R E D F L O W E R

Юнона рождается и умирает каждый день. Просыпаясь на заре, она, едва осознавая себя из-за дымки неоконченного сна, который так и манит лечь обратно на грязный матрац, свернуться клубочком и снова забыться, вместе с другими девушками начинает масштабную уборку. Собирая с пола бутылки и вонючие окурки, оттирая с ковров засохшую блевотину, а с постелей – следы ночного соития, она мечтает о том, чтобы чума поскорее пожрала этот проклятый город. Дануолл… Истинный рай для богатых и глубины Бездны для нищих. Город, где смерть свирепствует на костях бедняков, умирающих под порогами домов аристократов, затянувших окна плотной тканью занавесок. Отгородившихся от остального мира. Ожидающих, когда вся чернь вымрет. Защищенных от ужасающей болезни чудодейственным эликсиром Соколова. Как же сильно Юнона мечтала быть одной из них. Она презирала их и ненавидела, но в то же время сердце ее поглощала едкая зависть. Юноне так хотелось родиться в богатой семье, быть окруженной шелками и бархатом с самого детства, есть из серебряных блюдец и пить бренди «Кинг-стрит» или тивианское красное вино в компании не менее благородных подруг. Но она была дочерью прачки и подругами ей с детства были потрепанные лишайные кошки, с которыми она дралась за объедки с чужих столов, когда матери в очередной раз не платили за работу, а женщине не хватало смелости, чтобы напомнить об этом своим заказчикам. Тереза была слишком доброй, слишком слабой, а потому и не смогла дать отпор офицерам, когда те пришли за ней, обвинив в краже, которую та не совершала. Она не стала отпираться, не стала бороться и что-либо доказывать, просто одарила дочь последним грустным взглядом и ушла. Навсегда. А Юнона осталась одна в маленькой съемной квартире, за которую нужно было каждый месяц чем-то платить. И только золотая побрякушка, которую она ловко умыкнула из кармана знатного мужчины, покупавшего персиковые пирожные для своей пухлощекой дочери, сделала Юнону счастливой на короткий промежуток времени. Потом деньги кончились и все стало еще хуже. Когда Юнону выгнали за неуплату из квартиры, она долгое время скиталась по улицам, находя себе убежище на ночь в тихих закоулках. Подобно крысе забиваясь в проемы между домами, она обустраивала себе лежанку из собственной одежды и вещей, укрывалась детским дырявым пледом и засыпала. И только во снах своих она была той, кем быть всегда хотела. Принцессой, что жила в самой высокой из белых башен королевского дворца. Маленькой благородной леди, любой каприз которой немедленно выполнялся. Спустя несколько дней, когда от голода у нее почти не осталось сил, а от любого огрызка, найденного на помойке, ее выворачивало наизнанку и желудок по-предательски саднил, отказываясь принимать в себя что-то гнилое или испорченное, Юнона расплакалась, осознавая свою беспомощность, слабость и одиночество. И на звук ее хныканья пришла женщина, разодетая во все яркое и вызывающее, с волосами цвета ржавчины, украшенными позолоченной приколкой, инкрустированной разноцветными стеклянными камушками и длинным фиолетовым пером. Она не хотела пожалеть девушку или же подкинуть ей пару монет на нормальный ужин. Нет, она заставила Юнону встать и внимательно оглядела ее с ног до головы, оценивая на пригодность, как залежавшийся товар на одной из магазинных полок. — Что ж, порой к нам захаживают неприхотливые… Сгодишься, — задумчиво произнесла она и колким взглядом посмотрела беспризорнице прямо в глаза. — Девочка хочет яблок? Душистых, красных… И Юнона еле слышно выдавила из себя «да». Она была слишком голодной, слишком уставшей от тяжелой жизни на улицах в одиночестве, чтобы отказать. Тогда она не думала о том, для чего сдалась этой женщине, так как все мысли ее занимали