Rewind

15 августа 2003 год

— Нет, просто, Сид, представь себе на минутку… Уже очень-очень скоро мы станем просто частью воспоминаний друг друга. Просто фотографиями в альбоме, — останавливается, не находя более никаких слов. Мнется, прикусывая нижнюю губу, но продолжает молчать, не чувствуя в груди того, что можно сказать. — Станем, — произносит молодой человек, утвердительно качая головой, — только пусть это будут лучшие воспоминания в твоей жизни, — касается рукой переносицы, надавливая на неё, и, вроде бы, хочет сказать ещё что-то, но резко осекается, глотнув прохладного воздуха. Слова разбегаются, как тараканы при свете, а он продолжает стоять, опираясь на ржавые железные перила ладонями. — Самыми лучшими, — эхом вторит он, но это совершенно не те слова, что должны были быть сказаны прямо сейчас. Молчат. В голове у каждого банальные фразы, которые никто не хочет произносить вслух. Глубоко вздыхает, нервно постукивая пальцами по железным перилам. Смотрит вперед, не моргает. Настойчиво перебирает слова, но не может найти таких фраз, которые отразят его внутреннее состояние. Вдали появляется радуга, и Ханна смотрит на неё широко распахнутыми глазами. Аккуратно кивает на природное явление, сощуривая глаза и подставляясь под очередной порыв теплого летнего ветра. — Знаешь, Сид, это так странно, — произносит она еле слышно, практически не размыкая губ, и все её слова теряются где-то в воздушном пространстве. — Получается, единственный способ сохранить что-то навсегда — потерять это, — Сидни переводит удивленный взгляд на девчачий профиль, но не произносит ни слова. Слушает, хотя ему совершенно точно неприятен подобный лад высказываний девушки. — Получается, только почувствовав разницу, мы поймем, когда нам по-настоящему было хорошо, а когда плохо. Почти как с дождем… — Ханна растягивает губы в слабой улыбке, кидая взгляд на пузырящуюся внизу воду. — Когда я была маленькая, мне нравился дождь. Правда, ровно до тех пор, пока однажды я не увидела радугу. Сидни усмехается, растягивая губы в широкой улыбке, и с некоторым вызовом, скользящем в голосе, произносит: — А что, если я не хочу это терять? Что, если я хочу, чтобы это длилось вечно? — О чем ты? — непонимающе спрашивает Ханна, рассмеявшись, и глаза её в этом освещении озорно поблёскивают. — Вечно, увы, ничего не длится. Когда вы в последний раз видели рассвет? Нет, не мельком выглядывая из окна автомобиля, не коротко вглядываясь на улицу с постели, а так, чтобы по-настоящему? Не в душной квартире, не в шумном офисе или круглосуточном магазине, а там, за городом, где вид на это волшебное явление всегда самый потрясающий? На самом-то деле, рассвет — самое грустное и одновременно самое таинственное время суток. Природа в это время всегда наполняется волшебной красотой, утопая в лучах только-только просыпающегося солнца, а сердце переполняется томимой грустью, которую вы никогда не покажете кому попало. А, может быть, даже и от себя-то скрываете. Рассвет — это то, о чем знает всякий, но не каждый решает увидеть своими глазами. Все одно, что с девушкой: все знают, что важнее внутренняя красота, но смотрят зачастую только поверх. Так и здесь: мы часто видим только уже давно пришедший на двор день или густо спускающиеся на землю сумерки, а то волшебство, когда, по сути, рождается день и умирает одно из самых прекрасных промежутков времени — ночь, разве что одна сотая захочет увидеть своими глазами. «Сон важнее того, что происходит каждый день», — скажете вы и будете в чем-то даже правы, однако те двое людей, что по каким-то причинам оказались здесь в такое раннее время посмеют с вами поспорить. — Не ожидала, что увижу тебя когда-нибудь ещё… — ещё несколько секунд назад Ханна не собиралась