Пари

Холмс читал мой рассказ. Тот самый, который он просил меня написать, и где бы я наконец-то извлёк его из пучины водопада. На первом же абзаце он бросил на меня такой взгляд, что на сердце сразу потеплело. Хотя оно у меня и так было согрето и больше ни на что не жаловалось. — Сэр Рональд Адер, — хмыкнул Холмс. — Полноте, — ответил я. — Когда этот рассказ будет опубликован, все уже забудут о Сесиле. Тем более что там нет ни намёка на истинные события. Читайте дальше — и убедитесь. Холмс кивнул и положил прочитанный лист рядом с собой на диван. Когда я писал рассказ, то опасался, что Холмса может как-то задеть сцена с его возвращением, ведь по сюжету я не был в курсе того, что он жив. Холмс читал и хмурился. Я никогда не спрашивал его, как он воспринимает те места в моих записках, где мои чувства иногда прорывались наружу. Что он думал, читая это? — Вы были всё же обижены на меня за то, что я не вернулся в Англию, — заметил мой друг, отложив ещё один лист. — Ну что вы, дорогой. Я ведь прекрасно понимал, что вам нужно отдохнуть и набраться сил. — Но вы наверняка думали… — Холмс, вам бы в Англии житья не дали. Какой отдых? Вас бы замучили клиенты, а в некоторых случаях вы людям отказывать не умеете. Да и себе тоже, если попадается интересное дело. Конечно, мой друг был недалёк от истины. Одно дело: понимать разумом, что ситуация складывается так, как нужно. Другое — принимать это сердцем. — В любом случае, это всё в прошлом, — добавил я, подавшись вперёд и тронув его колено. Он улыбнулся, кивнул и продолжил чтение. Рассказ был совсем небольшой, так что много времени не отнял. — Восковой бюст? — расхохотался Холмс, когда дошёл до места, где он объясняет мне, откуда на шторе его тень. — Понимаю, откуда дует ветер. Наша соседка, мадам Тюссо. Но, милый мой, неужели я когда-нибудь говорил с вами в таком тоне, как тут? Вот вы пишете: «Как видно, годы не смягчили резкого характера Холмса, и он был все так же нетерпелив, сталкиваясь с проявлениями ума, менее тонкого, чем его собственный. «Разумеется, она шевельнулась, — сказал он. — Неужели я такой уж безмозглый болван, Уотсон, чтобы посадить в комнате явное чучело и надеяться с его помощью провести самых хитрых мошенников, какие только существуют в Европе?» Я не сразу нашёлся, что ответить. — Бывало иногда. Очень редко, — добавил я поспешно. — И потом вы же знаете, почему я иногда принижаю свою роль в рассказах. Мы ведь это с вами обсуждали. — Да-да, я помню… Он потянулся к портсигару на столике, достал папиросу и закурил. И вновь, прочитав несколько абзацев, рассмеялся. — Вы всё-таки сделали из Морана злодея, мой дорогой! — воскликнул он, посмотрев на меня с шутливым упрёком. — Пусть не жалуется, — я пытался сохранить серьёзный вид, — я значительно повысил его в чине и сделал бесстрашным охотником на тигров. Не выдержав, я рассмеялся вслед за Холмсом. — И что вы скажете о рассказе? — спросил я наконец. — Ну, — протянул мой друг, — если учесть то, что вы писали о Мориарти, то вполне в том же ключе. Я вздохнул. — Вы зря вздыхаете, — заметил Холмс. — Я даже завидую невольно своему литературному двойнику. Такую мощную преступную сеть удалось свалить. Где всё это в жизни-то? Где? Последнее крупное дело было связано с сэром Уильямом (1), да и тот был сумасшедшим. Каменщики там только мелькали на заднем плане. Воспоминания о Потрошителе заставили меня передёрнуться. — А я вот рад, что это всё только на бумаге, — возразил я. — Когда я писал о водопаде, хотя и знал, что это неправда, но стоило только представить себе… Я замолчал. Не хотелось признаваться в том, что я плакал, когда писал тот рассказ. Холмс сложил листы, встал и бросил окурок в камин. — Какой-то странный