Вдвоём в темноте

Я хочу, чтобы ты тоже хотела:  Держаться за руки, встречая рассвет,  Держаться за руки во время расстрела.

      Сейчас, в плотной густой тьме полуночи, даже этот дом кажется тебе совсем иным — он больше не ваше с ней пристанище, не место, делимое на вас двоих.       Запах сырой земли смешивается со следом её духов — таких манящих, ярких, почти кричащих, и нет никакой наивности, девичьей беззаботности в тяжелом звучании шершавой амбры, приправленной нотами сухой древесины и колючего перца, растворяющихся во влажном воздухе, но ни за что не позволивших бы себе ускользнуть от тебя незамеченными. Ты закрываешь глаза и вслушиваешься. Тишина. Лишь незначительные порывы ветра гоняют по земле листву, перешептывающуюся с деревьями об их расставании навеки.       Эта осень стала для тебя болезненней самой холодной и голодной зимы, изнуряющей куда сильнее, чем любое адски-жаркое лето. Именно в эту осень ты сделал то, о чём станешь жалеть до последней секунды своей жизни, и без того имеющей не одну сотню грехов. Но, как ни прискорбно, истинное значение некоторых поступков мы поймём куда позже, чем закончится мгновение, до которого всё ещё можно было что-то изменить.       Перед глазами замелькали картинки — останки людей, те кадры, что навсегда займут место, к твоему великому сожалению, не только лишь в твоей памяти расщепляющим сознание грузом. Жертвы не истерзаны, не разорваны на части, как бывает по обычаю при нападении оборотня, такого же, к примеру, как ты. Нет. Здесь холодный точный расчёт. Меткое попадание. И горькая всепоглощающая боль, неотступно вышагивающая под руку с самобичеванием наутро для того, кто всё совершил. Точнее, для той.       Когда-то тебе это ещё казалось хорошей идеей. А почему нет? Её семья истребила не одну стаю таких же, как ты. А сколько неприятностей Ардженты уже успели доставить лично тебе? Почему бы и не обратить милую девчушку, одну из наследников племени охотников, им же назло? Они заслужили того, чтобы расплатиться хотя бы таким образом за всё содеянное. Разве нет? Ты был уверен, что знаешь ответ, что других вариантов и быть не может, — конечно же «да»! Ведь ещё немного, и девчонка уже на свой счёт запишет многих убитых своим точным выстрелом оборотней.       Но всё пошло совсем не так, как ты ожидал. В первое же своё полнолуние Эллисон не обернулась волком, как должна была. Но она и не умерла.       Её обычно искрящиеся добродушием и весельем глаза вдруг затуманились, ожесточаясь с каждой секундой всё сильнее. Вместо очаровательной улыбки — хищный оскал. Движения больше не плавные и мягкие, а резкие, будто отточенные до без укоризны настойчивыми тренировками. В каждом шаге уверенность, твёрдость, в мимолётных взглядах — опасность, угроза. Ты и не знал, что истинное предназначение и кровь охотницы, которая в ней течёт, куда сильнее всех твоих не до конца продуманных планов. Из милой девчушки, только-только познающей суть своего бытия, ты превратил Эллисон Арджент в неумолимую, безжалостную охотницу без ценностей и морали. Один лишь инстинкт — убивать.       Сначала тебе это казалось даже забавным: дочка охотника на оборотней — кровожадная убийца с твоей лёгкой руки, точнее, с одного лишь небольшого укуса острых клыков, но какое кому до таких точностей сейчас дело? Она была куда искуснее, чем ты мог ожидать. Выслеживала выбранную жертву, и каждый раз, совершенно без исключения, — плевать, кто: пьяный мужик, колотящий жену во время загулов, или простая домохозяйка, не обидевшая в жизни и мухи, — она доводила задуманное до конца, оставляя за собой трупы. Жажда охоты и получение в результате жертвы — всё то единственное, что волновало Эллисон по ночам, в моменты трансформации её из обычной милой девочки в кровожадного монстра.       Она могла бы стать твоим верным соратником, напарником. Какие там Бонни и Клайд? Конечно, «могла бы»… Если бы не ненавидела тебя так люто всеми остатками своей души. Ты знаешь, как это бывает: становишься человеком, и воспоминания обрушиваются на тебя осознанием — всё, что было, не жутко реалистичный сон. Ты отлично помнишь, как она пришла к тебе впервые после своей ночной охоты в новом бездушном образе, каким в покрасневших глазах был застывший ужас, но ни намёка на крик о помощи.       — Ты сделал это со мной. — Не вопрос, не жалостливый писк, а твёрдое линчующее обвинение.       Нотки отчаяния в её голосе хлёстко ударили по тебе, будто очищенные от листвы прутья со всего размаха по голому телу — ты знал, что не смертельно, но саднило болезненно.       Ты помнил её глаза, когда она улыбалась ещё до всего этого. Тебе даже казалось нелепым — жить в мире монстров и так наивно в лёгком смущении опускать ресницы, будто и нет ничего ужасного вокруг.       И ты затянул её в свою тьму, всё же удалось. Она не смогла тебя убить, хоть не единожды пыталась — не доставало опыта, злости в обычном состоянии, а когда становилась монстром, убить тебя — означало лишить себя силы.       Однажды ты нашёл её в этом доме. В том самом, напротив которого сейчас стоишь. Она просила тебя убить её, говорила, что ты ей обязан. Саму себя лишить жизни у Эллисон не выходило — регенерация работает отменно, здесь ничего не поделать. С тех пор этот заброшенный дом на краю города, о котором все и думать забыли, постепенно становился вашей обителью, личным местом, вход в которое был дозволен лишь тебе и ей.       Ты пытался учить её обуздать новую силу, контролировать себя даже в моменты трансформаций.       — Почему ты просто не убьёшь меня, Питер? — однажды вечером, перед тем как обернуться, спросила она.       Ты молча смотрел в её потухшие карие глаза, которые уже не светились и в помине никаким счастьем, и понимал, что ты забрал у неё этот огонь.       Ответа на свой вопрос Эллисон в ту ночь так и не получила.       Но именно тогда ты впервые попытался её задержать, не дать вырваться из этого дома, не совершить того, что стало бы очередной неизлечимой раной на её душе. А она вдруг посмотрела на тебя всё с тем же хищным пламенем во взгляде. Ты сделал шаг назад, и она рванула к тебе. Сначала ты думал, что она вытащит нож и всадит тебе его в горло, но руки Эллисон обвили твою шею, а мягкие губы потянулись за поцелуем. Всё её тело горело желанием, ты ощутил это, скользнув пальцами по точеной талии Арджент. Она не была нежна с тобой — ни капли трепета, ни намёка на духовную ценность в моменте. Она требовала ответить на её поцелуи, обхватить крепкими руками, уложить на ближайший стол и дать ей насладиться тобой вдоволь. Ты не стал долго раздумывать, ведь твой член уже был твёрд и полностью наготове, а так как кровь от мозга отлила, то и думать головой стало совсем не обязательно.       Ты прекрасно помнишь, как она стонала под тобой, громко и вульгарно. На её губах красовалась улыбка — она наслаждалась тем, что получала то, чего хотела.       После того случая нечто подобное происходило ещё несколько раз. Она запрыгивала на тебя и начинала рвать одежду, не говоря ни единого слова. Ты точно знал, что не нежности и любви она от тебя хочет. Вот только настоящая Эллисон в обычном своём состоянии даже касаться тебя не желала.       Ты знал, вряд ли бы она хоть когда-то провела с тобой столько времени, не случись всего этого.       И когда ты думал, что её ненависть к тебе растёт с каждым днём всё сильнее, она вдруг сказала, скрутившись калачиком на старом потрепанном кресле, в ожидании очередного полнолуния:       — Питер… — позвала она. Ты повернулся. Тёмные волосы Эллисон спускались по плечам волнистыми прядями; в глазах спокойствие, которое на первый взгляд можно было счесть за смирение, но ты знал, что это не про неё, даже после всего случившегося — нет. — Я понимаю, почему ты сделал это. Не только из-за того, кем является моя семья. Я знаю, ты чувствовал себя одиноким. И та сущность, что живёт в тебе, — такая же, как теперь и во мне, — она не дала возможности решить проблему хоть сколько-то по-другому. Я понимаю. Понимаю это оттого, что и сама знаю: больше не будет всё как прежде. Я никогда ни с кем не смогу об этом поговорить хотя бы потому, что никто не поймёт. И я не знаю, что бы сделала на твоём месте. Я тоже чувствую себя одинокой, Питер. И из всех, с кем я могу этим поделиться, — только ты. — Она смотрела в твои глаза, не пытаясь сжечь, уничтожить тебя без остатка взглядом. Тебе казалось, ты даже не дышал в тот момент. Ты в прямом смысле разрушил её жизнь, так что даже и не мог рассчитывать на понимание со стороны этой девчонки. — Я знаю, что ты заметаешь за мной следы, все мои жертвы находят растерзанными, будто после нападения диких животных. Ты не стал бы так делать, не будь в тебе ни капли смятения или ни грамма хоть какой-то доброты. — Она замолчала на долю секунды, ровно столько тебе понадобилось, чтобы перевести дух и получить от неё новый удар: — Я перестала тебя ненавидеть.       