All I want

Дом был пуст. Барбара долго возилась с ключами, ещё дольше нашаривала замочную скважину, и не желала признаваться себе, что делает все возможное, чтобы оттянуть тот момент, когда придется лицом к лицу столкнуться с тишиной и темнотой. Ей было страшно — и, видит бог, последнюю неделю у неё были все поводы. Хотя началось все гораздо раньше, с самых обыкновенных, глупых мелочей. В прихожей царил разгром, который был все же лучше неизвестности и мрака. Напротив двери возвышалась баррикада из стола, на полу валялся средневекового вида арбалет. Шкаф с привычными, любимыми безделушками лежал у подножия лестницы, напоминал дохлого кита. Барбара, не разуваясь, прошла мимо него на кухню и замерла на пороге, почти перестав дышать. Холодильник был разворочен, как будто в него попала бомба. Все шкафчики были открыты, по полу рассыпались крупы, ножи и вилки поблескивали поверх. Пахло тухлым мясом, подгнившими овощами. На стенах видны были порезы, как будто в них с размаху метали мечи или сабли, осколки стекла ярко сверкали в желтом свете лампы. "Все шло именно к этому, - сказала себе Барбара и нагнулась, чтобы подобрать тостер. Ей не хотелось идти дальше по бранному полю, в который превратился дом. Не хотелось видеть, что Джима в нем нет. Она и так могла представить, на что похожи остальные комнаты. И так знала, что сын не в постели и не прячется под её кроватью, как делал малышом, когда ей удавалось выкроить время и сыграть с ним в прятки. — Холодильник придется выкинуть, - поделилась она вслух с кухней и рассмеялась сухим невеселым смехом. Последнюю неделю она каждый день ждала, что откроется дверь и Джим войдет — улыбающийся, с цветами или фруктами, в любимом своем синем свитере — но приходила только медсестра и на все вопросы пожимала плечами. Тостер оказался разбит и мертв. Барбара пошарила по вывернутым ящикам — похоже было, что весь кухонный гарнитур вытошнило — нашла мешок для мусора и принялась сгребать обломки и осколки. Проще было бы поджечь дом, чем убирать его, но однажды согласившись с этой мыслью рано или поздно она дошла бы до другой, не менее соблазнительной: всю её жизнь проще было бы поджечь, чем пытаться исправить. Тем более теперь, когда она облажалась в единственном по-настоящему важном деле. — Надо было знать лучше, - произнесла она и без отвращения бросила в мешок подгнившее яблоко — на пальцах остался сладкий бурый след. - Надо было... Она не знала, что надо было. Не представляла, как могла бы предотвратить весь этот бардак. Не могла вспомнить даже, что происходило перед тем, как она проснулась в больнице и Джим смотрел на неё виноватыми, больными, взрослыми глазами человека, спина которого вот-вот сломается под непосильной ношей. «Твой сын сказал, ты упала с лестницы и ударилась головой, - объяснили ей, но она и так знала, что сказал Джим, как знала и то, что помимо амнезии у неё не обнаружено никаких следов сотрясения мозга. Не было даже шишки под волосами, которая неизбежно осталась бы после удара. Но когда он был рядом, она была ещё в полусне, ещё не способна задать ему ни одного вопроса, а потом было поздно. Он перестал приходить, пропал, как будто никогда и не существовал. — Я была плохой матерью, - заключила Барбара вслух и, даже толком не задумавшись, отправилась на поиски щетки и совка. Сгребать стекло голыми руками было бы просто, но грозило порезами и заражением крови. Даже в состоянии глубокого шока она не могла не помнить об этом и не беспокоиться о своем здоровье. - Я была плохой матерью и он сбежал. Первая часть звучала веско, уверенно и уместно в пустом молчаливом доме. Вторая провисала, казалась растерянным оборванным хвостом, который прицепили к первой без толка и смысла. Джим не сбежал бы, даже если бы она вовсе перестала появляться дома. Это было настолько не похоже на него, что проще было поверить в любую сказку. Его унесли феи. Он пошел с ними танцевать в вересковых пустошах и вернется через сотню лет к опустевшему дому и одинокой могиле. — Или это я вернулась через сотню лет. Стекло звенело, ссыпаясь в мешок. На полу начали появляться первые просветы, в которых видно было плитку. Барбара подумала о том, что стоит заказать ужин — поздний ужин, возиться ей предстояло до глубокой ночи — но вспомнила великолепный джимов омлет и поняла, что не сможет впихнуть в себя ни кусочка чужой ресторанной еды. Возможно, никогда больше не сможет есть. Хуже всего было то, что даже сейчас она ощущала прежде всего недоумение и обиду. Не могла понять, как её отношения с сыном пришли именно сюда. Он был ласковым в пять лет, добрым в десять, заботливым в пятнадцать. В её редкие выходные они готовили попкорн и смотрели фильмы, смеясь и дурачась. Он оставлял ей завтрак, она писала ему записки. Когда малышом он разбивал коленку, то не плакал, пока она накладывала повязку и объясняла, почему рождается боль и почему идет кровь. Впервые получив F, он пришел к ней без страха и они вместе до ночи разбирались, куда же закралась ошибка. Когда у неё болела голова — а такое случалось — он приносил ей таблетку обезболивающего, стакан воды и, не дожидаясь просьбы, задергивал шторы. Все было хорошо и она даже начинала надеяться, что настоящие трудности переходного возраста их минуют. — Но гормоны скачут у всех? Это тоже прозвучало фальшиво, неправильно, не про Джима. Хотя Барбара признавала, что не может по-настоящему судить, трудно было поверить, что всего лишь изменения в коктейле, смешанном мозгом, могли заставить сына отдалиться от неё. Лгать ей. Не слушать её. А чего стоили появляющиеся на стенах порезы? Отсутствие объяснений? Синяки? Иногда Барбара, поднявшись ночью, не находила сына в постели и попросту боялась спросить утром, куда он ходил. Если бы не медицинское образование, она могла бы грешить на наркотики. Но Джим не проявлял ни спутанности сознания, ни признаков зависимости. Вены его были чистыми, круги под глазами явственно свидетельствовали только о том, что он мало спит. Из дома не пропадали вещи и все было нормально — за вычетом того, что он не был больше её мальчиком. Иногда Барбара едва сдерживала слезы, думая