привкус у этих папирос, — проворчал он. — Это после болезни. Вполне естественно. Апрель только начался, когда мы с Холмсом по очереди переболели. Обычно простуда была у нас редким гостем. Расследуя одно из дел в провинции, мы попали под дождь. Обычно это проходило у Холмса без последствий. Но в тот раз мы ещё добирались до Лондона, оба вымокшие до нитки. И я уже не раз замечал, что когда человек нервничает, или предаётся унынию, то болезнь может подкараулить внезапно. Холмс был не в лучшем настроении в те дни. И всё из-за разговора с братом. В последнюю субботу марта мы получили с утренней почтой записку от Майкрофта. Он уведомлял с обычной для себя напыщенностью, что зайдёт к полудню. Помню, Холмс пребывал в радостном предвкушении. Майкрофт не вызывал его для разговора в свой клуб или в кабинет где-то в глубинах министерства, нет, он намеревался переступить порог нашей холостяцкой квартиры. Это могло означать лишь одно — устои Британской империи не просто пошатнулись, а были готовы рухнуть гражданам на головы... а нам предстояло интересное и опасное дело. Второй пункт я лично не одобрял, тем более что как раз писал тогда рассказ о пустом доме, а значит невольно думал о выдуманной мною смерти моего друга. Мы готовились к визиту с той же — если не большей тщательностью, как если бы нам предстояло предложить кресло у камина и глоток хереса Её Величеству. Холмс лично перенес в свою — пустующую теперь спальню — стопки газет, накопившиеся со времени его возвращения и до сих пор не разобранные; миссис Хадсон по нашей нижайшей просьбе отправилась навестить старинную подругу, а сами мы постарались принять как можно более серьёзный и озабоченный судьбами империи вид. Майкрофт прибыл, как всегда, пунктуально. По нему можно было сверять часы. Если вам кажется, что он пришёл раньше или чуть запоздал, можете смело переводить стрелки — не ошибётесь. Он сел в предложенное ему кресло и первый делом полез в карман за табакеркой. Как у всякого нюхающего табак, его фамильный нос утратил орлиную остроту линий и был несколько мясист. Хорошенько прочихавшись и вернув — по мнению своих собратьев по табакерке — остроту мысли и ясность ума, он окинул нас обоих пристальным взглядом и несколько желчно пожелал нам доброго дня. Меня немного удивил его тон, да и Шерлока, как я заметил, тоже. Услышав предложение выпить рюмочку шерри, старший из братьев почему-то раздумывал несколько мгновений, прежде чем согласиться. — Что тебя привело, Майкрофт? — спросил наконец Шерлок без обиняков. И добавил: — Речь, очевидно, идет не о судьбах страны, иначе бы ты не медлил столь очевидно, прежде чем приступить к делу. Холмс-старший молчал — видимо, решая, как лучше приступить к делу, что привело его в наш дом, прежде словно закрытый на карантин или зачумленный. Нельзя же столько лет ходить под окнами младшего брата и даже не поднять на них взгляда... — К сожалению, Шерлок, я вынужден вернуться к разговору, который счёл исчерпывающим и завершённым двадцать пять лет тому назад, — выдавил он, наконец. — Кажется, я был недостаточно убедителен, и юношеский порок пустил в тебе гораздо более глубокие корни... Мой взгляд переходил с одного брата на другого, а в душе медленно поднимался гнев. Пожалуй, только мой глаз мог заметить едва уловимые приметы того, что Шерлоку было больно слышать вновь эти слова. Но он держался, он даже усмехнулся и пожал плечами. — Двадцать четыре года, десять месяцев и три дня, если быть точными, — заметил он. — Правда, дорогой Майкрофт, мне уже не пятнадцать. — Да, тебе не пятнадцать, — повторил тот, — и то, что могло быть объяснено и оправдано юношеской, детской ещё незрелостью и влиянию развращенного взрослого ума, сейчас не