подходить к темному силуэту, что казался ей смутно знакомым, но, в конце концов, девушка в очередной раз не послушала собственные мысли. Конечно, она узнала. Просто не могла не узнать. Однако своё присоединение к нему она объясняла только тем, что парень занял лучшие места в этом невообразимом природном кинотеатре. — Здесь… — коротко добавляет она, скидывая обувь и присаживаясь на край мостика, позволяя ногам повиснуть над водой, но не касаться её. Сидни удивленно посмотрел в её сторону, хотя в какой-то степени был даже не удивлен увидеть этого человека здесь: — Мне не спалось, — просто поясняет он, пожимая плечами, и закидывает ещё один камень из оставленных здесь кем-то в воду. — Решил вспомнить детство, пока есть такая возможность, — его тон холоден, но едва заметная улыбка несколько скрашивает все происходящее. — Что ты здесь делаешь? — Не поверишь, — Ханна усмехнулась, поправляя свои распущенные волосы и аккуратно поглядывая на Сидни своими темными, практически дьявольскими в этом освещении глазами, — То же самое, что и ты. Практически слово в слово. — Вот и встретились два придурка на берегу озера, — коротко констатирует Сидни, позволив себе улыбнуться, и все дальнейшие их слова тонут в любимом молчании, в котором каждый думает о своём, но не решается высказать эти мысли вслух. Наверное, справедливо будет сказать, что молодые люди не могли объяснить, что они чувствовали. В душе стояла необъяснимая, пугающая пустота с маленькой толикой плескающегося восторга на дне. Вокруг красивейшая заспанная природа, где-то за спиной просыпается город, но здесь… Здесь не было ничего. Только огромная волна воспоминаний, что разбивалась об этот причал своими тихими, едва заметными глазу волнами. Усмехаются. Синхронно. Не глядя друг на друга и не замечая, как легко возвращаются старые привычки. Находиться здесь было больно. Так больно, что хотелось кричать во весь голос, только чтобы заткнуть приходящие в голову воспоминания. Закрыть дверь. Не впускать. Оставить там, где они должны быть. В прошлом, которое ушло. Но вместе с этим — Ханна практически не могла объяснить этого — было и невообразимо хорошо. Воспоминания — странная это все-таки вещь. Они делают людей как счастливыми, так могут и мучать, вызывая желания вывернуть наизнанку собственные кости. Они заставляют улыбаться и лить самые горькие слезы, смеяться и задерживать дыхание от накатывающих эмоций. И вы даже представить себе не можете, какого это было для Ханны… Возвращаться туда, где тебе было невыносимо хорошо, именно в тот момент, когда в жизни итак идет черная полоса. Глубоко вдыхает, легко болтая головой, и прикрывает глаза, вслушиваясь в мягкий шелест деревьев на ветру. Так или иначе, было как-то… Уютно. Так, как будто бы они делали это каждый день: встречались и просто молчали на берегу озера, красноречиво наблюдая за тем, как красное солнышко лениво выкатывается из-за горизонта. Хотя, они ведь и, правда, делали это. Ханна не могла объяснить то, что она чувствовала, просто-напросто потому, что чувств, нахлынувших на неё, было слишком много. Такое, знаете, странное и дьявольски неприятное ощущение, тонкой струйкой пробегающее по венам и внедряющееся в состав крови. Ханна не понимала. Не понимала того, что происходит. Девушка даже себе-то объяснить не могла, почему в один день одна весть о присутствии Сидни Кросби вызывает у неё неприязнь, а уже через неделю она самолично подходит к нему раньше, чем испаряется легкий утренний туман над озером. Вокруг стрекочут насекомые, шумит слабый ветерок, но единственное, что слышит Ханна — это как тараканы в её мозгу при помощи железной кирки ломают дверь в хранилище подростковых воспоминаний, которые она самолично спрятала там пару лет