об этом. Стекло закончилось и пол теперь выглядел чистым. Она прошлась по кухне, задвигая ящики, захлопывая дверцы, потом, тяжело дыша, принялась поднимать холодильник. Рациональная часть знала, что это верный способ повредить спину — хрупкие позвонки, нежные диски между ними — но допустить, чтобы он так и остался на полу, было невозможно. В дверце его зияла дыра, такая же видна была в задней стенке. На плитку натекла лужа мутной гниловатой воды, пахнущей пропавшей едой. Барбара уперлась ногами, изо всех сил напряглась, заваливая тяжесть на себя, почувствовала, как до боли натянулись мышцы рук, как потемнело перед глазами. Она даже допускала мысль, что это у неё что-то не в порядке с головой. Что она слишком много работает и это просто фоновое раздражение обостряет реакции. Возможно, думала она, когда находила в себе смелость, Джим вовсе и не отдалялся от неё — наоборот, она отдалялась от него, но не отдавала себе в этом отчета. После галлюцинации в кафе — психолог Джима превратился прямо перед ней в многоглазое чудовище, а потом оказалось, что она никуда не вставала из-за своего столика — она даже сходила к коллегам на томографию головного мозга, забежала между своими сменами, когда выдалась свободная минута. «Все идеально, Барб, - сказали ей потом, когда готовы были результаты. - Никаких опухолей, никаких аномалий, ещё лет шестьдесят пробегаешь, если сердце выдержит». Это её совершенно не утешило. Нервный срыв хотя бы можно было лечить, с ментальным расстройством обратиться к психиатру. Холодильник крякнул и встал прямо — Барбаре пришлось приложить усилие, чтобы он не завалился на неё. С трудом, чувствуя ноющую боль в спине, она отбуксовала его на место. Теперь кухня выглядела почти нормально. Не считая того, что Джима на ней не было. — И что же теперь, а? - спросила она вслух, зная, что стоило бы остановиться, выпить стакан воды, открыть окно, дать отдых ещё не восстановившемуся до конца организму, но не собираясь этого делать. В том, как ныла спина и гудела голова было что-то успокаивающее, смутно нереальное. Что-то от дурного сна. Легко было представить, как сейчас она вдруг очнется в своей постели, будет хватать ртом воздух, развернется из неудобной, скрюченной позы и машинально взглянет на будильник — сколько времени до работы, не пора ли вылезать из-под одеяла. После травмы ей дали оплаченный больничный. Неделя в госпитале, неделя дома, возможность прийти в себя и приготовиться к возвращению в безумную ежедневную рутину. Если бы Джим был рядом, она назначила бы эти дни внеплановым отпуском, временем для развеселых игр. Они посмотрели бы все накопившееся — новый фильм с Чадом вышел уже месяц назад, а у них все не было на него времени — сыграли бы во что-нибудь вроде твистера и приготовили бы кремовый торт — вернее, Джим приготовил бы, а она съела. Может быть, они даже выбрались бы за город на его веспе — мало какой мальчик его лет согласился бы посадить мать за собой на скутер, но Барбара была уверена, что Джима не пришлось бы дважды просить. Но все это были пустые мечты. Она пересекла кухню и все же открыла окно — мягкий запах весеннего вечера вытеснил вонь пропавшей еды, освежил разгоряченную кожу. Стало немного легче. Где-то совсем близко смеялись дети, соседка звала собаку, и Барбара представила семейный ужин в соседском доме. Теплый свет лампы. Блюдо с чем-нибудь вкусным на столе. Ребятишки, наперебой рассказывают о том, как прошел день в школе, исподтишка кидают друг в друга скатанным в шарики хлебным мякишем, делают невинные лица, стоит матери прикрикнуть на них. Отвернувшись, она пошла в ванную. Не удивилась закопченному следу на полу коридора, отметинам, похожим на следы когтей крупного зверя. Сосредоточенно набрала воды в ведро. Ударяя им по ногам, спустилась обратно в кухню. Как ни грустно было признавать, в последние годы уборка почти полностью лежала на Джиме. Им не по карману было нанять приходящую домработницу, а сил самой Барбары после смен едва хватало на то, чтобы взобраться по лестнице и упасть в постель. Выходные же она обычно проводила с Джимом у телевизора. Изредка выбиралась в кафе, ходила в парк, много времени тратила на то, чтобы поддерживать квалификацию. Сын забрал у неё дела незаметно, понемногу, так, что она не сразу поняла, что не способна вспомнить, когда в последний раз пылесосила, мыла полы или забрасывала в стирку одежду. Всем занимался её мальчик, её тихий, заботливый мальчик, непонятно откуда взявший эту недетскую ответственность. Иногда Барбара чувствовала перед ним за это вину. Или скорее очень часто. Осторожно, стараясь не расплескивать воду, она окунула в ведро тряпку и провела по плиткам первую влажную полоску. Наверняка в доме была швабра — хорошая, красивая швабра, которой было бы так удобно орудовать, не сгибая и так натруженную спину — но было что-то правильное в том, чтобы стоять на полу на коленях и вкладывать в каждое движение тщательность и усилие. Барбара стерла лужу, натекшую из холодильника, принялась вымывать закатившиеся под плиту осколки стекла, и вдруг поняла, чем занимается. Опустилась на пол, сжимая тряпку так, что побелели костяшки мокрых пальцев. Фактически, она уничтожала вещественные доказательства, которые могли бы навести полицию на след. Разбирала и замывала улики, которые могли рассказать о том, куда именно пропал Джим. Дом не превратился бы в поле боя просто так, кто-то принес в него хаос и разрушения. А она, пребывая, очевидно, в состоянии подавленности и шока, даже не задумалась об этом. Осознание было страшным. Абсолютная потеря контроля вызвала ледяной холод в животе, промаршировал по спине целый табун мурашек. Барбара почувствовала, как выступает на висках пот, и аккуратно положила тряпку на пол рядом с ведром. Поднесла руки к глазам, словно надеясь убедиться в собственной реальности. Облизнула губы. Вынула из кармана телефон. Ей нужно было позвонить в полицию ещё неделю назад. Сказать: «Офицер, моему сыну шестнадцать и он не приходит ко мне в больницу. Не могли бы вы послать кого-нибудь проверить, как у него дела?». Сказать: «Нет, у меня нет друзей, которых