Тишина

Летит, летит по небу клин усталый, Летит в тумане на исходе дня. И в том строю есть промежуток малый — Быть может это место для меня «Журавли»

      Вы знаете, что такое тишина? Нет, не та, про которую пафосно говорят оглушительная, или же давящая на уши, от которой звон в ушах, а та, от которой хочется выть не потому что настолько тихо, что слышно гул в ушах, а потому, что настолько тихо, что голову заполняют воспоминания, голоса, звуки прошлого. Тишина, тянущаяся сквозь время. От нее хочется рвать волосы на голове, раздирать ладони ногтями в кровь, только чтобы отвлечься от всего. А вокруг может громко шелестеть ветер, шуршать трава, хлопать крыльями птица, разрушая ту «громкую» тишину, а ты все равно находишься в своем личном вакууме, который не отпускает. Тебя зовут, а ты не слышишь голоса, в то же время кривясь от оглушающего тебя громоподобного звука.       Сейчас Андромеду окружала именно такая тишина. Она осиротело стояла посреди поля, держа в руках быстро вянущую веточку сирени, слушая тишину. Слушая себя.       Зачем только она взяла сирень?       Каждый год второе мая проходило неимоверно тихо в волшебном мире. Даже детей отпускали из Хогвартса домой на неделю: на три дня до и на три дня после роковой даты. Многие проводили этот день в кругу семьи, устраивая небогатые ужины, кто-то уходил на кладбище, но только не Андромеда. Каждый год они с сестрой проводили второе мая на этом забытом клочке дикой природы. На этом тихом поле, скрытом от глаз естественными преградами, погружаясь в тишину, о которой хочется мечтать. Когда они были маленькими, здесь никогда не было так тихо…       Голова медленно кружилась от мыслей. Уже столько лет прошло, а она снова здесь. Тедди уже почти закончил шестой курс, уже отметил семнадцатилетие, но опять, как в детстве, отправился в этот день к Поттерам. Только теперь у него был более весомый повод — малышка Лили. Андромеда мягко улыбнулась, вглядываясь в горящее ожиданием лицо внука в ее воспоминании. Внука…       Мальчика растила бабушка. Причем это было не так, как когда говорят, подразумевая еще и дедушку, стоящего за ее спиной, нет, здесь бабушка была действительно одна. Поттеры помогали, но разве могли они забрать мальчика полностью к себе? Да Андромеда бы и не отдала его, ведь он был… Он единственное, что у нее осталось от дочери.       Да. Их не стало. Теда, Нимфадоры, Сириуса и… Беллатрисы.       В груди опять начала подниматься буря. Она ненавидела ее. Сириус был ее любимцем, он единственный до последнего держал связь, когда вся семья отвернулась от нее, а сестра… сестра его убила.       Тонкс. Все привыкли к этому ее капризу, теперь и Андромеда называла ее так. Тонкс была храброй, действительно храброй, смелой, бесстрашной. Она…       По теплой щеке, застревая во впадинках морщин, безудержно, меняя направление, скатилась маленькая горячая слезинка. Пальцы, и так с трудом удерживавшие цветок, задрожали, а Андромеда вдруг опустилась на колени, не замечая обеспокоенного взгляда Нарциссы. Сейчас в ее душе все кричало о том, что горе ее не отпустит, не отпустит никогда.       — Лучше бы я умерла, чем они, — одними губами прошелестела Андромеда, разбив беззвучно тишину. Рядом мягко прошуршал подол платья — это Нарцисса отошла от сестры, позволяя ей остаться ненадолго одной. Даря ей ее тишину. Ту самую. Желанную.       В первый же год после Битвы сестры решили, что не стоит продолжать вражду. Эта война объединила всех, стерев границы там, где не ожидалось. Их потери были общими, слезы были общими, боль была общей. Все барьеры между Нарциссой и Андромедой пали, и теперь каждое второе мая они проводили вместе. Там, где они всегда были сестрами. Все втроем на их поле.       Андромеда всегда держалась, она всегда была сильной. Нет, не ради себя, ради Тедди. И это был единственный день, когда она наконец давала волю всем своим чувствам. Нарцисса понимала это, потому они чаще всего молчали, впрочем, говорить и так не хотелось.       