допускает прощения. Тут уж я не выдержал. — Простите, мистер Холмс, а кто тут уполномочен карать и миловать? — спросил я, еле владея собой. С лица Шерлока ещё не успел сойти итальянский загар, потому было не так заметно, что скулы его едва тронула краска — я очень хотел верить, что не стыда. Майкрофт поморщился, услышав мой голос. Очевидно, он рассчитывал, что я буду лишь бессловесным свидетелем выволочки, устроенной им моему бедному другу, а затем так же безмолвно разделю с ним кару, уготованную провидением в его безукоризненном лице. — Вас, я вижу, совершенно не удивляет содержание разговора, доктор, — наконец снизошёл он и до меня. — Печально. Впрочем, я надеюсь, ваша осведомлённость ограничивается только фактами биографии Шерлока. — Меня удивляет лишь ваша бесцеремонность, сэр, — отрезал я. — Наносить оскорбление человеку под его собственной крышей... не вяжется с вашей репутацией безупречного джентльмена. Холмс молчал. Он раскурил трубку и холодно взглянул на брата. А я возликовал мысленно. Кажется, на сей раз Майкрофта ждало полное фиаско. — Доктор, прошу меня простить, — ответил тот, повернув голову в мою сторону, не думая, впрочем, так быстро сдавать позиции. — Вы правы: я сделал слишком поспешные выводы из вашего внезапного переезда обратно на Бейкер-стрит. Конечно, вы овдовели, тот дом стал для вас постылым. А здесь старый друг. Понимаю также вашу терпимость — вы ведь врач. — Вы вправе делать любые выводы, сэр, — отвечал я с усвоенной за годы общения с Шерлоком бесстрастной холодностью, хотя в глубине души я уже тянулся за перчаткой, чтобы швырнуть её Майкрофту в лицо и с наслаждением разрядить в него револьвер в выбранном секундантами месте. Боже, как я жалел, что дуэли умерли, забыты, запрещены законом... — Любые выводы, — повторил я. — Мы живем в свободной стране, а ваши выводы, к счастью для Британии, безупречны. Но несмотря на это, Шерлок и я, мы оба взрослые, совершеннолетние, дееспособные граждане, и вправе самостоятельно решать, как жить, нравится вам это или нет. Холмс тут отложил трубку, подался в мою сторону. Он слегка сжал моё запястье, подержал его и отпустил. — Тебя волнуют приличия, Майкрофт, — произнёс он негромко. — Понимаю. Смею тебя уверить, что нас с Уотсоном они волнуют не меньше. Ты можешь быть спокоен: подробности нашей частной жизни никогда не станут достоянием гласности. Как ты справедливо заметил вначале, мне уже не пятнадцать лет. Но только в пятнадцать можно быть таким наивным, чтобы совершенно доверять любимому брату. И надеяться, что его чувства перевесят предрассудки. По лицу Майкрофта скользнула тень. Я с каким-то болезненным удовлетворением убедился, что он не так бесстрастен, как хотел бы казаться, и похоже, слова Шерлока его задели. Этот человек, действительно, любил брата, пусть и странной, поистине извращенной любовью собственника. — Предрассудки? — повторил он холодно. — Мои чувства были достаточно сильны, чтобы... — он бросил на меня короткий взгляд и заставил себя замолчать. Все же он явно не был склонен включать меня в число доверенных лиц... — Чтобы не рассказывать нашим родителям, — закончил его мысль Шерлок. — Уотсон в курсе. — Вот как… Майкрофт второй раз за разговор соизволил посмотреть на меня. — Вот кого я совершенно не понимаю, так это вас, доктор. Вместо того, чтобы удержать Шерлока от очередного срыва, пусть даже оперируя чувствами к нему, которые, я уверен, вы питаете, вы поддались соблазну сами. И в какое время! — Майкрофт! — Холмс не повышал голоса: оба брата обладали способностью привлекать внимание собеседника, говоря ровным тоном. — Я не нуждаюсь в вашем понимании, сэр, — я постарался смягчить свой тон, напомнив себе, что старший брат моего