time loop

      Кейтлин в ее голове больше ничего не просит: ни милости, ни спасения; смиряется с собственным проигрышем, примеряет на себя саван мертвеца и лежит в ледяном склепе в укромном уголке подсознания. Фрост трогает пальцами порез у верхней губы, постоянно сдирает с него корку, и мажется кровью, разнося ее по губам, как помаду. Красное мешается с глубоким синим, и ей это кажется забавным.       В клетке она первый день, ребра все еще ноют, а где-то на спине разрастается синяк — месиво разодранных в клочья сосудов: оно и неудивительно, когда ловишь спиной равнодушный бетон стен после удара с ускорением.       Фрост мажет лицо карминными полосами, чувствуя подушечками пальцев все свои шрамы, но до самого главного так просто дотянуться не может — инстинкт самосохранения не дает вскрыть самой себе грудную клетку; или ее просто останавливает отсутствие медицинской пилы и ретрактора — черт разберешь.       Фрост старается не думать о том, что Савитар отныне узник Спидфорса, из которого уже выбрался в прошлом, а значит, в будущем его для нее еще нет; или уже нет. Фрост окончательно путается во временных петлях, что, кажется, отлично завязываются на глотке, где-то под самым подбородком, да и затягиваются с легкостью и тихим шипением, похожим на змеиное.       У нее впереди клетка из карбона в приглушенно-синих тонах, прилипчивый Джулиан, неумело играющий роль то ли надзирателя, то ли лечащего врача — сам еще до конца не разобрался, и отсутствие будущего, кроме как смутных надежд, что трещат изломами, как лед на реке в конце весны.       Барри приходит к ней в сумерках, по крайней мере, ей так кажется, потому что в ее камере нет окон — только искусственный монотонно-матовый свет ламп; но сумерки звучат красивее, с эдаким поэтическим налетом, и она улыбается, чтобы скрыть волнение.       У него с шеи еще до конца не сошли сине-черные следы ее пальцев, у нее до сих пор болят ребра, когда она дышит; с их последней встречи — битвы — проходит несколько часов, за которые он успевает засадить ее в специально построенную камеру в тюрьме для особо опасных преступников, а Савитара — в Спидфорс, едва поборов жажду смерти в отместку за смерть почти жены.       — Наконец, ты смотришь на меня так, как должен, Барри, — она тянет гласные его имени издевательски-долго и подходит к самому стеклу-стене, практически прижимаясь к нему носом; от ее дыхания расползаются ледяные узоры, и она улыбается снова, наслаждаясь собственной дерзостью, пока рана у верхней губы лопается в очередной раз, и кровь затекает в рот — наверняка превратится в скором времени в очередной шрам. — Ненависть и капелька презрения. Мне даже нравится это, должна признать.       Барри бьет кулаком по стеклу, прямо напротив ее лица, и лед сыпется на пол инеем; Фрост даже не вздрагивает, лишь продолжает растягивать губы в улыбке — ироничной, издевательской, защитной. Она давно не знает, каково это — не улыбаться, особенно когда все катится в ад и чуть ниже.       — Почему ты предала нас, Кейт? Почему? — у него в голосе звенят слезы, в глазах блестят боль и отчаяние, и ей кажется, что он — такой сломанный, раздавленный, уничтоженный — должен рассыпаться на куски от одного неловкого прикосновения — ледяная статуя, испещренная трещинами. Как следствие, коснуться его хочется нестерпимо.       — Однажды ты поймешь, Барри, — она говорит непривычно мягко, и это тут же сбивает с толку; она склоняет голову набок, и белоснежные кудри спадают по плечам. — Однажды ты поймешь, и тогда все встанет на свои места, — Фрост разворачивается медленно, поворачивается к нему спиной, будто издеваясь, как думает он, хотя на самом деле старается меньше двигаться, чтобы не давать ребрам и шанса разлететься на куски, пробив легкие и сердце.       Барри с легкостью проходит сквозь стекло и прижимает ее к стене, смыкая пальцы на горле; Фрост давится вдохом, чувствуя, как кости трещат под ее кожей. Барри смотрит с такой злобой, что впору диву даваться — откуда в этом золотом мальчике это, но Фрост знает — ее в нем много больше, чем предстает сейчас перед ее взором.       — Если бы ты не предала нас тогда, она могла быть жива. Они обе могли быть живы. Но ты отказалась от меня, от Циско, от Джулиана, от всех нас, — он шипит и плюется словами, как ядом; она лишь вылизывает свои губы, пытаясь выглядеть заинтересованной в дальнейшем развитии событий, но руки безвольно висят вдоль тела.       — Кейтлин уже бы ничто не спасло. У меня не было выбора: либо я, либо она. И не притворяйся, что в тот момент, когда еще можно было избавиться от меня, ты пытался это сделать, — Фрост заходится в хриплом кашле, — ты однажды говорил, что я не могу называться Киллер Фрост, потому что никого не убила. Но я была убийцей с того момента, как Джулиан сорвал с нашей шеи тот кулон. Просто смирись, что уже три года как ничего нельзя исправить. Ни Кейтлин, ни Айрис ты вернуть не сможешь, — его пальцы сжимаются сильнее, но руки дрожат, и Фрост на мгновение верит, что он убьет ее прямо сейчас. Это происходит, когда Барри скалится, вокруг радужки цвета демантоида вспыхивают желтые молнии, а в легких заканчивается воздух.       Он отпускает ее, когда начинает темнеть перед глазами, и тяжело дышит, будто только что душили его самого.       — Как и ожидалось, — каждое слово царапает горло, и еще трудно дышать, но она продолжает говорить, — ты слишком слаб, чтобы убить меня.       — Если то, что ты говоришь, правда, ты мертва для меня уже три года, — Барри оставляет ее в камере в одиночестве, и Фрост сползает по стене, устраивается на полу, опираясь спиной на темно-синий карбон.       — Я мертва намного дольше, — шепчет Фрост и заливается истерическим смехом.       *       Савитар прекрасен в своих изломах и шрамах, стягивающих правую половину лица; он похож на сломанный механизм, из которого в процессе починки выбросили добрую половину деталей, а оставшиеся собрали кое-как, не обращая внимания на инструкции и предупреждения, написанные мелким шрифтом — впору брать лупу — в самом низу потрепанного и пожелтевшего листа. Фрост привыкает смотреть в его глаза — один дьявольский зеленый, другой полуслепой — и не видеть в нем Барри; это проще, чем кажется в первый раз, когда он снимает броню в темноте заснеженного леса.       — Не расскажешь, откуда у тебя этот шрам? — в ней на мгновение просыпается врач, и когда пальцы скользят по грубым рубцам, у нее есть лишь один вопрос: почему с его скоростью регенерации, даже несмотря на такую большую область поражения, лицо не восстановилось? Савитар усмехается, перехватывает ее руку слишком жестко, сжимает запястья и скалится — Фрост много позже поймет, что это его версия улыбки.       — Помнишь Икара? — он не отпускает ее руку; заставляет разжать пальцы, непроизвольно сжавшиеся в кулак, и прижимает ладонь к изуродованной щеке. — Он подлетел слишком близко к солнцу и поплатился за свою глупость. Я стал слишком быстрым, подобрался к пику своих возможностей стремительно, и поплатился за это, — Фрост смотрит в его не моргающие глаза: радужка правого, будто подернутая мутно-белой пленкой, не дает оторвать взгляда. — Меня чуть не уничтожила моя собственная скорость; энергия, что выделяется во время бега. Но это не такая уж и большая цена за всемогущество, тебе так не кажется?       Фрост отрывает руку, и Савитар смеется; его смех звучит жутко, отражается от голых бетонных стен их убежища в старом заводе, предназначенном под снос.       — Разве бы ты не заплатила подобную цену за то, чтобы стать сильнее? — он подцепляет пальцами ее подборок и тянет его вверх, поднимая голову. — Разве бы ты не продала свою душу Дьяволу за возможность существовать?       — Я уже это сделала, — покорно отвечает она, прекрасно понимая, что упомянутый им Дьявол стоит прямо перед ней; и Дьявол этот смеется.       *       Барри приходит снова; Фрост не ожидает его увидеть — она готовится к одиночеству и прилипчивому Джулиану, от которого уже тошно. Но Барри приходит, садится на пол у стены прямо напротив ее клетки и наблюдает. Ей кажется, что его взгляд неотступно следует за ней, когда она мерит шагами комнату; когда она лежит на кровати; когда она создает ледяные скульптуры, чтобы хоть чем-то себя занять.       