Забудем о чести

Если бы Волков лет семь назад не от Разумовского услышал, что тот вообще-то собирается поступать на вычислительную технику, а не на искусствоведение, он бы только весело прищурился, прекрасно зная, что Серый мог сотворить c листком, выдранным из тетради в клетку, своими руками с длинными пальцами и короткими шрамами. Теперь же Сережа по полночи клепал что-то, сидя за раздолбанным столом (единственным в их комнате) с то и дело мигающей лампочкой. Что-то тихо зашипело, запахло жженым пластиком и канифолью, и Волк немного поморщился: от резких запахов у Олега всегда начинала болеть голова, но увлеченному Разумовскому об этом, конечно же, не нужно было знать. — Вот и все, — цокнув языком, довольно шепнул Сережа и оглянулся на соседа. — Не спишь? Извини, что помешал. — Я читаю, так что… — Приемы и способы действий солдата в бою? — Разумовский наклонил голову и сильно прищурился: зрение и так было ни к черту, да еще и библиотечной брошюре было лет тридцать, не меньше. — Ты бы хоть ее перевернул, Олеж, вверх ногами не удобно же. Волков судорожно отложил книгу в сторону, не хватало еще, чтобы Сережа понял, что вместо матчасти он изучает кое-чью сгорбленную спину в темно-зеленом свитере. Разумовский встретился взглядом с другом и скорчил гримасу. — Я просто смотрел на картинки, — Олег запнулся, глядя на весело кивающего Серого, который ему, разумеется, совсем не верил, — виды захватов и всякое такое. Сережа зубами откусил мотающуюся нитку с растянутого рукава, в комнате было темно, но только наполовину, и поэтому Волку оставалось только догадываться о том, какое у него сейчас выражение лица. — Хочешь потренироваться? — на полном серьезе предложил Разумовский. — Со мной. Сердце в грудной клетке заколотилось как бешеное, Олег облизывал губы, перед глазами мелькали строки о воинской чести: «Быть личностью благородной в поступках и намерениях», но кому к чертовой матери сдалось это благородство, когда перед Волковым сидит Разумовский с горящими (наверняка) глазами и говорит так тихо и так двусмысленно. Сергей буквально вспорхнул со своего деревянного (и скрипящего) стула и каким-то образом в момент оказался у Волкова на бедрах, острыми коленками упираясь в чужое, но уже ставшее родным тело. От Разумовского пахло гарью, как будто он только что жег костры, хотя на самом деле от него несло сигаретами, дешевыми, но зато теми, которые они оба могли себе позволить, деля запах тлеющей листвы на двоих. Пара горячих поцелуев в шею, и Волк забирается под шуршащий свитер, гладит кожу холодными тонкими пальцами, а Сергей вздрагивает от неожиданности и вскидывает голову, шепча что-то (если сильно прислушаться) отдаленно похожее на «Твою мать, Олег». Волков — Олег уже много лет, но ему и вечности не хватит, чтобы привыкнуть к такому. Сережа ласкает его коротко постриженные волосы, но Олег ничем не хуже —перебирает между пальцами рыжеватые, кажущиеся медными при таком освещении, пряди. Разумовский краснеет — Волков вспыхивает вместе с ним. Сергей судорожно шепчет что-то ему в губы на языке, который знают только они вдвоем, и Олег тихо отвечает, успокаивающе поглаживая его подрагивающую спину. Если бы Волкову сказали, что он когда-нибудь бросит Разумовского — он бы сломал говорящему нос, как минимум.