели. Но Альва… В последнее время город заполонили ужасные и отвратительные слухи, касаемые мистера Лоренца. Самого благородного, чистого душой и помыслами человека, подобных которому она ранее никогда не встречала (за исключением, пожалуй, собственного отца). Его поливали за глаза грязью, смели ставить под сомнение его ум и талант, а что более ужасное — обвиняли в краже. Неслыханно. Очернять такого замечательного человека. Внутри Лавиньи клокотал гнев. Невиданная ярость пожирала изнутри, если бы не ее положение и любовь к родителям, чье имя она страшилась опорочить, то… Боже. Какие черные и ужасные мысли копошились в такие моменты в ее голове. Надоело. Надоело все это. Надоело претворяться, что ей интересны пустые разговоры, сплетни и подобная чепуха, надоело ждать до самой ночи, чтобы получить лишь порцию того, что должно называться «вниманием» и с понимающей улыбкой удалиться, чтобы не мешать жениху. Жениху, который, словно был глух к очернению своего наставника. Человека, которому, на минуточку, был многим обязан. Лука, вообще, в последнее время становился все более и более взвинченным. Он мог влететь в дом, подобно урагану, не обращая внимание ни на кого, чтобы, с оглушительным хлопком двери, удалиться к себе. Или же ходить мрачнее тучи, с нервно дрожащими плечами, покусывая ноготь — вредная привычка, которая проявлялась в минуты самого сильного переживания. Что же Лоренц? Он с мягкой печальной улыбкой благодарил девушку, что она не оставила и верит даже сейчас. Напряжение нарастало, как и тогда на званном ужине, когда Альва коснулся ее плеча, чтобы что-то спросить, Лавинья чувствовала приближение неизбежного. Взрыва. И он произошел. Комнату сотрясла оглушающая пощечина, голова Луки повернулась в сторону, на щеке наливался алым цветом отпечаток ладони, молодой человек чуть коснулся лица, не веря в произошедшее. Лавинья стояла с поднятой рукой и тяжело дышала, ее глаза, широко распахнутые от гнева, казалось метали гром и молнии, секунду назад его тихая, спокойная невеста сорвалась с места, стоило словам, пропитанным насквозь яростью и ненавистью, сорваться с губ, и оглушительная пощечина поразила его. В ушах все еще стоял звук соприкосновения ладони с лицом, а распухшая щека пульсировала от боли. — Как ты посмел. Он верил тебе, верил и учил, — лучше бы Флавель кричала, билась в истерике, обвиняла во всех смертных грехах, но не эта обжигающе холодная ярость, — Так ты отвечаешь на обучение, предательством и мерзкой клеветой? — Я видел записи, письма и доказательства, что он присвоил чужие исследования. Он мошенник. — Я не желаю слышать эту мерзкую клевету, Лука, подумать только мистер Лоренц взял тебя под свое покровительство, а ты? Распускаешь такие мерзкие слухи. — Ты знала, что Альва работал с моим отцом? Он работал с этим… этим подонком, который годами отказывался от меня и матери, из-за которого моя матушка… — Лука втянул воздух сквозь плотно сжатые зубы и покачал головой, его глаза заблестели от слез, но молодой человек не позволил себе проявить даже малейшей слабости, -Подобное тянется к подобному. Они оба гнилые, гнилые до самого костного мозга. — Не смей так говорить, Альва добр и благороден. Он бы никогда не поступил так, как сделал твой отец. — Ха… хах Альва? Просто… Альва? Что еще Альва пытался выкрасть, кроме моих знаний и трудов? Может быть мою невесту? Ты думаешь я настолько слепой? Что не замечаю, как ты постоянно что-то пишешь и ждешь посыльного, а эта жалка поделка? — юноша кивнул в сторону кулона, которое Лавинья тут же прикрыла ладонью, словно пыталась спасти от всеразрушающего гнева юного Бальзы. Подающий надежды изобретатель начал ходить взад и вперед, лохмача и сжимая волосы, пытаясь понять, как так вышло, почему