дорогого друга, оплот британской империи и вроде бы правая рука Её Величества и все же заслуживает какого-то уважения. — Единственный, кто здесь когда-либо желал вашего внимания и нуждался в нём, как я понимаю, так его и не получил. Майкрофт вскинул брови. — О! Зато теперь, я вижу, у него этого в достатке, — сказал он с таким выражением, что я невольно подумал: а уж не ревнует ли он? Он тяжело поднялся с кресла. Шерлок поднялся следом. Я остался сидеть. С Майкрофтом мы обменялись холодными кивками. Впрочем, стоило им выйти из комнаты, я поднялся, помешал угли в камине, наполнил наши бокалы и остался стоять, держась за спинку кресла, стараясь не прислушиваться к голосам в прихожей. Это было не так-то просто: братья перешли на повышенные тона. И до меня вдруг донеслась фраза, сказанная моим другом: «Это не любовь». Он что-то добавил ещё, уже тише. Спустя пару минут хлопнула входная дверь. Я опустился в кресло, уставился в огонь. Я готов был смотреть куда угодно и на что угодно, на очередной глаз в моем стакане воды, восковую копию Холмса или даже Морана, будь у нас такая, даже на очередную жертву Потрошителя, лишь бы не столкнуться взглядом с моим другом. «Это не любовь»... А что же это? Неужели Холмс считал, что я просто пожалел его? Или он таким способом пытался восполнить пустоту, образовавшуюся в моей жизни после смерти Мэри? А, может, такое положение вещей просто удобно? Я много лет был ему надёжным другом и соседом, я не предам, мы теперь с точки зрения закона связаны общим преступлением. Господи, что за мысли лезут мне в голову? Я слышал, как открылась дверь, и в гостиную вошёл Холмс. Он опустился в соседнее кресло, и я решился взглянуть в его сторону. Что бы я ни думал минуту назад, моё сердце дрогнуло, как только я увидел, какой у Холмса измученный вид, как будто короткий визит брата выпил из него все силы. — Не надо так расстраиваться, мой дорогой, — промолвил я, тронув Холмса за руку. — Что вы, Уотсон, я уже привык. Но Майкрофт безобразно себя вёл по отношению к вам. — Не скажу, чтобы его выпады меня так уж задели, — я улыбнулся. — Тогда задело что-то ещё? — спросил Холмс, пристально посмотрев на меня. Хорошо, что он не мог, по своему обыкновению, восстановить ход моих мыслей. — Его отношение к вам, мой друг, — я был предельно честен. Просто недоговаривал. Я допускал, что мои выводы могут быть ошибочны, но боялся задать вопрос и с горечью убедиться в своей нежеланной правоте. — Что вы, мой дорогой, он меня любит, — ответил Холмс с лёгким сарказмом. — Вот только об этом при уходе сказал. О том, что любит… Я с трудом сдержал себя, чтобы не заорать что-нибудь ликующе-мальчишеское. Значит, фраза Холмса была ответом на слова брата? — И что вы ему ответили? — спросил я, пытаясь сохранить просто заинтересованное выражение лица. — Ответил, что это не любовь, потому что любовь может принять очень многое. Я откинулся на спинку кресла. Мне казалось, я слышу грохот камня, который упал с моих плеч, нет, даже с моего сердца. Тут Холмс вдруг с улыбкой наклонился в мою сторону и неожиданно поцеловал мне руку. — Вижу, что у вас отлегло от сердца. Знаете, я настолько восхищён вами сегодня, после разговора с братом, что у меня даже нет желания упрекать вас, что вы могли подумать, будто фраза, которую вы, возможно, слышали, касается наших отношений. Боже... Я был так пристыжен, что не находил слов. Как я мог, как я только мог хоть на миг усомниться в моем бесценном друге?! Желая загладить вину — перед Холмсом и перед самим собой — я потянулся к нему, но кресла стояли достаточно далеко. Я коснулся руки Шерлока. Наши взгляды встретились. Одними губами мы оба сказали одно лишь слово — "диван"... Наша спасательная