мечты о теплом супе и чае с лимоном. Затем ее привели в «Золотую кошку». Там Юнону осмотрели еще раз, откормили, вымыли, одели в свежую одежду, расчесали и дали личную койку в одной из комнат под чердаком. Там уже жили несколько девушек постарше. Все они были очень красивыми, но красота их была искажена печалью, а кожу уродовали красные пятна засосов, длинные розоватые линии царапин и распустившиеся темно-фиолетовые бутоны синяков с желтыми сердцевинами. Тогда Юнона еще не осознавала, что смотрит на себя в будущем, и свято верила, что на сей раз судьба будет к ней благосклонна и люди, давшие ей новый дом, всегда будут добры к ней и станут теми самыми родителями, о которых она так давно мечтала. На свое шестнадцатилетние она прокляла тот день, когда появилась на свет. Ее нарядили в короткое полупрозрачное платьице, скрыли все недостатки кожи под слоем пудры, накрасили губы, подвели глаза и, брызнув на кожу духи с феромонами, отправили в кремовую комнату, вручив ее девичество жирному и потному чиновнику, который больше всех заплатил. Завидев его, она хотела было броситься к балкончику, перемахнуть через перила и рухнуть в речную воду, ведь стать закуской для зубастых миног для нее было куда предпочтительнее, чем лечь под пьяного мужлана, чьи волосы и одежда провоняли тошнотворным запахом дыма. Но балкон был закрыт, и Юнона при всем желании не успела бы совершить задуманного. Ее бы схватили и избили до полусмерти за подобную дерзость, лишив еды и питья на несколько дней. «Мы вложили в тебя слишком много средств, милочка, — сказала бы ей мадам Пруденция, ухватившись костлявыми пальцами с длинными ноготками за подбородок, до боли сжимая, впиваясь в нежную кожу, — Сделай так, чтобы затраты наши не оказались напрасны». И ей пришлось подчиниться. Когтями впиваясь в шелковые простыни, она крепко сжимала челюсти, скрипя зубами от боли. Слезы скопились на ее нижних веках, но она не давала им воли – не хотела, чтобы они катились по ее лицу, размазывая тушь и оставляя черные кривые дорожки на щеках. Она терпела и сквозь пелену соленой влаги, застилающей взор, смотрела на вычурные узоры, украшающие одеяло. Наблюдала за тем, как извиваются золотые нити, образуя цветы и листочки; старалась не зацикливать внимание на боли, пронзившей низ живота и на отдышке мужчины, чье дыхание опаляло ей спину, а мокрые пальцы до боли сжимали костлявые бедра. И она была рада, когда чиновник, утолив свою похоть, оставил ее в покое и, отвернувшись, уснул. Тогда Юнона испытала острое желание накрыть его лицо подушкой, отрезав доступ к воздуху, лечь сверху, надавить посильнее, насладиться приглушенными воплями и ощутить, как тело мужчины содрогается в предсмертной агонии, а затем обмякает. Ох, как ей хотелось отдать его душу на растерзание Чужому! Но она одернула себя, быстро оделась и убежала на верхние этажи, где дала свободу потоку слез и позволила другим куртизанкам, разделяющим ее боль, себя утешать. Тот день был первым в веренице бессчётных страданий, беспросветных мучений, когда женщины, чтобы не умереть с голоду, отдавали себя во власть мужчинам, позволяя им творить с их телами все, что вздумается, осуществлять даже самую безумную фантазию. Юнона ненавидела боль, но терпела, когда кто-нибудь из клиентов «Золотой кошки» ее причинял. Терпела за деньги, за жизнь, которой суждено было длиться ровно столько, сколько тело ее было способно приносить доход. Она радовалась утренней уборке, отвлекающей ее от мыслей о предстоящем дне, но сердце ее болезненно сжималось каждый раз, когда новый посетитель переступал через порог их заведения. Стоя рядом с другими девушками, она молилась, чтобы выбор клиента не пал на нее и облегченно вздыхала, когда тот выбирал смуглокожую Маргариту или