я могла бы попросить об этом». Сказать: «Да, я была достаточно плохой матерью, чтобы бояться худшего». Сейчас все должно было стать сложнее. Несколько больше вопросов, на которые нужно ответить, несколько больше удивления, с которым нужно смириться. — Я была плохой матерью, - прошептала Барбара вслух, примериваясь к словам, обкатывая их на языке. Они отозвались отчаянием. Телефон пискнул и ожил в её руках. На экране было удивительно пусто — никаких пропущенных звонков из госпиталя, никаких смс от Уолта, никаких весточек от Джима. Барбара вгляделась в его лицо — уже несколько лет на заставке у неё стояла одна и та же фотография, где сын обнимал Тоби, незаметно ставящего ему «рожки» - и почувствовала вставший в горле ком. Она не могла позвонить в полицию. Не могла признаться — чужим людям, но прежде всего самой себе — что все необратимо, Джим не придет домой сам, не будет виновато смотреть в пол, не будет оправдываться или кричать. Скольких из тех, кого объявили в розыск, находили живыми? Это было ужасно глупо, унизительно, по-детски. Машинально, почти не задумываясь об этом, она зажала девятку — быстрый набор, номер Уолта — поднесла телефон к уху. Мозг мгновенно обосновал порыв — он был любимым учителем Джима, он может если не знать, то хотя бы догадываться, куда тот мог деться, в конце концов, он точно скажет ей, что не звонить в полицию это клинический идиотизм — но где-то внутри жило знание, что все проще. Что она просто привыкла звонить именно по этому номеру, когда ей случалось ощущать себя растерянной и беспомощной. Звать Уолта в кафе. Разговаривать с ним про Джима. С этого все началось. Удовольствие от его компании, искренняя симпатия, возможно, даже влечение пришли позже. Но сначала было только это: желание поговорить с человеком, который мог понять и отчасти даже разделить её трудности. В трубке бесконечно тянулись длинные гудки. Потом раздался щелчок, означавший, что абонент не отвечает слишком долго и соединение сброшено. Барбара отчаянно выругалась про себя и повторила набор. Телефон вибрировал на столе. Мягкий, отчасти приятный, человеческий звук. Он протянул к нему руку, в следующее мгновение отдернул. Каменные пальцы не знали своей силы, могли сломать пластиковую игрушку. Пришлось измениться. Он не делал этого уже несколько дней. Нечеловеческая форма была куда более выносливой. Почти не требовала сна, не ощущала жары и холода. В ней он мог думать — бесконечные часы размышлений прямо на полу — мог связываться с теми немногими, на кого была хоть какая-то надежда. Не весь орден Януса был предан Ганмару. Большую часть времени — минус размышления, минус дорога, минус обустройство на новом месте — он тратил на то, чтобы найти слабые звенья. Ему нужно было выжить. Нужно было выжить всему его народу. Телефон продолжал вибрировать. Уже человеческой рукой — плоть, кости, мягкая кожа — он поднял его и взглянул на экран. Выдохнул. На долгое мгновение закрыл глаза. Потом нажал на кнопку ответа и плотно прижал телефон к уху. Когда гудки вдруг прервались, Барбара не сразу поняла, что не слышала щелчка, а значит, соединение не было сброшено. В трубке царила тишина. Постепенно она начала различать дыхание — тихое, словно его сдерживали специально — и удивилась. Обычно Уолт приветствовал её первым. Молчать и ждать — это было совсем не похоже на него. Возможно, ей следовало все-таки звонить не ему, а в полицию. — Алло? - это прозвучало неуверенно, едва ли не умоляюще, и Барбара разозлилась на себя. Она все ещё сидела на полу, рядом с дурацким ведром воды и мокрой тряпкой, за окном медленно вступала в свои права ночь и, вместо того, чтобы выглядеть и действовать, как умная взрослая женщина, она вела себя, как маленькая испуганная девочка, которую родители оставили одну слишком надолго. - Уолт? Ты здесь? Он откашлялся. Звук был знакомый, привычный и парадоксально успокаивающий, хотя не было ничего успокоительного в том, что у него не находились нужные слова. — Да. Прошу прощения, я... немного отвлекся. Барбара представила его — стоит, прислонившись плечом или спиной к стене, вертит что-то в руках — что-нибудь продолговатое, вроде ручки, карандаша или ножа — может быть, пытается придумать, как бы половчее от неё отделаться — и ощутила, как слова замерли в горле. Только сейчас она задумалась над тем, почему он не приходил к ней в больницу, почему ни разу не позвонил, не написал смс, не отправил письмо на электронную почту. Возможно, они поссорились перед тем, как она ударилась головой и все забыла? Или он был слишком занят чем-то — когда принимают экзамены у школьников, в мае или июне? - или сам был болен. — Барбара? - она поняла, что теперь молчит сама, гулкая тишина на кухне, в телефонной пустоте между ними, в её бедной голове. - Ты чем-то встревожена? «Ты никогда не звонила мне в такое время» - продолжила она про себя и согласилась с этой мыслью — не только в такое время, но и вообще почти не звонила. Обычно они общались по смс, ведь гораздо проще набрать несколько коротких слов, чем выкроить несколько минут на полноценный разговор. — Джим пропал, - сказала она вслух и ощутила поднимающуюся волну паники, как будто произнесенные слова стали реальностью, неотвратимым приговором. - Сегодня меня выписали из больницы и я вернулась домой. И здесь такой разгром, ты не представляешь себе. И Джима нет. Телефон вне зоны доступа... Она поняла, что сейчас зарыдает — и это будет конец, потому что дать волю слезам значило признать свое поражение, стать маленькой испуганной девочкой бесповоротно — и с силой прижала к губам тыльную сторону ладони. Задышала через нос — медленно, глубоко. Это помогало успокоиться. Это было достаточно незаметно со стороны. — Значит, Юный Атлант все же... - снова потянулась пауза, весь их разговор состоял сейчас из пауз, и Барбара опять представила Уолта — задумчиво постукивает ручкой, карандашом, ножом по подбородку, размышляет, знает о чем-то, чего не знает она — и не удержалась, поторопила его: — Что «все же»? - требовательно, не всхлипы, не ужас, дыхание помогло. - Что «все же», Уолтер? — Нам нужно встретиться, - она