нигде на карте нет буяна

Когда Юра Плисецкий был зеленым перваком, Витя Никифоров с третьего курса пообещал научить его «мгновенному перевертону». — А, — говорит Отабек, и гласная гулко резонирует об борт перевернутого баркаса. — Вот оно у вас что. Я не знал. Юра фыркает, как недовольный кошак. В полутьме звук сливается с ровным шелестом дождя: тут — вода по деревянному днищу, дальше — вода по воде. Океан шумит, споря сам с собой. — Да че там… Это давно еще, мы с тобой тогда еще знакомы не были. В смысле, были, но… до ангара, короче. Помнишь ангар? — Конечно, — говорит Отабек. — Темно было, как вот сейчас. И тебя тогда чуть не съели. Юра бросает в него ошметком высохших водорослей. * На первом занятии по драконболу, когда Соловей спрашивает вкрадчиво, нет ли желающих в команду, желающих находится трое — рыжая девочка со ступой, мальчишка с санками и сам Отабек. Соловей всматривается в них долго, пристально, как учитель на контрольной, кивает и машет рукой ангарным джинам: — Давай Пепельного! И не получается ни у Отабека, ни у девочки со ступой. — Поздравляю, — говорит Отабек везунчику — мелкому и шустрому пацану со светлыми волосами, прилизанными упыриной желчью. Он рассматривает прожженную веревку — долетал, сжимая обрывки. Отабек хочет добавить — ладно переживать, это же чинится — но не успевает. — Ага, — раздраженно откликается пацан, поднимая взгляд от веревки. И Алтын замирает. Глаза у мальчишки совершенно драконьи. * — Бля, — говорит Юра и прячет лицо в ладонях. — Бля, Бек, ну ты совсем. Я же там боялся всего до пизды. Меня же от всего отодрали, от деда, от льда, посадили на летающие санки и сказали, что это все — очень сильное колдунство. И я такой — да в рот мне ноги… Какие драконы, Бек. — Ну, в команду ты рвался очень отважно, — говорит Отабек. Ему тоже очень хочется спрятать лицо, но он сдерживается — под баркасом и так темно, как в чулане, ничего почти не видно. А по лицу все равно как жар-птица хвостом хлестнула. — Ты тоже пробовал. И потом все равно прошел вместо одного старшака, вас же Соловей с Милкой вместе брал. Ага. Они, оказывается, оба пытались самостоятельно налетать хоть какой-то опыт, пока не пересеклись случайно в одно время друг с другом. А потом — с Соловьем. И спасибо, что в команду взял, а не грохнул на месте по старой памяти. Об песочек да к Ягге в гости. — Ты классно тогда летал, — напоминает Отабек. — На том первом занятии никто поверить не мог, что ты летаешь второй раз. И забил круто. Дождь припускает сильнее, бьет срочной морзянкой по перевернутому днищу баркаса. Юра начинает говорить, морщится и придвигается ближе, чтобы было лучше слышно. — Мне чет кажется, что я тогда один из вас забил, потому что Пепельный меня больше всех слопать хотел. — Разумеется, — с каменным лицом кивает Отабек. Юра закатывает глаза и пихает его острым плечом. — Я тебе знаешь как завидовал тогда? — Ого. — Ну так. Нос драл, а завидовал. Тебя-то не жрали раз в сезон. Ягун до сих пор доебывается на всех матчах, падла… Вот почему тебе все лавры как укротителю всех драконов, а мне воспоминания из золотого детства, как я у Ягге в костеростках лежу? — Юр, — говорит Отабек, стараясь не засмеяться, — это два года назад было. — А я что сказал! * Пока что у Отабека старенький, тарахтящий пылесосик из кладовки Соловья. Первокурсники без своих инструментов выбирают из старых запасов. Это, на самом деле, очень смешно — привет из обычной лопухоидной МОУ СОШ с кладовкой у спортзала, где оканчивают свою жизнь охапки забытых лыж и груды лыжных ботинок. Бэушный пылесосик Отабеку почему-то нравится. С душой он, что ли. Маленького Плисецкого, оказывается, драконы действительно терпеть не могут — как и в то первое занятие, гоняют по всему полю своим молодым, кинжально-острым пламенем. И Плисецкий только злее летает. Он талантлив страшно, до нечестного, гнется в воздухе во все стороны, хватает все буквально на лету — перенимает с одного взгляда, с примера, показанного Никифоровым и капитаном Машенькой Феклищевой, с иллюстрации из книги Дедала Критского. Соловей ворчит, что из такого добра никогда не выходит — слишком легко дается. Но Юра расслабляться не собирается. — Хороший кураж, — как-то комментирует Соловей, когда Алтын стоит рядом с недавно обожженной рукой. — Если не перегорит, отличный будет игрок. — Не перегорит, — вдруг отвечает Отабек. Тушуется под взглядом Соловья: — Он… ну, по лицу же видно, Соловей Одихмантьевич. Упрямый, как репей. Соловей задумчиво кивает. * Пока Отабек говорит, Юра вытряхивает пляжный песок из пятнистых кед. — Они к тебе как к родному ластились, — вспоминает Юра, обуваясь. — До сих пор не знаю, чего ты в защиту не пошел. — Неинтересно, — жмет одним плечом Отабек. Ко второму приваливается Юра и щекочет сырыми волосами шею и подбородок. Не высохли даже после «первачуса» — бежать до баркаса по песчаному пляжу в дождь пришлось долго. — А вот как тебе в голову пришло среди ночи припереться к Ртутному… Юра поднимает голову с его плеча, влажно проехавшись волосами, и смотрит как на тупого. И так ему и говорит — ты че, тупой. — На спор же. — Да я