назад. И каждый звук, каждый монотонный удар отзывается противным стуком в её светловолосой голове, причиняя одновременно и невероятную боль, и теплую эйфорию. — Такое чувство, что я попал в прошлое, — молодой человек смотрит вперед, стараясь сфокусировать свой взгляд на верхушках деревьев, на что Ханна лишь тихо кивает так, чтобы никому не было этого заметно. — Ничего не изменилось. Даже ты осталась прежней. Разве что тебя стало легче заставить подчиняться. Ханне было удивительно то, какие откровение понеслись со стороны её собеседника, но она искренне списывала это все на элементарное влияние природы, что всегда развязывает языки: — Да, — она коротко кивает. — Ты тоже не особо изменился. Разве что… Самоуверенности прибавилось. А насчет споров… Спорить с тобой себе дороже. — Да ладно… — отмахивается, лениво растягивая слова. — Тебе всегда нравился мой характер, — произносит, самодовольно улыбаясь и позволяя себе посмотреть на сморщившееся лицо девушки, рассмеявшись. Тепло. Сидни почувствовал маленькие капельки тепла, что, словно дождь, сыпались на него тогда, когда он смотрел на профиль сидящей рядом девушки. Мимика, улыбка и даже шутливое ворчание — все это было таким знакомым, таким привычным для него, что молодой человек не мог поверить, что они не виделись столько времени. — Тебя все-таки сильно приложили, да? — произносит она неосознанно с мягкой улыбкой на губах, только в следующую секунду понимая, что вот именно эту фразу она произносить права не имела, и резко осекается, поджав губы. Однако Сидни, вопреки её ожиданиям, это проигнорировал, хотя по выражению его лица было заметно, что эта шутка совершенно точно не возглавит его личный хит-парад: — А говоришь, что не следишь за моей карьерой, — горько усмехается Сид, вновь посмотрев на раскаленный шар, постепенно освещающий землю. — Я и не слежу, — она отмахивается, позволив себе улыбнуться, — но все остальные следят. Ты даже не представляешь, что чем больше я хочу избавиться от твоего присутствия в своей жизни, тем больше тебя в ней появляется. Ханна заливисто рассмеялась, закрывая лицо руками, и почувствовала чужую руку на своих плечах, притягивающую её к себе и приобнимающую её так, будто они старые приятели, что не виделись долгие годы. Девушка хотела возразить, но быстро расслабилась, решив, что сопротивляться сейчас бесполезно, да и не нужно этого совершенно. Через несколько часов всё вернётся на круги своя. — Так не сопротивляйся. — Тогда тебя будет не просто много, а очень много. Я этого не переживу. Не-а, — произнесла девушка как-то скованно, забавно выпучив глаза, — А твоя девушка, — она легко отстраняется от молодого человека, внимательно вглядываясь в его лицо, — не простит мне этого, — рассмеявшись, произносит Ханна, с трудом избавляясь от детского желания показать ему язык, и не замечает, как один резким движением Сидни снимает кепку со своей головы и грубо натягивает её на девушку, козырьком закрывая её глаза, таким простым детским жестом пытаясь отомстить. Девушка смеется и не может отрицать того, что сейчас она чувствует себя счастливой. Подобный рассвет приносит не только грусть, он приносит и счастье. Настоящее, но такое скоротечное. — И после этого ты говоришь, что не следишь за моей жизнью? Ты тот ещё сталкер, оказывается. — Я не слежу за твоей жизнью, — слабо возражает, закатывая глаза в неудачной попытке увидеть собственный мозг, — Тейлор следит. Так что берегись, у меня гораздо больше информации о тебе, чем у кого бы то ни было, — рассмеялась она, приподнимая козырёк кепки, но все же не снимая её. — Пошли, шпион, — недовольно кинул Сидни, вставая с места, — кино закончилось. *** Майк Чиассон был одним из тех людей, что знал Сидни Кросби с тех самых