почти воочию увидела, как он решительно опускает руку, прячет то, что вертел в пальцах, в карман. - Если я приеду через несколько часов, это не будет слишком?.. «Навязчиво», «неуместно», «странно» - продолжила она про себя и нервно поправила волосы. После исчезновения Джима ничего в её жизни уже не могло быть слишком неуместно. — После полуночи? А ты не мог бы поторопиться? Она думала, что в его ответе прозвучит теплая улыбка - «да, разумеется», «нет, никак не получается, прости» - но вместо этого услышала, как он тяжело вздохнул. — К сожалению, это и есть «поторопиться», Барбара. То, насколько незнакомо прозвучал его голос, удивило бы её, если бы не обстоятельства. Телефон замолк и перестал светиться. Он отложил его, выдвинул ящик стола, достал записную книжку. «Дантист» гласила часть записей в ней. «Дополнительные занятия» восклицала другая. «Собрания» кратко сообщала третья. Следы совсем недавнего, но бесповоротно ушедшего прошлого. Ещё час назад он не стал бы заглядывать на эти страницы — человеческие страницы, рассказывающие о некоем Уолтере Стриклере, директоре школы, и его нехитрой жизни. Сейчас быстро листал их в поисках нужного номера. Чтобы добраться до Аркадии, ему нужно было такси, которое согласилось бы приехать в его глушь. Нужен был самолет, на который можно было бы сесть в ближайшее время. Не менее желательно было ещё одно такси, способное доставить его до дома Лейков. И хорошо было бы по пути заскочить в аптеку, купить простейшее успокоительное и несколько специфических трав для снятия напряжения. Часть его была уверена, что все это неуместно. У него были дела, несколько колеблющихся из Ордена Януса, необходимость подготовиться к тому, что однажды все перевертыши навсегда застрянут в своей нечеловеческой форме. Другая была уверена в том же самом, но по другой причине: стоит рассказать Барбаре все то, что она забыла, и кончится, как в прошлый раз. Она ударит его по лицу — и на сей раз не испытает боли — скажет, что не желает его больше видеть. Но была и третья часть. Та, что чувствовала вину перед ней. Та, что радостно встрепенулась, когда всё остальное замерло и обратилось в лед при взгляде на номер, высветившийся на экране. Та, что была глупа и не желала помнить ничего о том, как обычно заканчиваются истории людей и перевертышей, троллей и перевертышей, испытывающих симпатию друг к другу. Та, что хотела как следует встряхнуть мальчишку, который обещал, но солгал. — Здравствуйте, вы не посмотрите, как в ближайшие несколько часов я могу попасть в Аркадию Оак? Под клацанье клавиш — незнакомая девушка с усталым голосом искала подходящий рейс — он закрыл глаза и постарался расслабиться. Всего несколько часов туда, пара часов там и несколько часов обратно. Через половину суток — самое больше сутки, если вдруг задержат вылет или у Барбары случится настоящий нервный срыв — он собирался вернуться обратно, в свою жизнь, к своим интересам. Прежде всего, Барбара домыла пол. После того, как она убрала все остальное, можно было уже не беспокоиться об уликах — и, утешила она себя, в остальном доме было достаточно комнат, чтобы составить общую картину произошедшего. Именно этим она и занялась после того, как трижды опустошила ведро и добилась от кухонной плитки приятного чистого блеска. Прошлась по дому, ничего не меняя, не убирая и не поднимая, просто отмечая все, что оказалось не на своих местах. В гостиной, например, была разбита люстра. Лежала на полу, неярко посверкивала осколками стекла. В комнате Джима обнаружились разбитые прожекторы, выложенные в неровный круг желтые камни на полу. Одна из стен казалась немного обшарпанной, обои на ней отслаивались, как будто по ней с силой возили чем-то острым и твердым. Книги пребывали в беспорядке, часть вывалилась из шкафов. Барбара не стала их трогать. Села к письменному столу, оперлась локтями. В доме напротив не горел свет и она подумала — снова мысль пришла неожиданно, хотя должна была появиться уже давно — что Тоби наверняка знает, где Джим. Иначе он уже поставил бы всех на уши, не дожидаясь, пока она выпишется из больницы и будет способна принимать участие в поисках. Чего в нем не было, так это равнодушия и именно поэтому Барбара так радовалась, когда они с Джимом подружились. С первого взгляда Тоби показался ей очень простым. Маленьким толстячком из тех, кто страдает от гиперопеки родителей, насмешек сверстников и живет в собственном мире фантазий. На самом деле все обстояло иначе. Тоби крепко стоял на земле, знал, как общаться с людьми, и вечно вел себя так, словно поводов для грусти не было на свете. И даже если это были последствия травмы, они были лучше, чем озлобленность или замкнутость. Без него Джиму было бы куда тяжелее. Она встала из-за стола, ощущая, что заснет, если не будет двигаться. Строгий больничный режим за неделю стал привычен, задушенная паника выматывала. — Интересно, откуда он едет, если нужно несколько часов? - спросила она вслух, и побрела вниз. На кухне включила кофеварку. Конечно, кофе у неё обычно получался премерзкий — как и любая еда, готовить которую было сложнее, чем «бросить в кипяток и подождать несколько минут» - но она к нему давно привыкла. Ведь далеко не всегда в её жизни были мужчины, способные позаботится о правильной вкусной еде, и, тем более, не всегда находились деньги на кофе на вынос. Делая первый глоток, она сбросила Уолту смс - «если ты голоден, купи что-нибудь по дороге» - и погрузилась в размышления о том, как занятно работает человеческий мозг. Сейчас она выключила мысли «Джим пропал» из поля своего зрения и только поэтому могла оценивать происходящее хоть сколько-то адекватно. Шины такси прошуршали по асфальту, свет фар мазнул по входной двери, сместился к забору. Он расплатился с таксистом — сбережений хватало и он привычно оставил вполне приличные чаевые — выбрался с заднего сидения. Поудобнее перехватил портфель, мягко хлопнул дверцей. Поездка вышла быстрой, смазанной и почти не утомила его. В самолете он спал — беруши, повязка на глаза, человеческое тело так удручающе чувствительно к окружающей обстановке — в такси попросил водителя