Барри смотрит, и взгляд его тяжелый, липкий, переполненный такой ненавистью и непониманием, что ей становится не по себе. Фрост садится на пол тоже, начинает смотреть в ответ.       Барри выглядит осунувшимся: неопрятная щетина, синяки под глазами, легкий тремор рук. Ей становится на мгновение жаль его; один поцелуй мог бы избавить его от страданий, и искушение становится так велико, что Фрост облизывается. Барри по другую сторону стекла передергивает.       — Если ты пришел убить меня, то вряд ли у тебя получится сделать это взглядом, малыш, — обольстительно произносит она и хрипло смеется. Барри продолжает молчать, только скрещивает руки на груди. Его ноги вытянуты на полу, его лицо — застывшая посмертная маска. Фрост непроизвольно сглатывает; много позже она узнает — Барри будет приходить к ней чуть ли не каждую ночь, не говоря ни слова, продолжая их бесконечную игру в гляделки.       *       Спустя год она впервые задумается о том, что лучше бы он ее убил.       *       Савитару не чужды вспышки гнева: он сжимает ее горло когтистыми перчатками брони, и Фрост чувствует, как в зону декольте затекают капли крови; он вжимает ее в стену, держа над полом, и она по инерции ударяется затылком. Савитар недоволен, и вокруг него то и дело вспыхивают выжженные до белизны голубые молнии.       — Ты разочаровываешь меня, Фрост, — доносится его искаженный голос откуда-то из-под костюма, а ей остается лишь безвольно царапать чужие кисти, закованные в броню.       — Я больше не подведу тебя, мой господин, — хрипит она, чувствуя, как белки глаз наливаются кровью из лопающихся от перенапряжения капилляров. — Пожалуйста, дай мне еще один шанс, — каблуки ее сапог беспомощно отстукивают рваный ритм по штукатурке. — Пожалуйста, Барри… — она называет так его непроизвольно, и тут же летит в угол, на полпути встречаясь с полом и скользя по нему до встречи с плинтусом; кости трещат, вызывая алое марево боли перед глазами. Фрост сплевывает кровь на пол, и она такая непривычно-красная, что режет глаза.       — Я выпотрошу твою шкуру, если ты еще хоть раз меня так назовешь, — угрожающе низко шипит Савитар, когда выбирается из своей брони и садится рядом с ней на корточки. — Разве я похож на твоего беспомощного, вечно ноющего, ни на что не способного Барри? — Фрост с трудом приподнимает голову и мотает ею из стороны в сторону будто китайский болванчик. — Я не слышу!       — Нет, — выдавливает она из себя, и вместе со словами из рта вытекает кровавая слюна. — Ты не он.       — Хорошая девочка, — он ведет ладонью по ее волосам, а после хватает их и тянет вниз, заставляя смотреть себе в глаза; Фрост не может отвести взгляда от правого. — А теперь ты должна избавиться от Вайба, и на этот раз тебе лучше справиться с этим заданием.       — Я сделаю все, как ты сказал, — преданно шепчет Фрост; Савитар расслабляет хватку и уходит, оставляя ее лежать на полу. Она царапает ногтями бетонный пол, оставляя на нем следы кровавой изморози.       *       Через сутки она отмораживает Вайбу руки, которые тут же превращаются в ледяное крошево, и Савитар целует ее лоб в знак своего расположения. Фрост все же немного трясет, когда он подходит опасно близко и кладет ладони на ее плечи.       *       — Разве это не странно, что моя кровь красного цвета? — Фрост режет пальцы острым осколком льда и показушно вылизывает их, будто не замечая давно ставшего привычным пристально следящего взгляда Барри. Четвертый год ее заключения; четвертый год, как Барри приходит в ее камеру, чтобы поиграть в гляделки. Фрост все чаще говорит с ним, хоть ей и кажется, что она говорит сама с собой. — Голубой цвет подошел бы мне больше. Красный у нас тут ты.       — Больше нет, — он впервые подает голос, и Фрост от неожиданности роняет лед из рук, который разлетается на куски, едва касается пола. Барри поднимает голову и смотрит на нее из-под челки, закрывающей часть лица. — Я давно не ношу красный.       — О, так ты все же умеешь говорить, — хмыкает она. — Значит ли это, что ты наконец решился убить меня?       — Смерть — слишком легкая участь для тебя, — хладнокровно произносит он. — Ты заслуживаешь чего-то более мучительного.       — Твоего осуждающего взгляда каждую ночь? — пожимает она плечами. — Тебе стоит быть поизобретательнее, Барри, — привычно растягивает гласные его имени, — потому что твои посещения больше похожи на поиски во мне проблесков Кейтлин, нежели наказание за мое предательство.       — Мои посещения никак не связаны с тобой и твоим наказанием, Фрост, — он поднимает на ноги и поворачивается к выходу.       — Так значит, ты этим наказываешь себя? — спрашивает она; Барри дергается, как от удара, но ничего не говорит; убегает. — О, да я попала в точку, — ухмыляется Фрост, снова режа свои пальцы. Кровь прохладная и соленая на вкус.       *       — Почему именно я? Почему ты выбрал меня? — Савитар позволяет целовать свое лицо, собирать языком такое манящее тепло, которого у него, как и энергии, в достатке. Фрост привстает на носочки и чуть не урчит от удовольствия; ей нравится касаться губами изуродованной части его лица, и он благодушно не сопротивляется.       — Потому что я долго наблюдал за тобой, Фрост, еще до своего рождения. И потому что ты продолжаешь нуждаться в Барри Аллене даже после смерти Кейтлин, — его руки покоятся на ее талии и даже не предпринимают попыток опуститься ниже; ему это совершенно не интересно.       — Ты не он, — шепчет она, касаясь ладонью не изувеченной скулы.       — Но чертовски на него похож, — он резко разрывает их контакт, давая понять, что ее кормежка закончена. — Тебе этого достаточно, чтобы умереть за меня, если я пожелаю.       — С чего ты взял, что я собираюсь умирать за тебя?       — Потому что иначе в твоем служении мне нет никакого смысла, — Савитар расплывается в кособокой улыбке, от которой Фрост становится не по себе. Ей страшно признаться самой себе в его правоте; он держит ее за ребра, которые способен вырвать в любой момент вместе с грудиной через разрез в солнечном сплетении, сделанный ее собственными руками.       *       — Знаешь, сегодня приходила твоя версия из прошлого. Он был полон надежды, пока не понял, что я не собираюсь выдавать ему имя моего господина, — Фрост прижимается спиной к стеклу, позвоночником чувствуя чужой взгляд. — Даже немного жаль, что скоро ему предстоит стать тобой: сломанной версия тебя.       Она и охнуть не успевает, как ее хватают за локоть и выбрасывают из собственной клетки. Барри стоит над ней, облаченный в костюм Флэша, наступает сапогом на запястье, и Фрост шипит.       — Ты не сказала ему, но ты скажешь мне: кто такой Савитар? — она лишь смеется в ответ на его слова.       — Ты надеешься получить ответ? А если я не захочу отвечать? Пытать станешь? — Барри рывком ставит ее на ноги, а после всаживает в шею шприц, вкалывает все его содержимое. Фрост чувствует, как у нее начинает кружиться голова, а к горлу подступает тошнота. — Что это такое? — у нее заплетается язык, и складывать из букв слова становится мучительно трудно. Она пытается заморозить Барри, но с кончиков пальцев лишь слетает несколько снежинок.       — Вакцина, что изобрел Джулиан, чтобы вернуть Кейтлин. Он сомневается: сработает ли она, но мы проверим прямо сейчас, — Фрост падает на пол, ее выгибает дугой, и она кричит. Сквозь гул собственного пульса в ушах, она слышит, как с другой стороны двери что-то кричит Джулиан. Барри его игнорирует; наблюдает за тем, как Фрост переворачивается на живот и пытается ползти к двери. Ее волосы темнеют, с лица уходит бледность.       — Кейтлин Сноу мертва, — шипит Фрост, продолжая ползти, кусая губы, чтобы не стонать от боли. Барри преграждает ей путь, когда до засова двери ее отделяют жалкие два подтягивания. Она поднимает голову; из носа течет кровь, но глаза становятся теплого орехового цвета.       — Если это так, то мы ничего не потеряем, не так ли? — Барри садится перед ней на корточки, всматривается в глаза, будто пытается отыскать что-то на дне зрачков; что-то, ведомое только ему.       — Ты потеряешь свой шанс узнать правду прямо сейчас, — через силу говорит Фрост, чувствуя стремительно приближающийся обморок. — Я лучше умру, чем расскажу тебе, кто он, — шепчет она и роняет голову на пол; темнота поглощает ее спустя несколько мгновений.       — Значит, ты умрешь, — последнее, что она слышит, прежде чем теряет сознание. *       Барри совершенно не слушает Джулиана, который пытается реанимировать Фрост, наконец, ставшую похожей на Кейтлин. Барри равнодушно смотрит на то, как она лежит на спине, как Джулиан делает искусственное дыхание и давит на грудную клетку; любуется ее залитым кровью лицом, каштановыми волосами.       — Какого черта ты натворил?! — голос Альберта срывается; он снимает очки и отбрасывает в сторону; в глазах блестят слезы. — Она мертва! Ты понимаешь? Она мертва!       — Фрост была права, — не отрывая взгляда от лица Кейтлин, произносит Барри, не обращая внимания на то, как Джулиан пытается ударить его по лицу; останавливает руку мгновенно. — Кейтлин Сноу умерла еще в тот момент, когда ты сорвал с ее шеи ожерелье.       Барри оставляет его наедине с телом и привычно сбегает. У него остается лишь бег: золотые молнии — излишки энергии, окружающей его; размытые силуэты зданий и людей, проносящихся мимо; долгожданная свобода от боли и страха.       Барри бежит, чтобы стать быстрее; Барри бежит, чтобы бежать.       *       24 апреля 2024 года Барри разгоняется и преодолевает свои предыдущие рекорды на несколько махов; молнии из золота превращаются в серебро. Он чувствует острую боль на своем лице, запинается и на полной скорости влетает в какой-то амбар, стоящий у обочины дороги. Его правая половина лица буквально горит, и ему хочется содрать с себя кожу, чтобы боль хоть немного утихла.       Он кричит, отдирая голыми руками кожные лоскуты со своей скулы. Белоснежно-голубые молнии обволакивает его, как кокон, из которого он не может выбраться. Лицо продолжает гореть, правый глаз практически ничего не видит, а процесс регенерации никак не запускается.       Барри теряет сознание и не замечает того, как молнии поглощают его.       *       Когда он приходит в себя в Спидфорсе, то обнаруживает, что находится в каком-то подобии больничной палаты. Он встает на ноги и подходит к зеркалу.       На него смотрит искаженное гримасой боли лицо, правая половина которого обезображена только-только зарубцевавшимися еще воспаленными шрамами от ожога; он пробует их на ощупь и шипит от боли.       Дверь в палату заперта: Спидфорс не хочет, чтобы он уходил. Барри хмыкает, ничуть не удивленный, и продолжает рассматривать свое собственное отражение.       — Ты ведь давно знаешь ответ на свой вопрос, Флэш, — он слышит знакомый хрипловатый голос за своей спиной: лже-Фрост сидит на кровати, закинув ногу на ногу. — Только боишься самому себе признаться в этом, — воплощение Спидфорса с белоснежными волосами, в темно-синей коже говорит с такими же издевательски-растянутыми интонациями в голосе, как и оригинал.       — Что за чушь ты несешь? — Барри подходит к двери и снова дергает за ручку. — Лучше выпусти меня отсюда.       — Нет, пока ты не будешь честен с самим собой, Флэш, — лже-Фрост встает на ноги и обольстительно-медленно подходит к нему. — Ты убил ее за то, что она не предала своего господина, — ее пальчики скользят по его предплечью. — Как много существует людей, за которых она бы согласилась умереть в муках? Как много существует людей, которые бы смогли уничтожить тебя с такой легкостью, как сделал это Савитар? Просто взгляни на себя еще раз, Барри. Взгляни и признайся себе в правде, от которой ты бегал семь лет.       Лже-Фрост берет его за плечи и разворачивает к зеркалу. Барри смотрит на то, как вокруг его силуэта начинают всполохами мелькать белоснежно-голубые молнии. На лице кровавой раной появляется оскал.       — А Фрост была права, — шепчет он, — все встало на свои места, стоило лишь понять.       Лже-Фрост привстает на носочки и кладет щеку на его плечо.       — И что ты собираешься делать теперь?       — То, что мне предназначено судьбой: позабочусь о собственном рождении.