Обнажая чувства

— Я люблю вас, капрал, — четыре слова тихим эхом проносятся по коридору. Девушка едва узнает собственный голос. Тихий, робкий, переполненный сомнениями и… страхом (чувством, которое рядовая не испытывает, даже стоя напротив госпожи Смерти).       От этого горло начинает сдавливать. Рождается впечатление, что на шее повязывают тугую веревку.       Пальцы рук поддаются легкой дрожи, и уже через какую-то долю секунды ищут «утешения» в краях белоснежной рубашки. Неугомонно перебирая ткань, оные питают надежду, что данное занятие скроет их мандраж.       Бесполезно.       Щеки не спеша приобретают красный цвет. Не столько от смущения, сколько от стыда. Она не должна была произносить эти слова. Она понимает. Она знает. Но не сдерживается. Вот так просто выставляет себя полной дурой. Ломает иллюзию о «втором сильнейшем бойце человечества». Да какой она к черту боец, раз не может совладать со своими же эмоциями?       Девушка закусывает губу.       Она осознает последствия. Ну… пытается осознать.       Закрывая глаза, Микаса едва сдерживает себя, от порыва тотчас покинуть коридор. Но нет. Гордость железными цепями приковывает ноги к ветхому полу. Нужно дождаться ответа. А дальше валить хоть за все три стены. Прямиком в объятия титанам. Лишь бы не ощущать этот позор более.       Идут секунды.       Наступают минуты.       В ответ гробовое молчание.       Пытка хуже смерти.       Аккерман тревожно поднимает глаза. С опаской натыкается на спину начальника, и понимает, что тот не собирается даже повернуться. Грудная клетка сжимается. Сердце силиться пробить ее с секунды, другую. Юница передергивается в мучительном ожидании, понятия не имея, что делать дальше. «Может не стоило говорить?» — проносится запоздалая мысль, и тут же умирает под весом суровой реальности: уже сказала; слишком поздно о чем-то думать.       Ноги начинают слабеть. Хочется уйти, как можно скорее. Микаса почти готова втоптать гордость на самое дно, но от последнего шага к этому ее останавливает монотонный голос. — И что я должен ответить? — сухость произнесенной фразы разделочным ножом впивается под ребра.       И ведь правда, что она надеется услышать? Сопливых признаний? Нет. Скорее, Леви позволит плюнуть себе в лицо, нежели пойдет на это. Да и любить он не умеет (по крайней мере, так говорят).       Микаса беспомощно мотает головой (больше для себя, нежели для все еще стоящего спиной мужчины). — Не знаю, сэр, — скупо, зато честно. — На поле битвы не место чувствам. Неужели я должен объяснять это? — Нет, сэр. Не должны. — Так какого черта ты творишь, Аккерман? — слова ядом сочатся из уст мужчины.       Микаса готова подтвердить, что он в бешенстве. Подобная наглость от подчиненной непростительна. Только вот капрал слишком напряжен для того, кто испытывает хоть какую-то злость.       Необъяснимая тревога… неясное разочарование… чуждая боль. Леви сам не знает, что с ним происходит…       Девушка и подавно. — Простите, сэр. Это просто недоразумение. Прошу, забудьте все, что услышали.       Теперь ее очередь бить едкими словами бумерангом по голове. Мужчина невольно оборачивается. Два взгляда, вечно хранившие обет хладнокровия, сейчас отражают искреннее непонимание друг к другу. — Недоразумение? Ты называешь свою выходку недоразумением? — Простите, сэр.       Повторное извинение зависает в воздухе, так и не принятое своим получателем. — Чего ты хочешь добиться, а, Аккерман? Неужто, желание довести меня до белого каления настолько сильно, что вынуждает отключать последние остатки мозга? Или может, это новое развлечение на ночь глядя?       Рядовая мотает головой. — Нет. Не знаю, как все получилось именно так. — Однако… — продолжает Леви, полностью осознавая, что речь подчиненной не закончена. — Однако, вы мне действительно нравитесь. И это точно переходит границу простого уважения или симпатии. Я не требую давать мне какой-либо ответ или заострять на сказанном излишнее внимание. Это просто слова, поэтому, пусть они и останутся таковыми. — А если я скажу, что имею желание высказаться на твои «просто слова»? — Воля ваша, капрал…       Впервые за долгие минуты девушка поднимает на Леви уверенный взгляд. Она выслушает все, что тот скажет. Ведь как ни посмотри, Микаса должна была понимать опрометчивость своего поступка. Теперь нужно расплачиваться. Смешки и едкие слова — самый легкий путь наказания. Она это понимает.       Поэтому, когда мужчина делает несколько шагов вперед, рядовая даже не шевелится. Лишь наблюдает. Сдерживает усиленную дрожь, и подавляет ком горечи. Сейчас не время для открытой слабости. Когда все это закончится, девушка, может, и позволит себе такую роскошь, как слезы.       Но сейчас… нет.       Слишком рано.       Остается только следить и ждать.       Не отводя взгляда, она улавливает каждое движение капрала, пока оный не останавливается.       Один метр ложится между ними. Вновь отсчитываются гнетущие секунды.       Мужчина делает шаг. Рука касается ее подбородка. Девушка едва передергивается и на мгновение задерживает дыхание. Самозабвенно пытается замаскировать удивление под равнодушие… Жалкие попытки.       Он смотрит в упор.       Внимательно изучает, словно диковинного зверька.       Пытается что-то осмыслить, а дальше, бросая все попытки на это, поддается вперед.       Наклоняется к самому лицу, сохраняя невозмутимое спокойствие.       Заглядывает в потерянные глаза подчиненной, а после склоняется чуть ниже к ее уху. — Хуже возникших чувств, является лишь их отрицание. Если додумалась признаваться, то по крайней мере делай это добросовестно, — капрал ненадолго замолкает, вторично переводя взгляд на лицо рядовой, — чувствам не место на поле боя. Несдержанные эмоции должны вызывать презрение. Однако, я не говорил, что любить запрещено. Если тебе так нравится играть во влюбленную девочку, то играй.       Леви делает шаг назад, убирая руку от лица Микасы.       Снова изучающий взгляд. А дальше тихий топот сапог по доскам. Он уходит. Вот так просто, без стеснения. — Капрал, — резкий оклик пронзает пустоту коридора, — тогда каков ваш ответ?       Недолгое молчание.       Давящее ожидание.       Короткий отзвук: — Я не против.       Голос без штамбовой строгости и заевшей раздраженности. Непривычная шелковистость фраз, несвойственная мягкость… Микаса невольно выдыхает. Пускай он кажется непричастным и равнодушным… Пускай. Ведь даже вопреки этому, девушка уловила тонкую нить, которая осторожно и чуть небрежно связала их. Почти неуловимо, но она подарила возможность для «нового начала». Для маленькой надежды в простом девичьем сердце.