Пламя.

      Ее пальцы обессиленно сжимают железный поручень. Она пытается унять боль, прекратить, пресечь эту агонию. Именно агонию. Пальцы белеют, ей только больнее, но девушка не отпускает железку. В надежде, что это облегчит адские муки, которые она терпит последний месяц. Она кашляет, задыхаясь и плача от собственной беспомощности, но легче ей не становится. Захлебываясь в собственных слезах, она все еще бьется в истерике, тысячи раз проклиная то, что сидит в ней.       Огонь течет в ее венах, добирается до сердца и плавит его. Сердце вот-вот сломает грудную клетку, оно бьется так сильно, что кажется еще удар — и его сила иссякнет. Оно остановится, а Вирджиния погибнет.       "Я не хочу умирать", — носятся в голове мысли, метаясь из одного уголка сознания в другой. Только вот сейчас кажется, что только гибель избавит ее от боли.       Железо под ее ладонью раскаляется добела и плавится, как плавится сознание Вирджинии. Огонь в крови выходит наружу в беззвучном крике. Нет сил кричать, нет сил бороться. Она устала. Ей больно. Ей страшно. Ей хочется жить, но вирус стремится к ее сердцу, желая остановить его когда-то ровное биение. И тогда, возможно, в такую же лунную и красивую ночь, Вирджиния тихо сдастся в неравной борьбе с тем, что насильно ввели в ее горячую, живую кровь.       Она опускается на колени, оставшись лежать на ступенях, ведущих в мастерскую Старка. Боль, боль и только она одна чувствуется Пеппер. Она сопротивляется из последних сил, но и они на исходе.       "Прости, прости, прости", — шепчет она пересохшими губами. Не смогла, не одолела, не сумела, не справилась.       Предала?       Вирджиния Поттс всегда брала на себя слишком много. — Сэр, жизненные показатели мисс Поттс стремятся к нулю, — голос Джарвиса долетает до ее сознания, отдаваясь эхом в голове.       Она лежит на ступенях. Припадок немного отступил, но тело по-прежнему горячее. Она не двигается, пытаясь восстановить сбитое дыхание. Но получаются только рваные вдохи. Под ее руками — холодный металл ступеней, который не сможет остудить ее.       Вирджинию трясет, слезы льются по щекам, оставляя на ровной бархатной коже соленые дорожки.       Прикосновение чьих-то рук приятным холодом распространилось на плече. Она закрыла глаза, ощущая, как жар постепенно уходит, оставляя место прохладе родных ладоней. Пеппер выдыхает. Все так же рвано и беспомощно. Слабая попытка вернуть ритм своему организму.       Она чувствует, как Старк поднимает ее на руки. Тело отрывается от пола и оказывается будто на лету. Она не открывает глаз, у нее просто нет сил. Вирджиния боится, что обожжет его пальцы жаром собственного тела, и Старк, испугавшись, уронит ее. Но она почему-то точно уверена, что руки не отпустят. Не дадут упасть. Потому что чувство, связывающее ее и этого человека, гораздо​ сильнее, чем вирус.       Спустя некоторое время она чувствует под собой мягкость баснословно дорогого дивана. Она запросто может сжечь этот предмет мебели дотла. Но Вирджиния понимает, что Старку наплевать на это. Она с огромным усилием открывает глаза и видит перед собой только размытые пятна. Резкость появляется только через некоторое время. Вирджиния кашляет, морщась от горького привкуса во рту. Так же горько, как и в душе. — Пеппер?       Он сидит рядом, поглаживая ее по лбу.       По ее щеке покатилась слеза. Она, издав глухой стон, пыталась сдерживать плач. Она закрывает лицо руками. Все тело содрогается от беззвучных всхлипов, рвущихся наружу громким криком отчаяния. Каждый вздох дается тяжело. Она хочет, чтобы этот кошмар поскорее закончился, ведь она думает, что еще приступ — и она мертва. А вместе с ней мертв и он.       Его холодные руки обвили ее плечи и гладили по волосам. Она понимает, что скоро противоядие будет готово, но приступы приходят слишком резко.       Вирджиния хочет жить. Она хочет оставаться собой, быть в его руках посреди ночи не только потому, что вирус дал о себе знать. Пеппер хочет видеть себя в зеркале и понимать, что она одна такая, такая она, что в ней нет второй сущности, что желает только разрушать.       Она хочет спокойной, насколько это возможно со Старком, жизни. Но ей в который раз мешает Экстримис. Она бы многое отдала, чтобы излечиться. — Пеппер, любимая, — его голос как спасительная соломинка в океане боли, — все будет хорошо. Я почти закончил. Завтра ты будешь здорова. Я обещаю. Ты же мне веришь?       Она кивает. И искренне надеется, что все будет хорошо.       Она верит. Надеется. Ждет. И очень любит. Так сильно, что даже боль меркнет в сравнении с этой силой.       Она знает, что все будет хорошо. Слишком долго её целью являлось "дожить до утра". Теперь ее цель — счастливо прожить всю свою жизнь. И пусть жар, циркулирующий в ней, уничтожающий, страшный, слишком жуткий, она не опустит руки, пока рядом есть тот, кто любит и тот, кто видит в ней ее.