все его любимые и близкие так или иначе предают. Даже собственная невеста. Ему было больно. Больно и тошно. Он ждал, ждал и надеялся, что Лавинья, его милая, тихая и робкая Лавинья, которую он знал с самого детства, подойдет и заключит в объятия, утешит, уверит, что все было простой ошибкой, тоской девичьего сердца, потянувшегося в минуту одиночества к обладателю сладких обманчивых речей, что она была наивной бабочкой, попавшей в паутину ужасного паука, а потом, когда его ярость утихнет, они будут сидеть в обнимку несколько часов и он пойдет в мастерскую, окрыленный и уверенный в том, что его не покинет последний дорого человек. Но… Лавинья стояла без движений. Она была холодна, подобно ледяной статуе и отчуждена, девушка тяжело выдохнула, качнула головой и прикрыла глаза. — Альва Лоренц — мой друг, человек, кто поддерживал меня в этом городе, единственный кому было до меня дело, — каждое слово звучало стуком молотка по крышке гроба их отношений, едкая кислота отравляющая последние ростки благополучной семейной жизни, с каждым произнесенным словом она становилась все холоднее, — Кто ценил меня, мои увлечения, кто не оставлял меня в темноте, когда я так нуждалась. Лука, я расторгаю нашу помолвку. Оглушающий удар последнего гвоздя. Стук молотка судьи на заседании. Яркая вспышка, повлекшая за собой полную тьму, в этот момент мир исчез в непроглядной темноте. Лука понял, что сидит в кресле и смотрит в пустоту, когда бой напольных часов оповестил о пяти часах, в коридоре на столике возле зеркала лежало обручальное кольцо, а леди Флавель уже не было в поместье. *** Быть может, это было ошибкой, ее чувства окажутся отвергнутыми, а имя навеки покроется несмываемым слоем позора, но… она просто не могла больше оставаться в этом доме. Если Альва отвергнет, то… она покинет город, у нее было с собой немного денег и драгоценности, которые можно продать. А дальше. Билет обратно или… куда-нибудь, где ее никто не будет знать. Сменит имя и будет работать учительницей музыки в академии для девочек или устроится в чью-нибудь семью гувернанткой. Всяко лучше, чем жить так. Ее сердце просто не выдержит больше такого. Ноги сами несли в сторону одинокого поместья под стать своему хозяину, пускай уже совсем стемнело и порядочной леди не пристало так поздно идти в дом к холостому мужчине, но… она устала. Устала вертеться как уж на сковородке, чтобы всем угодить, быть послушной, прилежной… удобной. Поднявшись по лестнице, Лавинья постучала в дверь и сделала шаг назад, кутаясь как можно сильнее в шаль, летние вечера все еще оставались холодными, а ветер немилостиво обдувал ее руки и плечи, заставляя вздрагивать и ежится. Выждав несколько минут, она поднесла руку, чтобы ударить еще раз, но дверь распахнулась, пораженный столь поздним визитом Альва, удивленно распахнул глаза и быстро завел ее внутрь, сняв с себя домашний халат, мужчина сразу накинул на девичьи плечи, чтобы незваная гостья скорее согрелась. — Лавинья, господи, что случилось? Ты дрожишь… совсем холодная, пойдем скорее в зал, я растоплю камин и принесу чего-нибудь, тебе нужно выпить, у меня есть вино и бренди… господи, о чем я, прости, я совершенно не собираюсь тебя спаивать. Я сейчас поставлю чайник и заварю чай. Слова доносились приглушенно, все внимание леди Флавель было сосредоточено на руках, мягко поглаживающих ее спину и руку, словно каким-то неведомым образом Лоренц узнал о том, что произошло и всеми силами пытался утешить молодую гостью. Лавинья позволила усадить себя в кресло и укутать пледом, как маленькую, нуждающуюся в заботе и тепле девочку. Хозяин дома бросил несколько сухих поленьев в камин, чиркнул спичкой и закрыл заслонки, чтобы горящий уголь или щепка не попали на ковер, а