Жажда

Последний рывок и сквозь плотно сжатые губы вырывается шипение, а рука с силой сжимает чужое горло. Перчатка насквозь пропиталась кровью, из темно-синей став темно-бурой, и он почти удовлетворен совершенством контраста собственной руки и светлой, намного бледнее чем положено человеческой, кожи под пальцами. Из сдавленного горла вырывается хрип, и по губам сама собой расползается довольная усмешка. Перед глазами стоит обагренное кровью лезвие меча, торчащие из его груди и чужие руки, с силой загоняющие холодную сталь глубже. Он словно вновь наяву ощущает впивающиеся в спину и плечи острые камни и вязкий холод, медленно вытягивающий силы. От этой фантомной боли хочется взвыть, но он только сильнее, насколько это вообще возможно чтобы не убить раньше времени, сжимает пальцы на чужом горле и с размахом швыряет тело спиной на толстые железные прутья решетки. Щурится, плотнее сжимая губы, чтобы ни единого звука не вырвалось наружу. Эта тварь не получит больше ни одного доказательства его слабости. Он тянет на себя, почти ломая хрупкие шейные позвонки и снова впечатывает, видя как все сильнее с каждым разом прогибается металл, грозя и вовсе разлететься на части. Он с ненавистью смотрит в такое знакомое лицо и против воли отмечает эбонитовые мертвые глаза и сетку-узор черных трещин, разбегающихся из внешних уголков. Бледные бескровные губы, даже сейчас сложенные в усмешку, полную превосходства. Слишком резкие и какие-то ломаные черты. И все же это тот самый человек, которого он искал почти всю свою оказавшуюся такой недолгой жизнь. Тот, с кем он готов был разделить власть над всем этим чертовым миром. Тот, кто за какие-то несколько жалких недель оказался ему ближе и важнее, чем люди, которые окружали его много лет, чем девушка, которую он вроде бы даже любил. Человек, который готов был без тени сомнения убить его ради утопических идей человечества. И это осознание приносит боль куда сильнее чем чужое предательство. Ведь это у него не хватило сил победить и попытаться переубедить. Это он оказался слишком недальновидным, чтобы доверять чужому по сути человеку, словно себе. И оказался настолько сентиментален, что поставил родственные узы выше здравого смысла и поплатился за это. Он слышит как натужно скрипит решетка и яростно мотает головой, видя как все сильнее растягиваются чужие губы в ехидном оскале. Чем бы не было это существо, оно явно знает о чем он думает. Хочется вырезать эту усмешку вместе с губами, исполосовать ненавистное выражение когтями, но его останавливает осознание, что причиной такого поступка будет отнюдь не желание отомстить — не хочется видеть дорогие сердцу черты на чужом лице. Но еще сильнее, чем убить, хочется подчинить себе. Оставить метки на белой, словно меловой, коже, разукрасить ярко алой кровью бледные губы. Он никогда и ни к кому не испытывал подобного прежде, но он и не должен ощущать такую острую потребность в ком-то, это совершенно ненормально. Тем более не должен испытывать тягу к родному брату. И уж тем более не сейчас — это желание обладать совершенно иррационально и может оказаться даже опасным в его нынешнем положении. Но очень долго и тщательно скрываемое где-то в самом дальнем и пыльном углу души даже от самого себя, теперь оно пробилось наружу под давлением чистого адреналина и слепой ярости. И с каждой пройденной минутой становится все сильнее, подогреваемое осознанием, что здесь нет никого, кто мог бы осудить или обвинить, только он наедине со своим демонами, как бы иронично это не звучало. В груди электрической искрой вспыхивает почти физическая необходимость и он порывисто подается вперед, сминая тонкие холодные губы злым поцелуем, кусая и ощущая во рту вязкую субстанцию, заменяющую этому созданию кровь. Отрывается на несколько мгновений, чтобы обжечь легкие глотком раскаленного воздуха и слышит смешок. В угольно-черных глазах мелькают искры веселья, но сейчас это лишь сильнее подстегивает. В конце концов, раз его мысли и так читают, словно раскрытую книгу, есть ли смысл притворяться? Он вновь сокращает разделяющее их расстояние, целуя грубо, на грани отчаяние и неожиданно ощущает, как раскрылись навстречу губы, а его собственный язык обвил чужой. От неожиданности он даже замирает на мгновение, чувствуя путающиеся в волосах и скользящие по спине ледяные пальцы. Существо с лицом его брата хищно облизывает покрытые ранками губы и тянет, отстранившись: — Так вот что ты имел в виду, когда сказал, что любишь меня, братик. Эти слова заставляют вздрогнуть от болезненного напоминания о секундной слабости и со смесью злости и отвращения отшвырнуть от себя тело, словно тряпичную куклу, проклиная себя за очередную глупость. Его противник вновь смеётся и медленно поднимается на ноги, разводя руки в стороны в таком до боли знакомом жесте: — Неужели не хочешь узнать, каково это — поиметь родного брата? Он не отвечает, только сжимает зубы почти слыша их скрип и в одно движение оказывается около существа, выдергивая Ямато из ножен. Сталь удаляется о сталь с такой силой, что во все стороны разлетаются пучки искр, и остается только в очередной раз благодарить родителей за подарок — обычное оружие подобного обращения не выдержало бы. Он не медлит, нанося быстрые удары, и скорость с лихвой компенсирует чужую силу, позволяя все продолжать и продолжать в вязкой тишине этот танец на грани фола. Когда слышно только звон клинков и хриплое дыхание. Он все еще ранен, и, хотя к боли уже привык, ощущение медленно стекающей по груди вязкой крови здорово мешает, не позволяя полностью сконцентрироваться на атаках. Однако годы тренировок не ушли в пустоту. Резкий выпад, и Ребеллион отлетает в сторону, со звоном высекая искры из камней. Конец острого тонкого лезвия упирается в чужую грудь как раз напротив сердца, а воздух с заметными хрипами вырывается из горла. Его противник медленно облизывает губы, глядя с вызовом: — Неужели и в самом деле упустишь такой шанс? Это ведь может оказаться твоей единственной возможностью воплотить желаемое, Вергилий. — предупреждает он, склоняя голову к плечу и глядя сквозь рваные пряди, упавшие на лицо во время боя. И в этот момент как ни разу до этого сильно похож на оригинал, в тот единственный раз, когда выпала возможность увидеть брата в момент использования демонической силы. Те же светлые, почти как у него самого, волосы. Те же острые черты и голод в глубине зрачков. — Ну же, подумай сам, зачем ты нужен ему, если рядом есть Кэт? Да он тебе шею свернет, как только попробуешь заикнуться о подобной интерпретации братской любви. Хочется ответить что-то едкое, но он лишь крепче сжимает зубы и чуть сильнее нажимает на рукоять, глядя как намокает белоснежная ткань майки вокруг проткнувшего грудь кончика. — Заткнись. — Шепчет он одними губами, вызывая новую насмешливую улыбку. — В самом деле? Это все, что ты можешь мне сказать? Я разо… — тираду прерывает резкий удар под дых, заставляя закашляться и прижать руку к груди, сгибаясь. Его брат проводит рукой по оставшейся на майке дырку, словно солнце лучами, окаймленной ореолом впитавшейся в ткань густой темной крови. — Ты заплатишь за это. Мгновение, и он оказывается рядом с каменной колонной дверного проема, в опущенной руке бликует в обманчивом тусклом свете меч. Все так же криво усмехаясь и прижимая другую руку к груди, копия Данте исчезает в мареве очередного портала, бросив: — И все же подумай над моим предложением, братец. Неутоленная потребность обладать — паршивое основание для братских отношений.