иглы

желание — бьется в висках, давит в них, как если бы королева взяла в каждую руку по камню и убила бы их о голову хайда. хайд смотрит на королеву, — маленькая блажь, поблажка фавориту, знала бы она, кто он, ха. вырвала бы алое яблоко глаз и, надкусив для красоты, погрузила в разъедающую язык текилу. хайд думает об этом — о том, как королева обхватит шарик глаза полными губами цвета марсалы, как ласково-шероховатый язык коснется черной точки зрачка, а белые зубы прокусят оболочку. брызнет стекловидное вещество, блекло-розоватое, как жидкое стекло, а она, покрыв чёрными веками дыры-радужки, даже в лице не дернется. язык коснется уголка губ, стекло потечёт по подбородку. смотри, хайд. смотри и представляй, пока королева не знает о том, как ты на деле слаб. жалок. генри в своих очках и с тихим голосом, сбитым и ломким, такой молодец, всех вокруг пальца водит и водит, как если ножницы резали бы бумажную ленту, свёрнутую по мёбиусу. хайд делает вид, что может подчиниться. веревки — нитки, оплетают запястья, складываются на широких предплечьях. королева смеётся, ходит кругами, шуршит юбками. делает вид, что верит, изображая… наивность? невинностью ведь тут и не пахло. когда-то может и потягивало, тянулись паутинки, но их смахнули, разорвали и оставили со всем, худшим, что может только быть в человеке. королева садится хайду на колени. тыкает в нос пальцем и заходится плачущим клекотом смеха. от него у нее принимается кровоточить оцарапанная скула, она небрежно стирает капли, растирая по наросту алое. хайд тянется к ней, но королева останавливает его. но, если бы коснуться раны языком, запустить его между трещинок, зубами оторвать сухую солёную корку и припасть к обнажённому, как к последнему спасению. нет, надо сыграть по правилам. под давлением веревки сходят, рвутся, королева оказывается спиной на холодном столе. хайд шарит в тканях ее юбок, пытается надышаться тягучим запахом пудры и вина с нотами яблок — сладких, желтых, с треском лопающихся кожицей под зубами. королева раскидывает руки в стороны, словно они отказали и не работают. позволяет хайду дышать ею, больше ведь никому не надо. он целует её жадно, будто пытаясь перебить, от горящего алым рта, до острого декольте на платье. в закрытые глаза, в грозные скулы, в колючие ключицы. королева смеётся и расстегивает ему воротник рубашки — надышись уже, ненормальный. хайд не находит в королеве недостатков, но не находит в королеве тепла. она прозрачна и злобна, это распаляет, она скрещивает на его пояснице ноги, пуская к себе ближе. хайд терпеть не может эту многослойность из чулок, юбок, нижних рубашек, но королева так близко, с ней так холодно и горячо одновременно. королева думает о том, как может вырвать ему сердце, вот прямо сейчас погрузить в широченную грудную клетку руку по самое запястье, не думая о сохранности перчаток черного кружева, достать этот рубиновый сгусток, полыхающий червоточиной, как догорающий обломок угля. и не сжимать его, до высыпающегося из кулака праха. смотреть на ожесточившееся лицо хайда и предполагать, какую из ее маленьких просьб он сможет исполнить. королева вырывает сердце хайда, толкает его обратно на стул — с крепкими ручками и оплетьями свисающих с него веревок. — смотри на меня, эдвард, — говорит она, поднимая юбки и садясь на него, сразу ощущая напряжённость его плоти, — на меня, а не на сердце. королева вгоняет сердце хайду в грудную клетку. желание размазывается по воздуху, покрывается сухой коркой, сосредотачивается где-то у королевы под одеждой, замирает жаром, ложащимся за подвздошными выступами. хайд находит их под твердостью корсета, под самой нижней юбкой, дотрагивается до кожи королевы и понимает, что умрёт так. думая о том, что лучшее, что было в жизни, это брать королеву и где, ладно бы в голове, но в каких-то заброшенных зданиях, просто потому что время коротать в электрическом молчании равносильно самоубийству путем утопления. брать королеву, не думая о грехе, не думая о том, что станется после. королева сминает ткань рубашки на его плечах, поднимается вверх-вниз, чувствуя как влажная плоть смыкается на разгоряченной. королева прячет иглы удовольствия у хайда во рту, уж точно никто не найдет. хайд целует её в шею, спускаясь и поднимаясь, как по ступенькам, захватывая кожу и оставляя тянущие ощущения под ней, как если бы он содрал кожу, посыпал голые мышцы сахаром и наспех пришил кожу обратно. из желания? королева отбрасывает за спину черную смоляную косу и вцепляется хайду в шею, под сухожилием ходит кадык. до звёзд из глаз она держит так и отпускает. и повторяет, пока он до ломоты в бедрах, не сожмет все ее кости. а кости, словно из фарфора, принимаются ныть, королева опускается на хайда и прислушивается к себе. если бы она разодрала ему грудную клетку, и запуталась в порезанном на ремни теле, она все равно выглядела бы лучше всех. хайд напоследок целует её в ключицы.