Перед глазами Андромеды проносились детские воспоминания, каждое из которых было отравлено ненавистью к старшей сестре. Беллатриса. Был даже случай, когда она оскорбилась тому, что Гарри принял ее за Пожирательницу. И за что судьба так жестоко распорядилась, наградив ненавидящих друг друга сестер практически одинаковой внешностью?       На плечо опустилась легкая рука незаметно подошедшей Нарциссы. Она будто знала, что творится в голове старшей сестры. Ее легкое прикосновение вызвало из прошлого те воспоминания, когда Белла с Андромедой еще не успели возненавидеть друг друга. Те, где Андромеда и Цисси объединялись, прячась от Беллатрисы, а та с выпученными глазами бегала по всему дому, разыскивая младших сестер перед приходом матери. Она должна была за них отвечать, а потому вечно строила из себя взрослую, за что ее часто дразнили. Но как бы ни было это противоречиво, Андромеда вдруг с несказанным теплом вспомнила, как Белла защищала ее, стихийно зажигая в комнате свет, когда ей было страшно, как они вместе сочиняли сказки на ночь для маленькой Цисси, как сестра укрывала ее перед сном, обещая на следующий день очередную веселую проказу…       Слезы было уже не остановить. Было чувство, будто это не соленые капельки падают из покрасневших глаз, а плачет израненное временем сердце, тратя жизненно необходимую кровь. Каждый год она вспоминала об этом, каждый раз плакала, но никогда еще это чувство не было так сильно.       Воспоминания все мелькали перед глазами, а она не могла, не могла остановить их, жадно впитывая каждой клеточкой своего тела. Мысль о том, что она, возможно, предает Сириуса и Тонкс не отпускала ее, но Андромеда попросту не могла остановиться, наслаждаясь прошлым, вспоминая то, что забывать было нельзя, вспоминая, как горячо когда-то любила Беллатрису…       Тонкая рука соскользнула с плеча, и все картинки радужного прошлого разом исчезли, оставляя после себя сосущую пустоту. Андромеда тут же схватилась за пальцы сестры, прижимая ее кисть к груди, будто была тем самым утопающим, нуждающимся в спасительной соломинке. В глазах женщины читалась такая мольба, что Нарцисса не выдержала соленого взгляда и, опустившись на колени перед сестрой, обхватила обеими ладонями ее щеки. Глаза сами собой закрылись, а душа Андромеды вновь наполнилась горячими, обжигающими воспоминаниями.       Минуты шли, не останавливаясь, и сердце женщины таяло, растворяясь в выплаканной крови собственного горя, предательства, потери. Глаза сидящей напротив Нарциссы сияли, отражая выражение полного потрясения на лице Андромеды, но она этого не замечала, широко распахнув глаза и глядя куда-то в себя, туда, куда не заглядывала уже слишком долго. Туда, в похороненный еще в отрочестве гроб внутри, на белоснежной крышке которого было заботливо выжжено: «Беллатриса». Она помнила, как во время каждой масштабной ссоры после слов Беллы: «Не сестра ты мне больше!» — мысленно выжигала букву за буквой, а когда на дорогом дереве проявилось все имя, Андромеда, не раздумывая, ушла из дома.       Осознание пришло внезапно. Беллатриса?       Нарцисса вдруг нахмурилась, не переставая вглядываться в лицо побледневшей сестры. Ее зрачки расширились так, что почти полностью закрыли радужку, а губы мелко задрожали. Слез не было, был только неописуемый ужас на лице. Желая хоть как-то растормошить Андромеду, Нарцисса осторожно отняла руки от ее лица, памятуя о прошлой ее реакции, но на этот раз не получилось. Глаза тут же будто потухли, но не сдвинулись с места, да и она сама даже не шевельнулась, только стареющие пальцы все так же теребили весенний цветок. Спустя несколько долгих секунд, разочаровавшись, Нарцисса опустилась на ноги, вскинув лицо к небу, подставляя его теплому весеннему ветру и пока еще нежным лучам растущего летнего солнца.       — Журавли… — впервые таинственную тишину разрезали сказанные сиплым от долгого молчания голосом слова. — Смотри, Меда, журавли! Три белых журавля…       Андромеда, наконец, оттаяла, вдруг отчаянно вскинув голову в небо. Она, не переставая, шарила взглядом по небосводу, будто не видя кружащихся над девушками журавлей, все время повторяя:       — Да где же? Где?..       Нарцисса потрясенно посмотрела на сестру, не понимая, что происходит:       — Меда? — но та будто не слышала, отчаянно шепча, одновременно закусывая губы в кровь. На ее щеках вновь появились серебристые бисеринки боли.       — Но где же? Четвертый журавль…       Андромеда оглядывала все поле, натыкаясь взглядом на испуганную сестру, далекий лес, парящих прямо над их головами птиц, даже не замечая боли в усталых коленях, которые уже не могли перенести такой холод от долгого стояния на земле. Она искала, искала ту, которую ненавидела. Искала ту, кто когда-то был ей дороже жизни, а оттого так сильно ненавистен после. Она искала ее. Сестру.       Словно оглушенная, Андромеда вдруг перевела взгляд на солнце, даже не щурясь, попросту сжигая в его чарующем пламени глаза. В них горела такая надежда, такое беспросветное чувство ожидания и веры, что хотелось отвернуться, не смотреть на эту убитую, сломленную горем женщину, пусть только и на один день.       Она не слышала ничего. Ни причитаний Нарциссы, ни хлопанья крыльев над головой, ни шума ветра, ни шелеста травы, ничего, кроме солнца. Она просила его, молча извиняясь, прося прощения за то, что так долго не понимала, что столько лет не могла осознать ничего. Она плакала без слез. Без видимых слез. Легкие разъело, она дышала уже не воздухом, она дышала кровью.       Вдруг из ее горла вырвался тихий хрип, после чего она заговорила. Точно, уверенно, шепотом, но казалось, будто она кричит. Ее слабый голос разносился по всей поляне, остановив на какое-то время жизнь. Окунув все ее окружающее в ту самую тишину, в ее личный вакуум, где ничто не громко, что не тихо.       — Белла, — вдох, короткий укус губы, выдающий сомнение, и снова. — Белла, ты прости меня. Прости меня, родная. Я знаю, каково это, ты… Наши пути разошлись, но мы всегда оставались верными. Верными сестрами, хоть и не друг другу. Ты убила Сириуса; на войне, которую ты подогревала, умер мой муж, но ты так его ненавидела. И снова — вера. От твоей… — по щеке вновь скатилась кровавая слезинка, — руки умерла моя дочь… Тонкс, она… — дыхание вновь перехватило, и Андромеда закашлялась, случайно обрызгав кровью белоснежную крышку гроба в душе или же светлые волосы Нарциссы. — Белла, сестра моя. Я хочу, чтобы ты знала… — глаза неотрывно следили за солнцем, практически не моргая, — я прощаю тебя. Слышишь? — и вдруг крик, громким хлопком разбивший ложный вакуум, втянувший в себя на несколько секунд мир, образовав внутри Андромеды огромную зияющую дыру. — Я ПРОЩАЮ ТЕБЯ, Беллатриса!       По щекам быстрым потоком полились чистые слезы, уши заполнил неугомонный свист, который вдруг постепенно начал сходить на нет, прерываясь редким, но все нарастающим хлопаньем крыльев. Лицо Андромеды прорезала неверящая улыбка, а со стороны солнца, оттуда, куда был направлен ее взгляд, вылетел последний, четвертый журавль.       Мир вдруг обрел свои звуковые краски, и женщина услышала то, что ранее было для нее за гранью возможного. Перекатившись на траву, она, улыбаясь, уставилась хрустальным взглядом в предзакатное небо. Веточка сирени в руках устало поникла, будто склонив свою голову в знак почтения.       Зачем только она взяла сирень?       А ответ был очень прост. Сирень не только любимый цветок ее дочери, но и ее старшей сестры.       Она лежала, не шевелясь, покойно улыбаясь, радуясь своему счастью и слыша абсолютно все каждой клеточкой своего тела, все, даже то, что неподвластно уху человека, все, кроме кричащей рядом Нарциссы…       А вы знаете другую, не пафосную тишину?