шлюпка в житейском море. Холмс однажды со смехом предлагал заказать дивану новую обивку, дабы отдать ему дань уважения, так сказать. Прежде чем занять любимое место, мы переоделись, избавившись, наконец, от воротничков и сюртуков. Сесть рядом с моим дорогим другом и обнять его было сейчас подлинным наслаждением. Мы даже замолчали ненадолго, переживая оба момент душевного единения. — Джон, — прошептал Холмс. Мы очень редко называли друг друга по именам, только в самые интимные моменты, и это относилось не только к физической близости. Мы уже привыкли быть друг для друга Холмсом и Уотсоном, да и окружающие ожидали от нас именно такого обращения. После недолгой паузы Шерлок с усталым вздохом улёгся на диване и положил голову мне на бедро. Я ласково погладил его по волосам. Я понимал его — визит Майкрофта, пусть и краткий, оказался слишком утомителен. Что же было, когда ему приходилось жить с братом под одной крышей и общаться куда чаще, чем сейчас? — А как вы ладили в детстве? — решился я спросить. — Майкрофт всегда мне покровительствовал, — ответил Холмс. — Надо сказать, что с его стороны это было искренне. Ведь он был любимцем и мог вовсе не обращать внимания на младшего брата. При такой разнице в возрасте у мальчиков редко находятся темы для общения. Но Майкрофт, как мог, интересовался моими делами, увлечениями. Мне это было очень важно. Родители никогда не препятствовали моим начинаниям, особенно если это им казалось вполне разумным. Но при этом я чувствовал, что им как бы всё равно. Они не очень ладили между собой, вежливо друг друга терпели. Майкрофт был почти единственным связующим звеном между ними. Но не я. Я покачал головой. — Бедный мой Шерлок, — сказал я с нежностью, — родители фактически оставили вас на милость старшего брата. И хоть вам повезло — он был добр с вами, но кажется, с детства считает вас своей нераздельной собственностью и скорее лишит вас свободы и душевного равновесия, чем позволит вам независимость от него и его суждений о том, что уместно и полезно для вас... а что пагубно. — Дело не в том, что он пытается мною управлять, — ответил Холмс. — С его стороны очень наивно полагать, что я по-прежнему запуганный им мальчишка. Возможно, он даже так и не думает. Просто… Холмс вдруг замолчал, но я смог закончить его мысль: — Просто вам важно, чтобы он принимал вас таким, какой вы есть. Но он был внимателен в чём-то, при этом отказывая вам в настоящей душевной близости. И вы чувствуете обиду, да? — Да. — Не нужно, мой друг, — я продолжал гладить его волосы, — отпустите прошлое. Майкрофт и так сегодня прекрасно всё понял. Мне даже стало его немного жаль. Думаю, что у него будет повод поразмышлять не только над логическими загадками. Он вернётся — у него просто нет другого выхода. Холмс открыл глаза и посмотрел на меня. Улыбнулся, так, что у меня даже пальцы задрожали. — Мой милый Джон, — сказал он, — зачем только я искал врачей так далеко от дома, когда лучший лекарь всегда был рядом со мной? Всего интеллекта и логики Майкрофта не хватило, чтобы оценить вас по достоинству. А я чуть не сделал его ошибку семейной... — Не преувеличивайте, — ответил я наконец. Холмс поднялся и сел рядом со мной. Он придвинулся ближе, и я запустил пальцы в его волосы. — Сам я получаю от нашего союза не меньше, чем вы, — добавил я. Что я могу ещё сказать? За прошедшее с нашей первой ночи время Холмс научился целоваться. Да так, что порой я вынужден был говорить «слушаюсь» и покорно идти в спальню. А сейчас был такой удачный момент: до возвращения миссис Хадсон оставалось ещё целых два часа. И всё-таки Холмс заболел. На другой день после визита его брата мы были вынуждены уехать с ним в Девоншир, расследовать одно