Здравствуй, Гермиона

Она чуть ли не сбивает его с ног на одной из лестниц в Министерстве. Всё такая же: вечно спешит, папка под подмышкой и кипа бумаг в руках. Только в нос теперь не ударяют игривые рыжие кудряшки, а полог мантии не взвивается сзади. Сейчас она носит собранную причёску, и только пару выбившихся прядей отражают её взрывной характер; школьную форму сменил строгий костюм, клетчатый твидовый плащ и шарф вокруг горла без эмблемы любимого факультета. Она ударяется ему в грудь носом, прижимая документы к себе, и только через секунду приносит свои извинения. Ещё через секунду поднимает глаза. Всегда поднимала, потому что Драко всегда был выше. Его чёрный плащ висит на руке, а тонкая футболка совсем не похожа на стиль его фамилии. Он здесь по важным делам со временем "Срочно!". Он смотрит на неё всё тем же серым холодным взглядом, вежливо улыбается и отступает на шаг, придерживая тонкие запястья, чтобы все бумаги не разлетелись по зданию. Спохватывается сразу, убирая руки и так же отступая на шаг. Хотя ей-то, глупой, нужно как раз идти вниз. У Грейнджер круги под глазами и тени слегка осыпались, только он всё равно смотрит и не может "не". Проводит пальцами по трёхдневной щетине, на которую она, конечно же, обращает внимание, и думает, давно ли "заучка" стала пользоваться косметикой. Сколько там лет прошло? Немного, на самом деле, лет пять или семь. Они, в любом случае, повзрослели, ещё раньше. Она собирается пройти мимо, дальше по своим, как всегда, важным делам, ему же нужно к министру, но они не могут "не". Не смотреть друг на друга ещё пару секунду. Не дышать одним воздухом, не стоять так близко. Он не видел её так давно и, кажется, даже забыл, что под слоем пудры есть россыпь маленьких веснушек. Она не вспоминала о нём так долго, что кажется, не помнит этого резкого одеколона, который шлейфом шёл за его обладателем. Драко хочется кинуть до боли родное и такое забавное сейчас: "С дороги, Грейнджер", — или он бы даже осмелился на "грязнокровку", чтобы в ответ получить гордое со вздёрнутым носом: "Пошёл ты к чёрту, Малфой". Только вот у неё теперь кольцо на безымянном пальце, и фамилия, кстати, двойная. Грейнджер-Уизли или Уизли-Грейнджер. Отвратительно звучит, как ни крути. Он пропускает её, даже плечо отводит назад, чтобы не зацепить ненароком, потому что они в Министерстве, а она всё такая же красивая. Хочется спросить, помнит ли, как засыпала на его простынях и в его, чёрт возьми, объятиях, а на утро, в столовой, посылала туда, куда даже Дементоры дороги не знают. Помнит ли, как он первый раз целовал её буквально в пяти шагах от "львиного логова", потому что уже тогда была невозможно красивая. Потому что уже тогда замирал в трёх шагах от неё или, наоборот, догонял, чтобы уловить запах вечно растрёпанных волос, чтобы задеть, сказать что угодно, только бы посмотрела, только бы ответила ему. И неважно, что это были придирки, и она его точно ненавидела. Им по-другому нельзя было. Он Малфой, она, к сожалению (не его, кстати), Грейнджер. Им даже рядом стоять было противозаконно, а он целовал её в кончик носа и выдыхал в губы, чтобы она молчала об этом. Всё пошло наперекосяк, когда маленький мальчик Малфой увидел маленькую девочку Грейнджер. Хотелось спросить: "Папа, а почему у неё такие волосы странные?", — потому что его мама всегда носила собранный пучок. Хотелось спросить, можно ли с ней дружить, но он уже тогда понимал, что нет. Драко запретов и не нарушил. Он не дружил, он любил. Засыпал, утыкаясь носом в рыжекудрые волосы, и улыбался, пока она не видит. С ней не снились кошмары, не мучили тёмные мысли. С ней по утрам были "грозные" перепалки и его "мнимая" ревность. Как показало время, не такая уж и мнимая. Она ругалась на него, пока собирала свои вещи, надевая непременно его рубашку. А он сходил с ума, потому что "его". Садился на всех завтраках, обедах и ужинах так, чтобы обязательно её видеть, чтобы вела плечами, пытаясь стряхнуть его взгляд. И никогда ведь не поворачивалась, чтобы уличить. Упрямая. Упрямая Грейнджер. Они скрывались по кабинетам, подсобкам, углам, скрывались в Астрономической башне и, как ни странно, на его факультете. Оказалось, что змеиная гордость выше, чем львиная преданность. Все "свои" молчали, а Забини лично обещал кинуть Авадой в того, кто откроет свой рот. Он же думал ночами вместе с Драко, как провести гриффиндорку на территорию мальчиков Слизерина, чтобы без лишних вопросов, потому что: "Я свихнусь скоро, Блейз. И она делает всё, чтобы это произошло как можно скорее. Ты видел длину её новой юбки?!". Юбка, кстати, была обычной, только это же Грейнджер. Его упрямая Грейнджер с её кошачьими медовыми глазами и тонким подбородком, вечно поднятым вверх. Была. Была его Грейнджер. Она спускается на ступеньку ниже, будто дышать перестаёт. Потому что боится. Боится вдохнуть всё тот же запах тёмных подземелий. Они ведь стоят прямо посреди Министерства, а он всё такой же... Малфой. Только небритый слегка, наверняка колючий, и ей хочется проверить, но нельзя. Хочется узнать насколько приятно ей будет прикасаться губами к щетинистой щеке, потому что от гладких высоких скул она сходила с ума. Помнит ли он, как неизменно выгонял всех с парты позади неё, ничего никому не объясняя. У него теперь тоже семья. Прекрасная жена под стать роду (видела в Ежедневном пророке) и ворох наследственных проблем. Им лучше бы обходить друг друга стороной, но никак "не". Она помнит, как, оказывается, прекрасно сочетается белый цвет его волос с зелёной обвивкой дивана. Как он сидит у камина, откинув голову назад, вытянув длинные ноги и позволяя ей просто быть рядом. Она помнит, как замирала первые секунды, когда проходили мимо Кровавого барона, и как улыбалась краешком губ, когда все буквально на цыпочках проходили мимо них. Всё тот же Забини тогда объяснил, что такой тихий Драко — это дар свыше. И раз он сам её привёл, то перечить никто не решится. Она до сих пор помнит, какая холодная у него кожа, аристократически-бледная, и какие задумчивые серые глаза, почти как дожди в родном Лондоне. Она никогда не забудет ни первый, ни второй, ни -надцатый поцелуй, потому что "не". Потому что он иногда ей снится, и она к стыду своему помнит, как он не любил вставать по утрам. Как ухмылялся на её крики и как прижимал к себе, когда она почти ломалась. Он всегда видел этот момент, ту секунду, когда несравненная Гермиона Грейнджер была готова упасть. И тогда плевать было на все правила, количество учеников рядом и палочку Гарри, которая всегда наготове. Драко всегда был рядом, на расстоянии вытянутой руки: упади — подхватит. Она помнит, как переплетала их пальцы, целуя голую шею, потому что серебристо-зелёный шарф был давно на ней, свой-то она забыла. Совершенно не специально, конечно же. Он сейчас всё так же высокий и статный, только теперь совсем не её. У Малфоя на языке горчит абсолютно немыслимое сочетание букв её фамилии, и сказать хотя бы "Привет, Грейнджер", но она ведь "не". У неё губа кровоточит изнутри, потому что наружу рвётся детское презрительное "Малфой", но она не может это произнести. Потому что его фамилия чертовски хорошо звучит с её именем. Это он об этом говорил, а ей теперь вспоминай. Это он обещал, что всё будет хорошо, роняя беззвучные слёзы на Чёрную метку. Это он оборвал всё своим: "Так ты хоть в какой-то безопасности", — оставляя её ломаться без права на починку. И он всё тот же невыносимый Драко Малфой, от которого ритм её пульса ускорялся в два раза. Она сделала всё, чтобы оставить "хорошо" хотя бы для него. Чтобы без заключений и прочих лишений. Она тогда сделала всё, что могла. А теперь даже пройти мимо не может. — Здравствуй, — говорит первым и смотрит на неё болезненно слабо. — Гермиона. — Здравствуй, — делает ещё один шаг вниз и еле заметно оборачивается через плечо. — Драко. И через столько лет, вне стен родной школы, их имена звучат так неправильно. Странно. Ей бы утрами говорить: "Просыпайся, Драко". Ему бы вечерами забирать у неё книги со словами: "Никуда они не убегут, Гермиона". Но они не могут. Теперь уже не могут. Его ждёт министр с пометкой на деле "Срочно", её ждут проекты и сотни исправленных судеб. По утрам она говорит "Доброе утро, Рон", а он вечерами "Спокойной ночи, Астория". Единственным остаётся то, что она всё же помнит его чёрные рубашки, а он никогда не забудет родинки на её плечах. И им бы вспомнить вкус родных губ, который не забывался, кстати. Только они теперь друг для друга сплошное короткое "не".