пор, пока ни один скаут в мире не видел в этом подвижном пареньке того, кем он сейчас является, и именно этот человек мог с уверенностью бронепоезда кричать на весь мир о том, что Сидни Кросби совершенно не менялся со временем. Они так же, как и много лет назад, находили время для встреч и тренировок в летнее время, так же, как и много лет назад подстебывали друг друга и могли найти сотни тем для новых разговоров. Майк, на самом деле, пока не добился больших успехов в карьере, однако уже давно считался одним из лучших вратарей в не самой слабой студенческой лиге Канады. Этот темноволосый молодой человек всегда отличался терпеливостью и стремлением к совершенству, редко лез в конфликты и, как принято для людей его профессии, был молчалив и чем-то «сам себе на уме». Однако сейчас Майк хотел метать молнии, а то и вовсе жаждал убить одного из самых лучших друзей, которого ему уже порядком поднадоело ждать на арене. Он, извините, не собака, которая будет ждать столько, сколько ему велели. — Доброе утро, Майк, — Ханна, случайно зашедшая на арену, заметила одиноко растягивающегося у кромки льда знакомого, пребывавшего в полном обмундировании. Девушка слегка усмехнулась, наблюдая за тем, как смешно Майк ругается и злится, но все-таки смогла удержать в себе заливистый смех, что так и хотел вырваться наружу. — Почему ты… Один? — Жду нашего принца, — коротко, но несколько раздраженно произносит Майк, поднимая шлем и подъезжая к бортику, на который опирается Ханна. Девушка слегка приподнимает брови, оглядывая только что залитый лед, и негодующе смотрит на Майка. Догадывается, что Сидни нельзя тренироваться, но не может сказать или спросить об этом вслух. Останавливается. Мнется, чем приводит в недоумение молодого вратаря, но быстро находит в себе силы для очередной саркастичной фразы, так привычно слетающей с её губ: — А что, всё тренировочную майку выбрать не изволит? Или коньки под цвет шлема не подходят? Майк улыбается, что делает его лицо очень мягким и вносит в него какие-то детские черты, несомненно притягивающие к себе, и, отложив в сторону бутылку с кисловатой водой, одобрительно кивает: — Почти, — прыскает, оглядываясь по сторонам, и его насмешливый и одновременно строгий голос повисает над крышей арены, — клюшку выбрать не может, — произносит шепотом, кажется, боясь озвучивать такую тайну во весь голос. И это было правдой. Буквально час назад один именитый спортивный бренд привез Сидни Кросби с десяток одинаковых на вид клюшек, которые тот все это время внимательно рассматривал, в каждой находя что-то своё. Майк же, ничего в этом не смыслящий, несколько долгих минут смотрел на это зрелище, но в итоге, не выдержав жару раздевалки, психанул и ушел на лед в гордом одиночестве. — Серьёзно? — Ханна слегка приподнимает уголки губ, замечая довольно раздраженный кивок головы со стороны Майка. — Ну, неважно. Я просто хотела узнать, вы примерно на сколько лед заняли? — закатывает глаза, кидая взгляд на наручные часы, обрамляющие её запястье. — По расписанию он должен быть свободен. — Ну… Смотря, когда он выйдет, — произносит, несколько задумавшись, и тут же поспешно добавляет. — Думаю, часа полтора. — Ханна кивает, собираясь уходить, но приятный мужской голос, разбивающийся об её спину, мигом заставляет её вернуться. — Ты идешь на вечеринку Тейлор? — резко проговаривает вратарь, вглядываясь в коридор, где продолжает стоять и ничего не понимать одна маленькая Ханна. — Да, — она коротко кивает, сильно клюнув головой, словно голубь, который нашел на земле пару семечек. — Ты тоже? — возможно, больше из вежливости отзывается девушка, замечая одобрительный кивок со стороны вратаря, что сейчас спиной ехал к воротам, но при этом совершенно спокойно держал