очень интересное дело, о котором я надеюсь написать небольшую повесть. Когда-нибудь она будет опубликована, я думаю. Пусть и в изменённом виде. Дело было крайне сложным, во многом из-за невежества и суеверий местных жителей и той лавины слухов, через которые мы продирались. Да, опять Девоншир. И самое любопытное, что к нам вновь обратился наш старый знакомец, сэр Генри Баскервиль. Я и первое-то дело, связанное с ним, ещё не публиковал. Рукопись лежит, ждёт своего часа. Думаю, что эта повесть наделает много шума. Когда мы вернулись из Девоншира, совершенно измученные плохой дорогой, холодным дождём и железнодорожными тяготами, уже вечером Холмс пожаловался на сухость в горле и головную боль. Пациентом Холмс оставался капризным, как и раньше. Правда теперь у меня была возможность ласково его пожурить и хоть немного приласкать, скрасив тем уныние болезни. Думаю, что Холмс бы предпочёл этому лежанию в постели, кашлю и насморку даже огнестрельную рану. Ухаживая за ним, я не мог не подцепить инфекцию, но справился с первыми симптомами болезни очень быстро, прибегнув к своему излюбленному методу: турецким баням. Если бы мне, после возвращения из Девоншира, удалось затащить туда Холмса, то он бы и не заболел, возможно. Но мой друг почему-то всякий раз упрямо отказывался составить мне компанию. Словно стеснялся, честное слово. Зато он провалялся в постели почти неделю, и ещё неделю сидел дома, а у меня всё ограничилось двумя днями. Однако в этот весенний день я отметил улучшение его состояния, и не просто позволил моему бедному другу выйти из дома, но даже сам настоял на прогулке — естественно, проследив, чтобы тот оделся по погоде. Мы отправились в Ридженс-парк, где, к счастью, было не слишком многолюдно, и никто не досаждал нам с Холмсом. Хмарь и слякоть отступали, вполне откровенно сдавая позиции, и мне оставалось лишь надеяться, что больше они не намерены возвращаться — даже на самый короткий срок, ибо этот повторный приход не принёс бы добра едва начавшим распускаться почкам на каштанах, и побегам на вязах. У меня было достаточно времени, чтобы разглядеть эти приметы грядущего и долгожданного тепла, — мы бродили по аллеям и тропинкам почти два часа. Холмс размышлял, я смотрел по сторонам и на него, ловя первые признаки усталости. Почти всю прогулку мы молчали, и в этом нет ничего странного — друзья и любовники, мы проводили вместе так много времени, что не нуждались в словах. Вернувшись, мы обнаружили в гостиной забытую трубку — её оставил наш посетитель, которого невесть какие черти принесли. Но Холмс немного развлёкся, строя предположения касательно характера и внешности хозяина трубки. Когда явился некто мистер Грант Манро, я старался скрыть своё раздражение по поводу самого его существования. Разумеется, Холмс его выслушал — мелодраматическая история, связанная с браком почтенного торговца хмелем. Но по привычке, которая, как известно, вторая натура, я делал пометки в записной книжке. Холмс велел нашему клиенту вернуться домой и проверить, оставался ли таинственный незнакомец, который портил ему жизнь, в снятом коттедже, или же он бежал, напуганный Манро. Но в любом случае выходило, что мой друг собирается ехать в Норбери, и в самое ближайшее время. — И что это? — ворчливо спросил я, когда наш посетитель ушёл. — Вы же обещали пока что не впрягаться в работу. — Это даже не назовёшь работой, — улыбнулся Холмс, — это, в сущности, пустяковое дело. Просто я что-то после болезни стал сентиментальным и посочувствовал этому Гранту. Тем более что его обманывают. — Неужели вас так заинтересовало всё это? — удивился я. — Одно маленькое милое приключение, мой дорогой. Не надо дуться. Вы так смотрели на беднягу Манро, как