затем поспешил на кухню, девушка уставшим взглядом проводила высокую фигуру, а затем уткнулась лицом в воротник мужского халата. Пахло приятно. Чем-то свежим, похожим на аромат хвои после дождя и чем-то терпким. Треск огня в камине успокаивал, прогонял все дурные мысли и переживания, стало не так страшно, хотя ее все еще потряхивало после произошедшего, а в голове чуть менее гулким роем вилось негодование, как Лука мог так поступить? — Держи, ты бледна словно смерть, что-то произошло? Что-то с Лукой? — Альва сел перед ней на пол и обеспокоенно всматривался в бледное безучастное ко всему лицо гостьи. Лавинья медленно сделала глоток и поставила чашку на столик возле кресла, ее взгляд был прикован к половинке кулона, висевшего на шее Лоренца, вторая часть магнита. Могло ли это быть тайное послание? Смеет ли она надеется на что-то помимо нежной дружбы или стоит навсегда заколотить все свои чувства и попросить остаться рядом с ним, хотя бы в качестве компаньона? Девушка медленно сползла с кресла, чтобы быть на одном уровне с хозяином дома и крепко его обняла, пряча смущенное лицо. — Ты меня любишь? — слова сорвались слишком быстро, Лавинья нервно засмеялась это звучало так… так пошло и глупо, словно в дешевом бульварном романе, — Прости я… я расторгла помолвку. Я так больше не могла. Прости если я глупо посчитала, что твое участие и доброта гораздо более чем дружба, но я просто… тебе сейчас нелегко. Эти слухи, просто... хочу, чтобы ты знал, я не верю в них, ни в одну. Ты замечательный, мудрый и добрый. И если я в твоих глазах просто друг, то… Флавель успела лишь вздохнуть, когда ее прижали к себе ближе и поцеловали. Иначе чем ее целовал Лука, не невесомый поцелуй в щеку или уголок губ, а именно так… как обычно целовались во всяких книгах, с небывалой пылкостью и страстью, от которых бы плевалась бабушка, называя подобное проявление чувств низменной пошлостью, но… как же ей было все равно. Весь мир остался где-то далеко, проблемы, интриги, сплетни, все осталось за дверями и плотными каменными стенами, сейчас были лишь они одни, соединенные половинами магнитов. С трудом Альва разорвал поцелуй, чтобы они оба смогли отдышаться, не веря в происходящее Лоренц медленно провел рукой по лицу, смахивая длинные пряди волос. — Мой добрый друг, скажи, что ты не чудесное видение, пришедшее ко мне во сне, — обхватив ее лицо Лоренц мягко провел большими пальцами по лицу, стирая дорожки слез, — Когда пошли эти слухи, единственное на что я надеялся, что ты не поверишь в них, Лавинья, моя дорогая, я готов поклясться всем что у меня есть, что эти россказни - ужасная клевета. — Я знаю, поэтому… поэтому разорвала помолвку и ушла, Лука… — Я знаю, когда все началось, я попросил своих старых коллег помочь найти источник этих отвратительных слухов, — Альва убрал с лица девушки прядь волос и устало улыбнулся, когда Лавинья поймала его руку и прижалась лицом к ладони, — Мы уедем, я заберу все необходимое и мы покинем этот город. Мне давно присылали приглашение из одной академии, но до недавнего момента, я все откладывал… теперь ясно почему. Еще никогда прежде Лавинья не чувствовала себя настолько счастливой, пускай они жили, не соответствуя правилам высшего общества, но главное, что их чувства были крепки. Уже близился день отъезда… когда ужасная трагедия вновь очернила ее жизнь. Лука… почему он просто не мог их оставить в покое и дать уехать? Она смутно помнила тот день, помнила, как Лука ворвался в мастерскую, разразился бурный спор между учителем и учеником, а затем… треск проводов, запах паленого и… больничная койка. Каким-то неведомым чудом, она не пострадала в пожаре. Не пострадало тело, а вот душа… когда один из полицейских оповестил, что Альва Лоренц умер в