светловолосую Нэнси, испытывая странное чувство вины перед своими сестрами по несчастью. А через несколько лет столицу Островной империи поразила стрела смертоносной чумы, и Дануолл стал еще более мрачной тенью себя прежнего. Улицы резко опустели, был введен комендантский час, а районы, где была замечена вспышка болезни, изолировали от остального города, возводя высокие баррикады и выставляя стражу в виде толлбоев, чьи зажигательные стрелы с легкостью разрывали тела любого нарушителя, осмелившегося выбраться из зараженной зоны. Однако чума все равно расползалась по Дануоллу, пожирая его стаями бешеных крыс, покинувших лабиринты подземной канализации, вылезающих из сточных труб, шаркающих в домах за стенами и острыми коготками выцарапывающими себе путь в людские жилища. Они были бесстрашны, а голод их был неумолим. Они бросались на каждого, побеждая не силой, но количеством, с жадностью терзали плоть и пили кровь. И власти, вместо того чтобы сжигать тела умерших, прятали их за тканью белых саванов, оставляя гнить на улицах и прикармливать переносчиков заразы. Но «Золотая кошка» продолжала жить. В ее теплом лоне измотанные ежедневными патрулями стражники находили для себя приют, а в объятьях куртизанок – успокоение, надежду на избавление от опостылевших забот и грезы о светлом будущем. А в день, когда была убита императрица Джессамина, первые симптомы чумы были замечены у Виктории – девушки, с которой Юнона спала на соседних койках. Как и приказала мадам Пруденция, о первых признаках болезни ей сразу же сообщили. Юнона лично принесла ей эту весть, несмотря на то, что Виктория, припадая на колени и разрывая колготки о торчащие из половиц шляпки гвоздей, слезно умоляла ее молчать. На следующее утро Виктория пропала, и девушки начали встревоженно между собой перешептываться, косо поглядывая на Юнону. Но та молчала, не в силах рассказать им о том, как среди ночи парочка бугаев утащили зараженную, сперва удушив ее мешком. Гадать о том, где мадам Пруденция велела им спрятать тело, не было смысла – миноги в реке всегда терзались голодом и за пару минут могли стереть все свидетельства существования девушки с лица этой грешной земли. Однако чума уже пробралась в заведение, очернив золотую кошачью шерсть. Одна за другой куртизанки начинали терзаться головной болью и слабостью, и даже Юнона почувствовала себя нехорошо, когда тело ее начинало трястись от озноба. И только к хранительнице купален, обрюзгшей мадам Пруденции, чума не прикасалась. А Юнона с грустной усмешкой подмечала, что зараза к заразе не липнет. Когда же хозяйка «Золотой кошки» устала бороться с напастью, куртизанкам было приказано болезнь скрывать. Они работали до того самого момента, пока кашель с кроваво-черной мокротой невозможно было сдержать, а боль в мышцах прогрессирующей чумой поражала рассудок безумием. Девушек, ставших плакальщицами, выводили на задний двор и забивали, словно скотину, отдавая тела их все тем же ненасытным обитателям речных вод. И Юнона, наблюдая за этим из маленького окошка под потолком, до которого она могла достать лишь взобравшись на прикроватную тумбочку, содрогалась от страха, так как чувствовала чуму внутри себя, на зудящей коже, в воспаленном от ужасных мыслей мозге. Следующей их общую комнату покинула Анна – низкая, робкая девушка, похожая на хрупкую фарфоровую куколку. И Юнона, разгребая ее вещи в надежде присмотреть для себя что-нибудь полезное, нашла среди ее одежды маленькую брошку из полированной китовой кости, которая была украшена гравировкой из странных, но красивых знаков. Не желая делиться своей находкой с кем-либо еще, Юнона спрятала ее у себя и любовалась вещицей холодными ночами, когда ветер пробирался в щели в старых оконных рамах и, проскользая