в курсе, — вздыхает Отабек. * Если Отабека здесь найдут, ему кранты. Даже самый приличный ученик не должен иметь никаких дел вне своей комнаты после отбоя. Тем более, если вне своей комнаты — это в драконьем ангаре. Поэтому первое, что делает Алтын, когда его находят — пытается спрятаться за поилку. Второе — залепляет Юрке Плисецкому заклинанием тишины и хорошего поведения, которое так любит на своих уроках Великая Зуби. И добавляет «парус спускалуса», потому что Плисецкий выглядит так, будто устроит истерику и без своего ора. — Какого хрена, — шипит на него Отабек. Ртутный пока раздумывает над ситуацией, но на его морде уже складывается нехорошее заинтересованное выражение. Плисецкий, весь вымазанный в копоти — в ворота так протискивался, что ли — стоит столбом и с хрипом глотает воздух. Хоть руками не машет, и на том спасибо. Все под контролем, приговаривает Отабек, плавно пятясь ко входу. Хоро-оший мальчик. Все под полным контролем. Да что ты, издевательски смотрит на него Ртутный. Жмурит горящие глаза, как кошка. Будто смеется. Вот пройдоха. Добравшись до Плисецкого, Отабек, не отводя глаз от Ртутного, шипит: — А теперь медленно шагаешь влево и вон отсюда. Ты, блин, даже ворота нормально не закрыл. Плисецкий мелко мотает головой — Отабек скорее слышит это, чем видит — и тоже смотрит, смотрит на Ртутного. — В глаза ему не гляди, лучше на шею или лапы, — шепчет Отабек. — В смысле, не пойдешь? Юрка снова мотает головой. Если юную звезду их команды тут сожгут… Отабек скашивает взгляд. Насколько можно разглядеть, на лице у Плисецкого написана абсолютная паника, Отабек его таким еще никогда не видел. — Орать не будешь? Снова мотает головой. Чудеса коммуникации. Отабек аккуратно отводит руку с кольцом за спину, чтобы не злить искрой дракона, и возвращает Плисецкому дар речи. Юная звезда команды ориентируется моментально. — Если выйду раньше времени, заложат Поклепу, — свистящим шепотом сообщает он, — и тебя заодно. Осталось еще минуты две. Это на спор. — Герой, — зло сообщает Отабек. — А сам-то?! Ртутный опускает голову на длинной, тонкой шее, укладывает ее на песок и выпускает из ноздрей по струйке дыма. Он, кажется, уже во всем для себя разобрался и вполне наслаждается ситуацией. Разобрался. Разберут — не соберешь. — Я по делу, — парирует Отабек, — и в упыриной желчи хотя бы. Ты нормальный вообще, без нее соваться? Юрка Плисецкий — встрепанный и закопченный, как мультяшный домовенок Кузя — медленно поднимает средний палец. И почти упирается им Отабеку в подбородок. Отабек закрывает глаза. — Прошли там твои две минуты? — Вроде нет еще, — неуверенно говорит Плисецкий, убирая палец. Из приоткрытых ворот спасительно тянет холодом и свободой. Ртутный заинтригованно смотрит на них, жмурится, приоткрывая и захлопывая пасть. В глубине алеет и шелковисто мерцает, как угли в костре. Туда очень не хочется. — Хороший Ртутный, — шепчет Отабек. — Сонный Ртутный… Плисецкий странно сипит. — О нет. Нет-нет-нет. Ты не будешь петь ему ту песню про котика. — Буду. Драконов успокаивает пение. — Даже про котиков? — уточняет Юрка. — Тем более про котиков… Драконья, пахнущая дымом и серой духота валится на них своей громадой и жмет к воротам. Отабек нашаривает ногой свой пылесос. Главное теперь через него не полететь. — Слушай, — шепчет Юрка, — а ты их прям… и трогать можешь? — Когда они не против — да. Правда как кошки. — Круто, — искренне говорит Плисецкий. — Кошки умные. — Драконы тоже. Ртутный, ты же умница, правда? Классный Ртутный… Не спалил меня сегодня… Чешуйки дал собрать… Ртутный норовисто выдыхает на них едким, жгущим глаза дымом. Драконьи ноздри горят, как габаритные огни в форме запятых. Быть плохим парнем Ртутному нравится больше. — Ладно, — шепчет Юрка, — давай так. Ты не сдаешь меня, я не сдаю тебя. И ты мне еще покажешь, как ты это делаешь. Укротитель. — Ладно, — говорит Отабек в дышащую драконью темноту. Темнота жмурится глазами-фонарями и скрипит чешуей, бьет хвостом от правой стены ангара до левой. Право, лево, право, лево. Право… На руке Плисецкого оглушительно просыпается амулет-таймер. * — Не, — говорит Юра, — самый финиш был — это когда я санки решил не брать. Думал, ебнемся на твоем ведре прямо над парком. Банально и некрасиво. Отабек решает не говорить, что тоже этого боялся. — Знаешь, что лучше всего помню? Как я потом добираюсь до своей комнаты, падаю рожей в подушку, а в голове — песня про котика. Тьфу. — Ты ее потом Искристому пел, — подсказывает Отабек. — Отвратительно, — констатирует Плисецкий и вытягивает ноги. Облокачивается спиной на Отабеково плечо и долбит носком левого кеда об деревянное днище баркаса, заглушая стук дождя. — Друг с хорошей памятью — это знаешь что? Это страшный компромат. Юра радовался, как ребенок, когда наконец научился подходить к драконам, и когда Ртутный дал погладить себя по теплому медному затылку. А потом Отабек протянул руку и спросил — ну что, мир? И Юрка, с блестящими глазами, весь в саже и в пыли на домовенка Кузю похожий, эту руку пожал. Да. — Очень страшный, — соглашается Отабек и треплет Юрку по светлым влажным вихрам.