пожаре. В ту секунду умерло что-то в ней. Она снова начала плыть по течению жизни, особо не слыша звуки окружающего мира. Одинокая, изувеченная душевно, леди Флавель — вдова, которая даже не успела стать женой (как ее называли в обществе), поселилась в старом домике, не особо контактируя с окружающим миром, каждый месяц ей приходило письмо от Луки с чеком на несколько фунтов, часть из которых уходили на оплату счетов и продуктов, а другая… кому угодно, лишь бы не иметь ничего от убийцы. Нет… конечно это был несчастный случай, так она и сказала на судебном слушанье, но лишь для того, чтобы прекратить вереницу смертей. Да и что уже… кажется в той трагедии пострадали не только она и Лоренц, но и сознание бывшего жениха… Хах… иронично. С каждой новой встречей, воспоминания Луки угасали, каждый раз он все хуже узнавал ее, а вскоре ошибочно считал… вдовой учителя, которого случайно убил. Но продолжал писать, словно извращенное рондо. Каждое новое письмо находило приют не в потайном ящике ее письменного столика, а в горящем камине. Лавинья не желала ничего, кроме тишины и покоя, когда… На кухне поздним вечером она не обнаружила кота. Полностью черного с яркими желтыми глазами кота. — Откуда ты? Кларенс тебя впустила? — кутаясь в старую шаль, Лавинья подошла к гостю и протянула руку, чтобы почесать его за ушком, но кот остановил ее порыв утробным предупредительным мяуканьем, — Прости. Не любишь прикосновения, может быть, тебе понравится молоко или сливки? Кажется Кларенс перед уходом, купила свежее молоко. Когда Лавинья повернулась, пушистого посетителя уже не было, словно он был ночным видением, игрой воспаленного воображения, но… на том месте, где сидел кот лежало письмо с приглашением посетить старое поместье, в котором ее ожидает старый друг. Это было похоже на плохую шутку и письмо ждала участь быть сожженным, если бы… не кулон, который она носила, не снимая даже после трагедии. Половинка магнита пульсировала и излучала странно тепло, словно моля хозяйку поехать по указанному адресу. Это было так странно… разве магниты имеют подобные свойства? Даже спустя столько времени многое оставалось непостижимым для нее, но леди Флавель не могла противиться странному порыву, который день ото дня становился все сильнее, а пульсация кулона едва ли не причиняла ей боль, заставляя пошевеливаться и ехать как можно скорее. Лавинья не помнила, чтобы хоть раз в своей жизни посещала это поместье, находящееся в самой глуши не менее старого и мрачного леса. Еще бы кладбище или живописное озеро, населенное русалками и полный комплект дома с привидениями на холме. — Мяо! — прозвучало неподалеку недовольное мяуканье черного кота, того самого, что сидел у нее на кухне с крайне недовольным видом. «Опаздываете мисс Флавель» — так и читалось в янтарных сияющих очах. Кот встал на лапы и неспешно пошел вперед, кулон отозвался болезненной пульсацией, становясь с каждым шагом еще теплее. Лавинья шла за черным котом, изредка смотря по сторонам, неподалеку, промелькнула тень, кто-то следил за ней. Незнакомые люди выглядывали из-за деревьев, перешептывались и снова смотрели в ее сторону с опаской, но не смели выйти из своего укрытия, посчитав, что пусть это и будет подло, но… лучше попадется новенькая, чем кто-то из них. Леди Флавель уже давно перестала обращать внимание на взгляды, обращенные в ее сторону, когда все таки изъявляла желание покинуть свое поместье и немного прогуляться по улочкам города, чтобы вспомнить о тех прекрасных днях, проведенных со своим возлюбленным. Наполненные сожалением, насмешкой или любопытством, взгляды зевак давно перестали ее хоть как-то волновать или заставлять нервничать. Так почему она должна переживать сейчас? Лавинья шла за черным