с ней зрительный контакт. Неуютно. Сглатывает, оглядываясь, и с некоторым опасением ожидает следующую реплику юноши. Однако она, к слову, была обращена совершенно не ей. Девушка возвращается к бортику, не имея ни малейшей возможности уйти. Надо признать, что вид Майка её несколько смешил: он все ещё продолжал строить трехэтажные матерные конструкции, которых она от него никогда прежде не слышала. Такой, знаете, очень странный контраст между всегда спокойным и рассудительным Майком и этим метающим молнии человеком, который, кажется, скоро начнет убивать всех, кто посмеет кинуть свой жалкий взгляд в его сторону. — Охренеть, наша принцесса вышла! — гневно воскликнул Майк, заметив выход Кросби из подтрибунного помещения. — Хорошую клюшку взял? — хоккеист лишь усмехнулся, выходя на лед, и, пока молодые люди вместе катят к воротам, произносит достаточно тихо, однако благодаря хорошей акустике речь его была слышна очень отчетливо: — У этой немного другой крюк, понимаешь? Ханна ухмыляется, прекрасно понимая, что такая придирчивость к деталям — вещь для Сидни Кросби, собственно говоря, очень свойственная. Он всегда обращал внимание на то, что другим иногда и казалось мелочью. Но, стоит сказать честно, такое мироощущение было привычно только Сидни Кросби — хоккеисту, а простому парню Сиду внимание к деталям было свойственно далеко не всегда. И это она знала точно. Сглатывает, слегка качая головой, прогоняя из неё все воспоминания. Сжимает губы в тонкую ниточку, но продолжает молчать, делая вид, что её и вовсе не существует. — Да, — говорит Майк, хотя это было самой настоящей ложью. Занимает своё место в воротах, лезвиями коньков убирая любые неровности, и просто ждет, пока Сидни достанет со скамейки железное ведро черных шайб, что было заранее им вынесено. С Ханной, продолжавшей стоять на тренерской бирже, они буквально на мгновенье пересеклись взглядами, но ничего друг другу не сказали. Молчат, будто ничего не произошло. Делают так, как должны делать. Девушка, продолжая пребывать в гробовой тишине, подает ему необходимый инвентарь, и уходит так, будто бы и не было её здесь. В конце концов, её ведь здесь быть совершенно и не должно. Оглядывается назад, но не говорит ни слова, хотя сказать ей, если честно, хочется очень многое. Поднимает руку к лицу, несколько надавливая на веки, и скрывается под трибунами, стараясь не обращать внимания на начавшуюся на арене тренировку и стук одной единственной клюшки, монотонно ударяющей по шайбе. Сидни остановился около центра площадки, проводив взглядом удаляющуюся фигуру, и, кажется, на мгновение потерялся в пространстве, провалившись в собственные мысли. Слышит нетерпеливый стук вратарской клюшки по льду и смотрит в его сторону, начиная привычные раскатистые движения в сторону ворот. По опыту предыдущих тренировок Майк знал, что Сидни любит прокидывать шайбу между щитков, и, наверное, именно поэтому он по обыкновению садился на лед несколько раньше, чем это стоило делать. Сидни, давно не катавшийся на коньках, своё отсутствие здесь и не заметил, все так же начиная от центра поля, лениво раскатываясь и издевательски забрасывая шайбу в сетку. Но не так. Над плечом. Практически под самую перекладину. Майк ошарашенно посмотрел на друга, что быстро словил его удивленный взгляд и подмигнул, беззастенчиво указывая на крюк своей клюшки. Майк сокрушенно покачал головой, готовясь отражать следующий бросок, но теперь он точно знал, что сборы этой принцессы принесли свои плоды. *** — Голосование насчет лучшего спортсмена Канады? — удивленный голос Сидни Кросби гулко разносится по маленькому, но очень уютному дому, отскакивая от потолка и звонко разносясь по всем его помещениям. — Я, конечно, был очень