завернуть сначала в аптеку, потом в Макдональдс. Никаких горячих напитков, тяжелых коробок. Нервничая, он отвлекался тем, что подбирал блюда, которые было бы максимально неудобно швырять — и максимально легко отчистить с одежды. Тако его не удовлетворили — слишком много жирного яркого соуса — зато вполне устроили бургеры, картошка и молочный коктейль. Не удержавшись, он купил пакетик леденцов — зачем-то же он чинил свои человеческие зубы в тот день, когда Охотник решил поиграть во взрослые интриги? - и разгрыз несколько по дороге. На вкус они были, как маленькие стеклянные шарики, если есть их в нечеловеческой форме. Про себя он всегда очень ценил эти мелкие различия. Если в ясли Ганмара когда-то выкрали именно его — стоило пользоваться этим, чтобы насладиться прелестями обоих миров. Если бы не тупость ГамГамов с Буларом во главе. Если бы не ненависть самопровозглашенных «хороших» троллей. Если бы не ужас людей перед всем, отличным от них. На крыльце он на какое-то время задержался. Оправил пиджак. Провел рукой по волосам. Зачем-то проверил свежесть дыхания — оно слабо пахло мятой, и, хоть это и было неважно, почему-то придавало уверенности. Стряхнув с рукава невидимую пылинку, он переложил портфель из одной руки в другую и коротко позвонил. Сделал глубокий вдох. Нажал на кнопку звонка ещё раз. У Барбары кончалась третья чашка кофе, а телефон показывал уже третий час ночи, когда, наконец, раздался звонок. Она потерла усталые глаза, поднялась со стула, ощутив, как странно поплыл мир вокруг — смутно, как бывает во сне. Организм откликался на внезапный недосып именно так, как и должен был. Дверь открылась с привычным щелчком замка. Уолт стоял на пороге, и взгляд его вызвал неприятное чувство дежа-вю — то же больное, напряженное размышление, какое было во взгляде Джима в последний вечер, та же нервозность, та же вина. Долгое мгновение они в молчании смотрели друг на друга, потом Барбара отступила, без слов приглашая его войти. Если он приехал оттуда, где был — и, где бы это ни было, было это чертовски далеко — значит, ему действительно было, что ей сказать. Только эта мысль и позволила ей не пытаться допросить его смсками, только эта мысль поддерживала в молчаливом кухонном бодрствовании с чашкой кофе. Эта мысль — и, возможно, общее измененное состояние сознания, в котором было проще ждать, чем метаться, кричать или плакать. — Прости, что так поздно, - он, казалось, вовсе не удивился царившему в прихожей разгрому. Ничего не спросил, не задержал взгляда на баррикаде, которая выглядела весьма экзотично, только опустил на пол учительский тонкий портфель. На сгибе локтя у него покоился большой бумажный пакет с маркировкой «M», и Барбара почувствовала внезапный спазм в желудке. В больнице её покормили обедом, но сейчас была уже глубокая ночь. Одновременно она ощутила укол вины — как могла она вообще думать о еде? — Надеюсь, то, что ты хотел мне сказать, того стоит, - пробормотала она и пошла за ним на кухню. Опустилась на стул. Её уже ничем нельзя было удивить, и то, что Уолт действовал как у себя дома — достал из пакета коробочки с гамбургерами, соусами и картошкой, вынул стаканы, скомкал пакет и выбросил его в мусорку, дисциплинированно вымыл руки — казалось почти естественным. Как если бы он как минимум раз в неделю приезжал к ней среди ночи, чтобы поесть фастфуда. — На самом деле, я не тот, кто должен тебе об этом рассказывать, - он не стал садиться, прислонился бедром к кухонной тумбе, закрутил в пальцах пластиковую вилку. Вгрызаясь в чизбургер — вина не могла победить голод, особенно когда еду поставили прямо перед её носом — Барбара подумала о том, как точно она представила именно эту позу во время их телефонного разговора. Было в этой точности что-то пугающее — и одновременно теплое. Присутствие Уолта в целом действовало на неё успокаивающе. - Твой сын подошел бы на роль просветителя куда лучше. Жаль, что ему не хватило смелости. Или здравого смысла. — У меня кончились предположения, - пожаловалась Барбара. Молочный коктейль тихо хлюпнул, когда она отпила из трубочки, и от этого звука все внутри у неё напряглось. - Это все давно вышло за рамки нормального переходного возраста! Он связался с плохой компанией? Употребляет наркотики? Улыбка Уолта стала сочувственной. Барбару всегда удивляло — и в какой-то мере восхищало — то, с какой легкостью его подвижное лицо могло выразить любую эмоцию. Строгость могла в миг смениться мягкостью, и это не выглядело неестественно или натужно. То, насколько открытым он мог выглядеть, подкупило её с первой встречи. Одна из многих, многих вещей. — К сожалению, нет. - он усмехнулся — должно быть, отлично понимал, как это звучит в контексте наркотиков — и отложил вилку. Устало провел рукой по лицу. - Полагаю, гораздо действеннее и нагляднее будет, если я покажу. Ты не могла бы пока отодвинуть стакан? — Зачем? - Барбара посмотрела на свои руки — чизбургер кончился, ей хватило буквально два укуса — подняла взгляд. - Ты же не хочешь сказать, что все это из-за тебя или что-нибудь в том духе? «Или что я была плохой матерью», - продолжила она про себя и передернулась. Уолт потянулся к ней, осторожно отодвинул все коробочки, все соусы, всю картошку на дальний край стола. — Не пойми меня неправильно, - он не смотрел на неё, отвел взгляд, когда она попыталась что-то с этим сделать. - Я просто не хочу, чтобы нам пришлось заново мыть пол. Он улыбнулся — ободряюще, по крайней мере, попытался — и в глаза Барбаре вдруг ударил яркий зеленый свет. Раздался влажный хруст, словно кто-то огромный сжал в кулаке человеческое тело, скомкал плоть. Она инстинктивно зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела, что там, где только что стоял Уолт, распрямляется чудовище — нечто вроде того, которое привиделось ей на месте мистера Блинки в тот теплый день пару недель назад. К собственному удивлению, она не завизжала. Со странным спокойствием нашарила правой рукой собственное левое запястье и принялась считать пульс, который частил, но, вроде бы, пока не подходил к границе тахикардии. Существо выпрямилось. Чуть вздернуло