котом, подобно странной Алисе, но не в страну чудес, а… в поместье кошмаров. Мимо множества комнат, наполнявших коридор самыми странными запахами и звуками. Изысканная игра двух скрипок, запахи краски и химикатов, используемых для фотоснимков. Они шли достаточно долго в полнейшем безмолвии, изредка кот оборачивался, словно проверяя, что его спутница продолжает идти следом и, довольно дернув длинным хвостом, мягкой поступью шел вперед. Пушистый спутник привел ее в просторную залу с одиноким черным фортепиано и, оповестив громогласным «мяу», удалился, приказывая ждать здесь. — Зачем я здесь? Какой старый друг меня может ожидать в этом странном месте? Старое фортепиано? — проведя пальцами по крышке музыкального инструмента Лавинья открыла его и легко пробежалась пальцами по клавишам, — Пальцы еще помнят, — сев на старый пыльный стул, не особо заботясь о чистоте юбки, Лавинья начала играть, казалось бы, давно позабытую мелодию. Кулон отзывался пульсацией и ожигающим теплом, становившимся все горячее и горячее, словно нечто приближалось к ней. Замерев с поднятой рукой над клавишей, девушка почувствовала пристальный взор чьих-то глаз, магнит едва ли не подскакивал на цепочке, бился в неистовстве, в такт сердцу. Как же страшно повернуться, кто там позади кто-то из ее дальних знакомых? Давно потерявший последние воспоминания и человечность Лука, желающий отомстить за то, что она его бросила и ушла к Альве… или… дрожа всем телом, Лавинья медленно повернулась и в шоке встала на ноги, но дрожащие конечности отказывались слушаться прямого приказа мозга. Подкосившись, словно кукольные, они уронили хозяйку прямо на музыкальный инструмент, наполнив комнату нестройной какофонией. У входа в зал, почти в самой тени, стоял мужчина с кошачьими янтарными глазами, сияющими во тьме, а его лицо… было неотличимо от лица погибшего возлюбленного, лишь полоска шрама, отдаленно напоминающего молнию, отличала незнакомца от погибшего. Сердце болезненно сжалось и упало в пятки. Что это за жестокие игры? Что за проделки бессердечного оборотня, пожелавшего перед тем как вонзить клыки в свою жертву уничтожить ее душу, прикинувшись погибшим. — Это… ужасная шутка, — горячие слезы лились по лицу, мир плыл, но Флавель не могла даже шевельнуться, чтобы убежать или кинуться на незнакомца с кулаками, она не мигая смотрела в янтарные сияющие очи, ожидая, когда любимый лик преобразится в чудовищную морду и ее растерзают, но… мужчина, что так сильно походивший на возлюбленного осторожно подошел к ней, медленно протянул забинтованную руку, чтобы убрать с ее лица упавшую прядь волос, но замер едва прикоснувшись. — Ты просто одна из злых шуток Йидры, ведьма думает, что так она сможет пошатнуть мою веру? — задумчиво говорил сам с собой мужчина с кошачьими глазами, смахивая с девичьего лица волосы и стирая льющиеся слезы, — Отвратительная шутка, как ведьма смогла так тщательно скопировать? Смогла выторговать внешность у Художницы? Я знал, что не стоило обращаться к ней… Но я так хотел снова увидеть, — вторая рука до хруста костей сжала странный посох и нечто на его навершие засветилось красным светом, — Прости, маленькая кукла ведьмы, но я не могу допустить, чтобы кто-то опорочил лик моего сердечного друга, обещаю боли почти не будет, — мужчина замахнулся и Лавинья вскрикнула, прикрыв голову руками, но… боли не последовало, никакого удара посохом или этой странной штукой, человек или оборотень так похожий на дорогого Альву подцепил навершием посоха ее кулон, а узки зрачки чуть дрогнули, когда под одеждой задрожала вторая часть кулона, которую Альва самолично изготовил. Себе и Лавинье… — Разве такое возможно… Мне сказали, что ты умер. Альва… это правда ты? - может ли это быть простым