взволновал, — произносит раскованно, стараясь налепить на своё лицо фальшивую улыбку. — Но у моей бабушки нет интернета, так что она вряд ли нажимала одну и ту же кнопку несколько сотен раз, — молодой человек непринужденно смеётся, а репортеры, уже уставшие пребывать в этом, по их меркам, не самом интересном месте, только довольно кивают. Знаете, наверное, у каждого человека в жизни возникает такой момент, когда всё вокруг становится ненавистно. Краски раньше бывшего разноцветного и яркого мира теряются на фоне собственных проблем, что постоянно нависают над его головой, подобно грозовой туче. Все становится как-то… Безразлично. Неэмоционально и так все равно, что хочется взять веревку с мылом и долго держать их в своих руках, раздумывая о смысле своего нахождения здесь. А людям вокруг хорошо. Для них ты — персона из другого мира, для них ты — человек, перед которым всегда улыбаются. Человек, который не должен показывать, что что-то в его жизни идет не так. А Сидни просто хотел снова чувствовать себя нормальным парнем, а не играть привычную веселость для болельщиков, которой в его жизни нет абсолютно. Но сегодня он почувствовал. Сидни видит, как спешно телевизионщики покидают его дом, видит, как медленно Тейлор спускается с лестницы, и слабо улыбается, продолжая пребывать в каком-то очень странном расположении духа: — Родители звонили? — спрашивает молодой человек через плечо, подходя к навесному кухонному ящику и доставая оттуда стеклянный стакан из маминого любимого набора. Вокруг царил странный, несвойственный этой комнате полумрак. Наверное, в этом не было ничего необычного. После ухода телевизионщиков, настраивавших свой свет, единственным источником освещения остались только несколько маленьких бра, украшающих стену. — Да, — Тейлор кивает, проходя вглубь комнаты и усаживаясь на кресло, — пока ты давал интервью. У них все хорошо. Разве что… Папа обгорел, теперь похож на вареного рака, — Тейлор смеется, прикрывая рот ладошкой и вспоминая смешную мордашку отца, осветившую экран её ноутбука. Сидни кивает, улыбаясь: — Ты завтра много людей ждешь? — произносит молодой человек, открывая дверцу холодильника и позволяя себе широкую улыбку, смотря на полностью пустую холодильную камеру. — Думаю, даже если людей будет не очень много, духовной пищей они вряд ли будут сыты, — произносит Сидни, оставляя дверцу открытой и делая несколько шагов назад, тем самым давая сестре возможность молча оглядеть картину, открывающуюся перед её взором. — А выпивки у нас нет? — произносит она раздосадовано, захлопывая дверцу и отходя от него, возвращаясь в любимое, но довольно старое кресло. — День Рождения без выпивки — дерьмо. — Откуда бы? — риторически спрашивает Сидни, закрывая холодильник. — Я свободен завтра, можем съездить до магазина. — Отличная идея! — Тейлор широко улыбается, завязывая волосы в хвост. — Спасибо, Сид, — она спешно обнимает его за шею. — Ты же знаешь, что я тебя люблю? — неожиданно громко выдаёт она, надуваясь и забавно хмурясь. — Несмотря на то, что ты жуткая бука, и выбираешь неправильно, — как само с собой разумеющееся произносит девушка, стараясь не замечать незамедлительно последовавшую реакцию: — Ты опять начинаешь? — немного грубо, но все ещё довольно сдержанно интересуется Сидни, — Почему ты на неё так взъелась? — Потому что она — совершенно не то, что тебе нужно, — произносит уверенно, включая любимое упрямство, что живет, а порой и паразитирует в них обоих. — Она просто… Она живет за счет тебя, и все. — Ты тоже живешь за счет меня, — резко проговаривает, шумно поставив стакан на столешницу. Девушка вздрагивает от резкого звука, зажмурившись, но ничего не говорит. — Прости, — поспешно добавляет. — Я не это имел в виду. Просто это