подбородок, поддернуло плащ. Переступило с ноги на ногу. Оно казалось напряженным и готовым к любому плохому исходу. Барбара подумала, что ему, должно быть, неясно, как себя вести — по всем канонам она должна была закричать, хлопнуться в обморок или таки метнуть в него сырный соус — и вдруг начала хихикать. Запястье запрыгало, счет сбился. Когда существо нахмурилось, она различила тихий звук трущихся друг о друга камней, и засмеялась громче, уже в голос. — С тобой все в порядке? - спросила существо — почему существо, Уолт, присмотревшись, она различила четкое сходство, чего стоил один только нос — и голос его звучал чуть ниже, как урчание перекатывающихся камней, но интонации были все те же. Искреннее беспокойство. — Со мной... - она задержала дыхание, постаралась сосредоточиться на скачущем пульсе, но ничего не вышло. Вместо того, чтобы выдать четкую связную фразу, она смеялась и всхлипывала, перемежая отрывистые попытки вытолкнуть хоть пару слов хохотом. - в медицинском смысле... со мной... в медицинском... Уолт обогнул стол. Каждое его движение сопровождалось тихим шорохом камня о камень, непонятно было, как может твердое его лицо выражать настолько противоречивую гамму чувств. Беспокойство. Вина. Напряженное ожидание удара. Сочувствие. Когда он отодвинул от стола её стул — так легко, словно тот ничего не весил — и, опустившись на колени, бережно обнял её, Барбара почувствовала прежде всего тепло. Такое ощущаешь, прикоснувшись к нагретому за день, обкатанному морем, камню. Руки его были твердыми. Возле уха она чувствовала его дыхание — медленное и слабое, не как у человека. Она не поняла, в какой момент перестала смеяться и заплакала. Мысль о том, что все кончится, как в прошлый раз, не оставляла его. Она была испугана и растеряна, она готова была сейчас цепляться за любую соломинку, но стоило только признать перед ней, что он, фактически, посягнул на единственную по-настоящему важную вещь в её жизни — и все могло измениться. Вместо несчастной женщины, которая задушенно рыдала сейчас, содрогаясь спиной и пряча лицо у него на плече, должна была появится разгневанная мать. Волчица, весь мир которой сходится в одной точке — в единственном драгоценном волчонке. Конечно, можно было схитрить. Немного исказить факты. Для этого не нужно было даже прилагать усилия — просто умолчать, что Ангор Рот изначально был его идеей, выставить связующее заклинание, как попытку защитить её, возможно, обернуться жертвой обстоятельств. Останавливала ни в коей мере не моральная сторона вопроса, но чисто практическая. Подобные меры были временными, ненадежными и рано или поздно привели бы все к тому же: к ярости в её взгляде, к «я не хочу никогда больше тебя видеть», к некрасивой и банальной сцене расставания, весьма затасканной в их особенном случае. Охотник рано или поздно должен был вернуться — и, в любом случае, оставались его друзья. Нашлись бы добрые люди, способные открыть ей глаза на его истинную роль в произошедшем. Лгать не было смысла. Но не лгать значило потерять её снова и, скорее всего, окончательно. Всю дорогу он думал именно об этом и полагал, что нашел достаточно изящное решение. Плащ у него на плече промок от слез. Чувство это было странным, как и само объятие. Кожа зудела, ощущая мягкость и тепло. Он редко оказывался рядом с людьми в нечеловеческой своей форме и каждый раз поражался тому, насколько хрупкими и уязвимыми они начинали казаться. Даже ему, с его тонкостью и легкостью, становилось очевидно: достаточно крепко взять человека за руку, чтобы почувствовать, как ломается кость, достаточно без усилия повернуть голову человека в сторону, чтобы затрещали шейные позвонки. Булару, рост которого превышал одиннадцать футов, они вовсе должны были представляться жалкими насекомыми, которых можно раздавить одной рукой. Ганмару — чем-то меньшим даже, чем насекомые. Уметь изменяться значило понимать обе стороны. Именно поэтому сейчас он сознательно контролировал свои руки, свои плечи, все свое тело. Не причинить ей боли. Дождаться, пока она закончит вздрагивать. Напитаться теплом. — Только не говори, что Джима съели такие... - она не произнесла «как ты», но он безошибочно угадал. Грустно улыбнулся ей в волосы. Отстранился. Сама поза, глубокая ночь за окном, крохотное расстояние между ними располагали к откровенности и покаянию. Он собирался поддаться этому очарованию момента... Ни на мгновение не переставая контролировать себя и свои слова. Барбара сняла очки, утерла глаза бумажной салфеткой и ощутила, что внезапная истерика пошла ей на пользу. Как разряжает копящееся напряжение гроза, так слезы помогли ей прийти в себя и начать соображать четче. Конечно, никуда не делась усталость, недосып и беспокойство, но теперь она ощущала себя куда более уравновешенной и готовой к любой, самой странной, правде. — Под нашими ногами лежит целый тайный мир, - сказал ей Уолт, который не спешил подниматься с колен. Они так и смотрели друг на друга — он чуть снизу вверх, она покрасневшими глазами — и удивительно было понимать, что кожа у него каменная, склера желтая, а зрачок красный. - В нем живут тролли... — Такие, как ты? Он усмехнулся, показывая белые заостренные зубы, которые на взгляд Барбары были предназначены скорее для разрывания мяса, чем для чего-то ещё. — Скорее такие, как Блинки. Мне жаль - я не мог сказать, что это не была галлюцинация. Барбара нахмурилась. То существо она видела всего несколько секунд и ни в чем не была уверена, но на Уолта оно вроде бы не походило. Хотя бы количеством рук и глаз. — Я думала, что схожу с ума, а ты не мог сказать? Он повел плечом — жест выглядел одновременно раздраженным и виноватым. — Во-первых, с тобой все было в порядке, ты просто нервничала. Во-вторых, возможность просветить тебя была для твоего сына очень важна и я не хотел её отнимать. В-третьих, ты не могла бы сначала дослушать? Полагаю, когда я закончу, у тебя появятся куда более серьезные поводы для злости. Пришлось кивнуть и замолчать, хотя упоминание более серьезных поводов всколыхнуло что-то внутри. Какое-то знакомое, полустертое чувство — не страх, не боль, но что-то вроде огромного разочарования. — Итак, тайный мир, в котором живут тролли самых разных рас. Такие, как я, такие, как Блинки. Глубинные тролли, болотные тролли, тролли из вулканов, даже ледяные тролли... И в этом мире идет война. Барбара потянулась за коктейлем. Голос Уолта набирал силу — сказывались, очевидно, долгие годы учительской практики, он говорил ровно, понятно, взвешенно, и, не смотря на то, что звучало все, как сказка, не верить было невозможно. Он сам был живым доказательством. — Есть «хорошие» тролли, есть «плохие» тролли. Первые живут по всему миру, вторые заперты в Темных Землях. Кроме них есть также перевертыши... Он улыбнулся ей, как ученице, высказавшей верную догадку, хоть и преждевременно: — ...