сном? Грезами по умершему и отчаянным желанием увидеть его хотя бы во сне? Лавинья медленно опустила руки со своей головы и вновь взглянула на мужчину, поразительно похожего на Альву, словно две капли воды. Узкие зрачки расширились, мужчина отступил, не веря, что это правда… Лавинья не могла быть здесь в этом ужасном месте, но, что это если это не очередная злая шутка ведьмы, не шутка разума? А эта мелодия, никто другой не мог сыграть так, как играла его дорогая пианистка. Так чисто и нежно. Ни одна иллюзия или кукла, даже призраки, порожденные собственным разумом… — Не может быть, скажи, что ты просто прекрасное видение ведьмы снов, ты не можешь быть здесь, — Отшельник вновь подошел к ней и провел пальцами по лицу, не веря это действительно она, его светлый лучик в беспроглядной тьме и компас, чья музыка всегда указывала дорогу из бесконечного цикла, - Мой прекрасный ангел, ты не должна была спускаться в эту тьму. Дрожа всем телом и не веря в то, что Лоренц жив, Лавинья медленно провела пальцами по шраму, а затем, тихо всхлипнув, бросилась ему на шею с объятиями, пока две части магнита с довольным щелчком вновь соединились. *** Лавинья шла вперед, сшитое общими усилиями платье простого покроя не совсем белое, местами даже серого оттенка, но все же самое лучшее какое у нее могло бы быть для свадебной церемонии, в руках букет скромных цветов, собранных ассистенткой Хеленой и Робби на укромной полянке в лесу, но все это не важно. Самое важное, что она шла к алтарю, у которого ее ждал единственный и неповторимый. Пускай его небесные глаза стали цвета янтаря, зрачки узкие как у кошки, тело и лицо покрыто тонкой сеткой шрамов, а вместо свадебного оркестра немая бывшая певица Алисия, играющая на скрипке свадебный марш. — Браво, дорогая, браво, ты делаешь успехи, — довольно пропел учитель один из немногочисленных гостей, хлопая своей подопечной, длинные черные волосы зашевелились, одна из прядей сжимала длинный смычок, дирижируя в такт, а две других обвивали изысканную скрипку, Алисия чуть подпрыгнула на месте и сыграла на своей скрипке несколько коротких нот, имитируя радостный смех, чем вызвала у маэстро Антонио широкую улыбу от уха до уха. Подружки невесты — бывшая служанка, обвиненная в череде преступлений Кларенс утирала слезы и перешептывалась с мастером по воску и его… восковой сестрой, пока мужчина гладил их милую помощницу по плечу. И смешливая любопытная девушка-ученый с руками покрытыми чешуей, что сидела на плече огромного человека-рептилии и целовала его в скулу, всякий раз, когда рептилия переминался с лапы на лапу, ожидая окончания церемонии. - Угх, а это еще долго? - раздался тихий голосок из старого холщового мешка, маленький Робби ловко балансировал, стоя на древке топора и дожидался окончания, непонятной маленькому мальчику, процессии, - Лави обещала рассказать сказку про Надзирателя ледяной пустоши. — Господа, дамы… рептилии и прочая разнообразная нежить, — начал свою странную речь черно-белый, слово бы сошедший со старых фотографий, мужчина являющийся печально-известным фотографом Джозефом Дезольнье. Обведя взглядом налитых черным глазниц по всем присутствующим, фотограф задержал взор на своей прекрасной художнице, рисующей портрет влюбленных, — Мы собрались здесь, чтобы связать узами брака двух влюбленных. И пускай я не совсем понимаю, почему эту церемонию провожу именно я, а не наша прекрасная долговязая монахиня, но властью данной мне на этот вечер объявляю этих влюбленных мужем и женой до конца их веков. — Хотел бы я, чтобы все было идеально и достойно такого чудесного создания как ты, — тихо произнес Альва, целуя ее губы, пока половинки кулонов вновь соединились воедино. — Все так, Альва. Все идеально, пока мы вместе.