моя жизнь, понимаешь? Мой выбор. Тейлор шумно выдохнула, втянув наэлектризованный воздух. В душе огромным снежным комом разрасталась обида, которую она просто не могла держать в себе, но заставляла себя держаться. — Да неужели ты до сих пор не понял? — произносит тихо, но в этой тишине её голос звучит угрожающе. Срывается, позволяя неестественным нотам наполнять помещение. — Ты контролируешь все, но только не свою жизнь. На льду — да, а нитку вне его ты потерял где-то еще в 2003. — Я ничего не терял, — произносит уверенно, хотя и чувствует, что, возможно, эти слова не так и далеки от истины. — Ты не знаешь Эмили, но с какого-то же хера ты постоянно судишь её? Знаешь, сейчас будет странно, но на Ямайке есть такое озеро… Кажется, светящаяся лагуна. Оно не показывает всю свою красоту просто так, но стоит только дотронуться, стоит только сделать какое-то микроскопическое движение, и создается ощущение, что в этой воде зажигаются звезды. Может быть, тебе стоит понять, что не все оно так, как тебе видится со стороны? Стоит хотя бы один гребанный раз поговорить с ней, — вспыхивает, подобно спичке, поднесенной к керосину, но старается словить постоянно ускользающее из его пальцев самообладание, — а не убегать от неё каждый раз, словно от прокаженной. Она не такая, какой ты её представляешь, — произносит с нажимом, едва сдерживая подступающий гнев. Нервно стучит по деревянной столешнице костяшками пальцев и ловит хрупкую тишину, устоявшуюся буквально на несколько секунд. — Да будь она хоть трижды прекрасным человеком, — произносит Тейлор, когда Сидни уже собирается покинуть комнату, — я же вижу тебя. Какая разница, насколько она хороша, если с ней ты несчастен? Сидни останавливает у дверного косяка, убирая руки в карман спортивных штанов. Молчит пару секунд, но тут же находит нужные слова для ответа: — С чего ты опять делаешь свои выводы? — Я вижу, — произносит она утвердительно, и глаза девушки наполняются непомерной уверенностью и верой в собственные слова. — Помню те времена, когда у тебя глаза светились. Не подумай, Сид, просто… Я очень тебя люблю и хочу, чтобы ты был счастлив. Сидни смущен и одновременно с этим сбит с толку любыми её предположениями, но продолжает стоять, внимательно вглядываясь в такие знакомые глаза напротив. Они не повысили голос, не кричали друг на друга, но общее ощущение было такое, что лучше бы они все это сделали. Не держали в себе, не сдерживались — показали эмоции. — Не суди со своей колокольни, Тей, — произносит, несколько раз прочистив горло, ибо говорить что-либо в этой ситуации не представлялось возможным, — ты не знаешь и малой доли того, что происходит в моей жизни. Она здесь не при чем, — говорит, вновь оборачиваясь на выход, поскольку совершенно не хочет продолжать этот разговор. Продолжит — сорвется, сорвется — поссорятся, а ссориться с одним из самых близких людей ему никогда не хотелось. Они, на самом-то деле, слишком мало времени проводят вместе, чтобы тратить его еще на обиды и ссоры. — Ты прав, я не знаю, — кричит блондинка уже тогда, когда брат выходит из помещения. Сидни останавливается, скрываясь за поворотом на лестницу, вслушивается в дальнейшую реплику, но не показывает вида, что слышит её. Тейлор, впрочем, и не нужно его подтверждение. — Тогда скажи мне, что ты счастлив с ней. Скажи, и я отстану. Сидни молчит, продолжая делать вид, что совершенно не слышал ни вопроса, ни чего бы то ни было ещё. Клубок собственной жизни запутывался все сильнее и сильнее, и только его тихие шаги разрывали устоявшуюся тишину. И в его голове. И в родном доме. — Упертый баран, — прошептала Тейлор, почувствовав всепоглощающую тяжесть, вызванную этим разговором, и поспешила погасить слабый свет, покидая кухню.