такие, как я. Он рассказал ей все. Уложившись всего в десять минут, он кратко объяснил ей расстановку сил, цели враждующих сторон, основные принципы, по которым велась война. Это было не сложнее, чем втолковать основы истории древнего мира ораве подростков, больше всего заинтересованных в собственном переходном возрасте, чем в чем-то ещё. Если бы сейчас нашелся тролль, способный его услышать — со стороны ГамГамов ли, со стороны ли Охотников — он поразился бы, как неприглядно начинало звучать великое прошлое, когда о нем говорил представитель третьей стороны, втянутой в войну насильно. Конечно, были вещи, которые относились к теме только номинально, но которые он все же упомянул. Например, сказка, которую рассказывали им ещё в яслях Ганмара — та, в которой глупая девочка-перевертыш оказалась слишком взрослой и сумела вспомнить своих родителей. И в которой они же разорвали глупую девочку-перевертыша, сумевшую сбежать ценой крови своих настоящих братьев. Ведь лучше мертвый ребенок, чем ребенок, умеющий изменяться. Или то наказание, которого удостаиваются только предатели, отсрочившие освобождение Ганмара. Или то, как сладко спится двойникам, бессмертным и безмятежным, погруженным в счастливые грезы. Было и то, о чем он умолчал — не столько из расчета, сколько из-за того, что не пришлось к слову. Про то, как мягко звучали голоса нянек-гоблинш — каждый перевертыш с колыбели понимал их язык, который из грозного рычания мог становится удивительно нежным воркованием — поющих про будущее, полное славных побед. Про то, как много мест он уже сменил, перед тем, как попасть в Аркадию Оак. Про то, как это неприятно, когда существо, обладающее над тобой полной властью, не понимает простейших доводов разума. Дальше стало сложнее. — Должность Охотника существует уже много тысячелетий, - сказал он и помедлил мгновение перед тем, как продолжить — в её глазах не было тупой покорности судьбе, которую так часто можно было видеть у студентов, перегруженных информацией, и это обнадеживало. - Первой Охотницей была Дейя, повергшая Ганмара и заточившая его в Темные Земли. Последним Охотником был и пока остается твой сын. — Ему же всего шестнадцать! - восклицание было отчаянным, как будто ей под сердце вонзился один из его ножей, и он грустно усмехнулся про себя — его служение началось гораздо раньше и некому было так ранено восклицать о нем. — Амулет выбрал его. К моему глубокому сожалению, эта должность не передается, кроме как после смерти Охотника. Она побледнела — его всегда поражало, как многое может выдать человеческое лицо — переспросила со слабой надеждой: — Ты же не хочешь сказать, что он может погибнуть? Больше всего ему хотелось ответить, что, разумеется, нет, но мир троллей мало отличался от мира человеческого — там, где в дело вмешивалась война, смерть подстерегала всех, не оглядываясь на возраст. — К сожалению, я хочу сказать именно это. Хуже всего было то, что вместо страха или злости Барбара ощутила только беспросветное отчаяние. Сама мысль о том, что Джим может умереть — не получить зависимость от наркотиков, не уехать в Висконсин в желании сбежать от неё, не сделать беременной какую-нибудь девочку на пару лет младше — была настолько ужасной, что с ней нельзя было бороться, с последствиями её воплощения нельзя было жить. Она уронила лицо в ладони, принялась растирать виски. Можно было заплакать, но она, похоже, уже отдала все слезы, которые были. — Какие-нибудь хорошие новости? - переспросила слабым голосом, пытаясь как-то уложить в голове, что её мальчика, фактически, призвали на войну, и все поздние приходы, синяки, ложь были связаны с этим. - У него есть всесокрушающее оружие? Мудрый учитель? Шансы победить этого... Ганмара? — Он уже победил несколько противников, которые казались неуязвимыми, если это тебя утешит. Хотя отправляться в Темные Земли в одиночестве было с его стороны несколько опрометчиво, я верю в его способность вернуться. Голос Уолта звучал сочувственно — и Барбара уже почти перестала обращать внимание на цвет его кожи — но вот смысл слов определенно расходился с интонациями. — Погоди, - Барбара посмотрела на него поверх дрожащих пальцев. - Ты говоришь мне, что он отправился сражаться с Ганмаром? В эти... Темные Земли? Один?! И поэтому его сейчас нет дома?! Уолт снова повел плечом — виноватый, уклончивый, до неприятного очевидный по смыслу жест. Барбара застонала и снова уткнулась лицом в ладони. Согнулась, сжимаясь на стуле, как делала в детстве, когда случалось что-нибудь непоправимое. — Мне нужно за ним, - сказала глухо. Она не справилась со своей работой. Не смогла защитить сына и теперь должна была это исправить, чего бы это ни стоило. — Ты не понимаешь. Никто не пройдет в Темные Земли без Амулета. — Нет, это ты не понимаешь, - она выпрямилась. Уолт все так же сидел перед ней на полу и, при взгляде на него — искреннее сочувствие в желтых глазах — она вдруг ощутила желание его ударить. - Мне нужно за ним. — Никто не пройдет в Темные Земли... — Но ты же как-то прошел! Он отшатнулся, как будто она действительно ударила, а не просто повысила голос. Нахмурился. — Я был ребенком, Барбара. - он развел ладони, очерчивая маленький круг, в который едва сумел бы протиснуться трехлетний малыш. - Самый большой лаз в Темные Земли может вместить только совсем маленького человеческого ребенка... или совсем юного