Ты ошибался, решив, что сломал её. Это именно она ломала тебя теперь. Ненависть — чувство куда более понятное, привычное для тебя.       Как только Эллисон обернулась в ту ночь, вся ситуация покрылась для тебя совсем иными красками. Ты больше не хотел видеть её своей жертвой, не хотел быть Виктором Франкенштейном со своим неподдающимся влиянию чудовищем. Ты затащил Эллисон в подвал, вход в который прежде был завален всяким хламом, — ты расчистил его ещё давно, вот только ни разу до этого момента не имел достаточно сильного желания воспользоваться помещением.       Всю ту ночь ты так и просидел у двери, слушая её истошные крики, угрозы. Как она неистово колотила руками по массивной деревянной двери и обещала ублажать тебя каждый день даже в своём обычном состоянии. Ты помнишь, как тогда вздрогнул, потому что понимал, что на самом деле отчаянно этого желаешь — чтобы Эллисон хотела тебя. Не тот монстр, что сыпет обещаниями в подвале, а настоящая Эллисон — человек с чувствами и эмоциями, нежной кожи которого тебе так сильно хотелось коснуться.       Наутро вы вместе наблюдали, как стремительно заживают её раны на руках — костяшки были разбиты в кровь, а некоторые пальцы от бездумных ударов даже сломаны.       Именно тогда ты понял, что всё изменилось: ты больше не был один.       И тебе казалось, что всё становится лучше, твоя жизнь обретает новый смысл. Но, возможно, есть существа, которым просто не предначертано быть счастливыми. На раздаче удачных концовок они последними занимали очередь, и вот где-то за ними стоял и ты.       Палач пришёл в образе хрупкой, милой на вид сестре отца Эллисон.       Кейт Арджент расчёсывала своей племяннице волосы, рассказывала сказки да придания о страшных волках и отважных смельчаках, что спасали от тех людей. Но всё это было так давно, никто бы уже и не узнал в Кейт ту прежнюю девушку, что знала иные ценности, кроме тех, которые имела теперь, — предназначение, дело семьи — то, чем она впредь живёт.       И сейчас этот дом, что был вам спасением, стал ни чем иным, как капканом, ловушкой для твоей Эллисон. Что сделает с ней её семья, ты знал. Для них нет никаких преград: видишь монстра — убей его. Десятки лет это правило укоренялось в их мозгу, и сейчас его исполнение было доведено до совершенства. Ты знал, что они спустят курок, несмотря на любые родственные связи.       Кейт выследила её, она узнала ваш секрет. И всё, что могла сделать в этой ситуации, — решить проблему, как умела. Остальные охотники из семьи Арджент тоже уже собрались в этом месте, и ты чувствовал их запах, когда шёл к дому.       Всё просто: сбежать, уйти, никто и не узнает, что ты стоял здесь, готовясь к решающему шагу. Ты множество раз уходил от погонь, спасался от смерти ценой чужой жизни. В этой ночной слишком спокойной тьме ты мог бы остаться лишь свидетелем страшной трагедии, в которой отцу приходится стрелять в собственную дочь. По твоей вине.       Но вовсе не это так настойчиво всаживало иголки в твоё сердце, выворачивая наружу истинное нутро.       Ты мог бы сбежать, Питер. Конечно, ты мог!       Но ты делаешь шаг… А за ним и следующий. Уверенно и твёрдо как никогда. Будто ни в чём и не был прежде уверен так, как в том, на что отважился сейчас.       Вам не выбраться. Этот суд обречёт вас обоих. Но ты согласен умереть рядом с ней. Только бы она тоже этого хотела, только бы она тоже была согласна стоять рядом с тобой и хотя бы в этот момент сама, искренне, не будучи монстром, желала коснуться твоей руки.       Ты мог бы выбраться и сбежать, начать жизнь где-то в другом месте, как делал это уже десятки раз, но теперь ты знал кое-что для себя новое: вдвоём с ней в темноте лучше, чем на свету одному.