будто хотели его испепелить. Я уже прекрасно себя чувствую, погода отличная. До Норбери какой-то час езды. Неужели вам не любопытно, что за тварь скрывается в коттедже? Я поколебался, прежде чем ответить. Отрицать, что я испытывал некоторое любопытство, было бы глупо и неискренне, но все же здоровье Шерлока значило для меня куда больше. С другой стороны, я прекрасно знал, что раз уж он принял решение заняться загадкой коттеджа в Норбери, то займется ею так или иначе, и чем больше я стану протестовать против его задумки, тем упорней он будет настаивать на своём. Не желая доводить дело до размолвки из-за такого незначительного повода, как торговец хмелем и его блудная супруга, я улыбнулся и кивнул: — Хотелось бы узнать, мой дорогой. Может получиться неплохая история... И каковы ваши предположения? — Думаю, что мистер Манро будет очень расстроен, когда окажется, что его брак не имеет законной силы. — При чём тут его брак? — Мне думается: в коттедже живёт первый муж этой женщины. Холмс вкратце изложил мне свои доводы, пытаясь восстановить ход событий. Я слушал его внимательно, и кое-что мне показалось, мягко скажем, притянутым за уши. Я покачал головой: — Это как-то слишком расплывчато всё. — У вас есть другие предположения? — Начать с того, что я не верю, будто там муж. Мне кажется, мой дорогой, вы не совсем точно представляете себе женскую натуру. — Все лжецы одинаковы, — отмахнулся мой друг. — Такова их натура. — Милый мой, мистер Манро, кажется, предполагал, что вы можете так подумать, потому так отчаянно пытался защитить свою жену. И всё же… Вот, например… — я пролистал записную книжку. — Вот он говорил: «Мебель и картины были самого пошлого, грубого пошиба, кроме как в одной-единственной комнате — той, в окне которой я видел то странное лицо. Здесь было уютно и изящно, и мои подозрения разгорелись, когда я увидел, что там стоит на камине карточка моей жены: всего три месяца тому назад она по моему настоянию снялась во весь рост, и это была та самая фотография». Допустим, что в коттедже первый муж миссис Манро, которого, как вы сказали ранее, она возненавидела и бежала в Англию. Пусть даже она дала ему денег на то, чтобы снять этот коттедж. Зачем ей стараться обставить ненавистное существо уютом и комфортом? Зачем дарить ему не просто фотографию, которую он мог, допустим, вытребовать, а именно ту фотографию, которую любит второй муж? — Элементарно, друг мой, — Холмс опустился в кресло, закинув ногу на ногу. Я заметил, он был в прекрасном настроении — очевидно, загадку несчастного торговца он считал уже разрешённой. Мне искренне не хотелось его расстраивать, и я очень надеялся, что мои недоумения благополучно разрешатся парой его метких замечаний. — Элементарно. Очевидно, это требования шантажиста. Он требует обеспечить ему привычный образ жизни, требует любимое фото того, с кем, как он считает, изменяет ему его супруга, в случае отказа угрожая обратиться к нему самому. И с каждой новой уступкой он лишь становится наглей, понимая, что запуганная женщина полностью находится в его власти и не в силах отказать. — Он помолчал, внезапно хмурясь. — Однажды он потребует невозможного, и неверная супруга вполне способна превратиться в убийцу. При всей ограниченности женщина способна на многое, чтобы защитить то, что ценит, в частности, семейный очаг. Таинственный сосед мистера Манро вполне может оказаться мёртвым соседом... — Какой милый бывший муж-монстр, тем не менее, — улыбнулся я, заглядывая вновь в записную книжку, — «В кухне посвистывал на огне котелок, и большая чёрная кошка лежала, свернувшись клубком, в корзинке». Мне кажется, что там не так всё трагично. И мы имеем место не с женским коварством, а с