перевертыша. — Значит, нужно расширить лаз! Уолт утомленно вздохнул. Потер кончиками пальцев переносицу, с некоторым недоумением посмотрел на собственную руку. — Ты не будешь против, если я вернусь к человеческому облику? Она кивнула, не совсем понимая, зачем ему вообще нужно разрешение. Это было невозможно. Расширить лаз — даже звучало нелепо. Если бы ткань между мирами было так легко порвать, армия перевертышей занималась бы именно этим, а не обживала для ГамГамов человеческий мир. Но тем не менее, в её словах была правда. Ей, действительно, нужно было за Охотником. Отчаянная решимость её взгляда говорила красноречивее любых слов. Он изменился. Мгновение ушло на то, чтобы закрыть красные глаза каменными веками и открыть уже зеленые, человеческие. Когда он злился — хотел напугать, угрожал, впечатлял — даже эти яркие безобидные глаза могли светиться во мраке. Разумеется, если он сам того желал. Изготовленные искусственно идеальные шпионы были бы бесполезны без этой маленькой детали — абсолютного контроля над реакциями тела. — Барбара, - она нахмурилась, когда он взял её ладони в свои, но не отняла их. - Послушай меня. Прежде, чем я пообещаю сделать все, что в моих силах, ради возвращения твоего сына... Есть одна вещь, которую ты должна знать. Она кивнула — медленно, синие глаза смотрели настороженно, но без настоящей опаски — и он почти физически ощутил след от её пальцев на щеке. Можно было бы порадоваться, что Ангор Рот не пришелся к слову, что тема плавно переместилась к вторжению в Темные Земли — как бы смешно и невозможно это ни звучало — но он не мог смалодушничать. То, чего она требовала, означало не только отдать все силы, но и потребовать взамен абсолютного доверия. Которое было невозможно с тайнами, заметенными под ковер. — Я пытался убить твоего сына. Он почувствовал дрожь, но не отпустил её ладоней. Продолжил, глядя только на них — коротко остриженные ногти, изящные очертания кисти: — Он пошел в Темные Земли не только ради Ганмара. Он хочет освободить наших двойников, что значит заточение в нечеловеческой форме для всего моего народа. Сейчас я уверен, что мы справимся с этим, у меня даже есть наработки... Но первоначальный план был не позволить ему. Ценой его жизни, если до этого дойдет. Это прозвучало, как будто он солгал — последней фразой, из-за которой план начинал казаться имеющим другие исходы, кроме смерти — но он знал, что нет, сказанное не ложь. Если бы он всем сердцем хотел уничтожить Охотника, если бы не сомневался хотя бы в глубине души, приказ, данный Ангору, звучал бы иначе. Не «Убей мальчишку», а «Убей его завтра до полудня». Даже в конце, со всеми камнями, у Охотника не было шансов в битве один на один. Получить его голову было совсем несложно. Если бы у Ангора не было простора для толкований. Если бы ему не захотелось поиграть. Если бы приказ звучал иначе. Если бы он чувствовал уверенность. — Зачем ты мне это рассказываешь? Он поднял на неё взгляд — тяжелый, как шлем Булара — встретился с ней глазами. Увидел не ярость, которую смутно ожидал, но растерянность, боль и усталость. Не удержавшись, опустил голову. Уткнулся лицом в их соединенные ладони. — Затем, что ты вправе не захотеть идти в Темные Земли с... - он хотел было сказать «человеком», но проглотил это слово, очевидно неуместное после того, как он менял формы у неё на глазах. - с перевертышем, который собирался убить твоего сына. Затем, что я не хочу больше тебе врать. «Затем, что рано или поздно найдется тот, кто расскажет тебе за меня». «Затем, что мне нужно прощение». «Затем, что ты вправе знать». Он услышал, как она вздохнула. Одна ладонь выскользнула из его рук, скользнула по шее, нерешительно взъерошила волосы. Теперь ощущение мягкости кожи не было таким будоражащим, как в нечеловеческой форме. Само прикосновение было. — Я многого не знаю, - она говорила медленно, взвешивая слова, и он слушал, не решаясь распрямиться. Посмотреть ей в лицо. - Не знаю, что думает про тебя Джим, не знаю, как это все работает, не знаю почти ничего. Но что я точно знаю, так это то, что мне нужно за ним. Если ты можешь меня отвести — мне все равно, кто из вас кого хотел убить. Но подробности ты мне все равно расскажешь. Он усмехнулся тому, как решительно прозвучал её голос на последней фразе, и выпрямился. Прикоснувшись губами к её ладони — мягко, мимолетно — отпустил её руку. Теперь смотреть на неё стало легко. Теперь все вообще было легко, даже думать о том, что придется поднять все записи о создании собственного Амулета, возможно, обратиться к друзьям Охотника, попробовать виды магии, завязанные на узах крови. При достаточной мотивации он был готов и на большее. Она была вполне достаточна в этом плане.

***

За окном уже вовсю горел рассвет, когда он поднял голову от блокнота и понял, что Барбара спит, уткнувшись лицом в скрещенные локти. Он не мог не признать, что непозволительно увлекся, составляя план. Нужно было найти несколько очень редких книг на языке троллей, приобрести необходимые инструменты и начать дорабатывать Амулет, надеясь на то, что получится как-то использовать кровь матери действующего Охотника. Нужно было раздобыть Двойник и попытаться связаться с мальчишкой, которому Барбаре наверняка нашлось бы, что сказать. Нужно было продолжать прощупывать Орден Януса, ведь даже ради неё он не мог забыть про свой народ. Он так погрузился в чертежи, в расписания и воспоминания, что не заметил момента, когда её вопросы иссякли, а любопытные взгляды сошли на нет. Даже порадовался краем сознания, что его, наконец, перестали отвлекать. Осторожно, тихо, стараясь не скрипнуть стулом, он поднялся. Вышел в гостиную и изменился, поняв, как устали его человеческие глаза, каким вымотанным ощущало себя человеческое тело. Когда он взял её на руки, чтобы отнести в постель, она не проснулась. Только пробормотала что-то во сне и плотнее прижалась щекой к его груди. Осторожно укладывая её в постель, накрывая её одеялом, целуя в лоб, он чувствовал себя удивительно уместным в её разоренном доме и удивительно спокойным. Впереди было много работы — но было и ради чего делать её.