женской недальновидностью. Вот вы говорите, что ребёнок миссис Манро умер, а муж, якобы, остался жив. А почему не наоборот? Почему бы в коттедже не быть ребёнку этой женщины от первого брака? Отсюда и вполне естественное для матери стремление окружить его уютом, и фотография, и кошка в корзинке. — Котелок и кошка на кухне? — усмехнулся Холмс. — Дорогой мой, — сказал он, становясь серьёзным, — я знаю, что вам с женой не суждено было завести ребенка, но поверьте, если бы он у вас был, едва ли Мэри стала окружать его заботой в месте обитания кухарки... Для старой же ведьмы, описанной нашим клиентом, чёрная кошка — вполне естественный компаньон, — он снова усмехнулся. — Метлу же, на которой старуха летает на шабаши, мистер Манро просто не заметил... Однако оставим лирику. В чём смысл скрывать ребёнка от первого брака? Мало ли вдов с детьми? Наш новый знакомый, по всему видно, человек мягкий, и он бы не возражал против ребёнка. Упоминание о Мэри меня расстроило. Достав сигареты, я закурил. — Это тоже предположение, — ответил я, не глядя на Холмса. — Эффи из Атланты. Южный, негритянский штат: там немало потомков бывших рабов. Первый муж миссис Манро мог быть вполне квартероном, а вот ребёнку повезло меньше. И не забывайте, что копию свидетельства о смерти мужа Эффи всё же показывала, а вот копию свидетельства о смерти ребёнка, которую никто не мешал ей тоже выправить, — нет. — Женясь на вдове, мужчина естественно интересуется её первым мужем, а не детьми, если женщина сама не заговорит о них, — пожал плечами Холмс. — Женщины в первую очередь думают о детях, и если молчат о них — значит, их просто нет... Затушив сигарету, я встал, чтобы размять ноги. Прошёлся по комнате, посмотрел в окно. В цветочных ящиках миссис Хадсон что-то проклёвывалось. — Ну что? Пари? — улыбнулся я. — Дело-то пустяковое, однако, мы тут с вами уже час спорим. — Я лукаво посмотрел на моего друга. — Скажем, поспорим на желание? —Уотсон, — рассмеялся мой друг. Мне не слишком нравился лихорадочный блеск его глаз, но я списал это на возбуждение от найденной разгадки. —Уотсон, вы уверены? Мне, право, неловко принимать это пари — ведь вы совершенно точно проиграете. Но... если вы настаиваете, я согласен. Обещаю загадать нечто приятное для нас обоих... — Конечно, я уверен, и даже могу сказать, что я загадал. Если вы проиграете, то вы мне составите компанию при посещении турецких бань. — О нет! — Холмс закрыл глаза ладонью. — Только не это. — Пари есть пари, мой дорогой, — сказал я, подходя к нему. Я положил ладони ему на плечи и погладил. — Обещаю: моё желание не будет таким невинным, — промолвил мой друг, глядя на меня снизу вверх. — Вы меня искушаете… Я наклонился к нему. — Мне уже заранее хочется проиграть, — добавил я и поцеловал Холмса в лоб, заодно проверив, нет ли жара. Остаётся добавить немногое. Мы побывали в Норбери и, как мстители, ворвались в коттедж, вдохновляемые оскорблённым супругом, а потом наблюдали трогательную сцену воссоединения семейства. Девочка миссис Манро от первого брака и правда оказалась прелестной негритяночкой. Естественно, Холмс предпочёл покинуть коттедж, и всю дорогу до Лондона сидел мрачный, как сыч. Только когда мы уже подъезжали к вокзалу Виктория, он, наконец, нарушил молчание: — Уотсон, — сказал он, — если вам когда-нибудь покажется, что я слишком самонадеян или что я недостаточно отдаю вам должное, пожалуйста, шепните мне на ухо: "Норбери". Я вам буду очень признателен. — Всенепременно, мой дорогой, — улыбнулся я, погладив его по руке. Что ж… В тот же день я повёл Холмса в турецкие бани. Примечание: 1. Личный врач королевы сэр Уильям Галл считается одним из гипотетических кандидатов на роль Джека Потрошителя.