под тонкое покрывало, забирал последние крупицы тепла, холодными пальцами терзая кожу. Девушке казалось, что брошь пульсирует в ее руках, источает тепло, и порой она слышала неразборчивый тихий голос, где-то в глубине души понимая, что начинает бредить. Однако близость вещицы, резное украшение из белой кости, сжимаемое в руках, даровало ей столь желанное, пусть и временное спокойствие. Она не могла с ней расстаться, постоянно держала ее рядом и вскоре заметила, что чума начала отступать. Глядя на других девушек, Юнона понимала, что как и они уже должна загибаться в приступах рвоты; должна беспокойно стенать, забиваясь в углы комнаты, но вместо этого она чувствовала лишь удивительное равнодушие, взирая, как ее подруг уводят на встречу со смертью. Через неделю у Юноны заболел живот и, вопя от боли, она скрылась в туалете, где неожиданно для себя обнаружила, что чрево ее взращивало в себе дитя. Изуродованное затронувшей его мать болезнью. Маленькое, жалкое. Мертвое. Там, среди грязи, крови и вони ее и нашли остальные. Попытались незаметно пронести обратно в комнату, но одна из куртизанок – подружка давно покинувшей живой мир Виктории, решила отомстить и рассказала обо всем мадам Пруденции. Старая женщина, красота которой давно увяла, лично отхлестала Юнону за неосторожность, ведь девушку не раз поучали, что пить до встречи с клиентом и как действовать в постели, чтобы не понести. И Юнона терпела побои, понимая ее правоту. Затем, будучи запертой, она сжимала в ладони костяную брошку, водя по таинственным символам пальцами и вновь отдаваясь детским, наивным и нелепым мечтам. Не дав Юноне времени, чтобы прийти в себя, на следующий день ее вновь призвали в холл, чтобы очередной клиент, не побоявшийся выйти из дома и пройтись по улочкам, охваченным чумой, смог выбрать, с кем провести час, а то и два, нежась на застиранных простынях. И, на удивление куртизанок, это была женщина. Высокая, стройная и подтянутая. В одеждах, украшенных бутонами алых роз и элегантной маленькой шляпке с вуалью. Она по-хозяйски прошлась перед девушками, внимательно присматриваясь к лицу каждой, и остановилась напротив Юноны. Мадам Пруденция, не одобряя выбора посетительницы, попыталась перенаправить ее внимание на Виллию, стоящую рядом, но клиентка была непреклонна. — Этих чумных крысок оставьте для какого-нибудь отребья, — сказала женщина в шляпке и небрежно бросила хозяйке «Золотой кошки» увесистый кошель. Юнона, краем глаза заметив, как мадам скривилась от подобного обращения, улыбнулась, понимая, что на задетую гордость та никак не ответит. Не рискнет лишиться драгоценной платы. По желанию клиентки они спустились в купальни и, стоя напротив круглого бассейна с журчащей водой, с трудом вбирая в легкие воздух из-за густого горячего пара, Юнона ожидала команд от своей временной хозяйки. Однако та молчала, хитро улыбаясь и гипнотизируя девушку взглядом чарующих глаз, что боле всего напоминали искрящиеся под солнцем сапфиры. И синеву моря… Прохладную и манящую глубь океанов. — Чума обошла тебя стороной, — загадочно проговорила клиентка и, приблизившись, понюхала рядом с Юноной воздух, довольно промурчав, словно холеная домашняя кошка, которую порадовали очередным мясным лакомством. — Не обошла, — призналась Юнона, — но отступила. Женщина улыбнулась, довольно изогнув красивые пухлые губы. — Оберег, — заключила она. — Довольно мощный, но избирательный. Чужой никогда не защищает тех, кто не был бы ему хотя бы чуточку интересен. Юнона вздрогнула. С самого детства она презирала Аббатство с их запретами, но и к Левиафану, с которым они так рьяно боролись, была весьма холодна. Она жила без веры, надеясь только на саму себя и на удачу, которая, пусть и изредка, но все же разбавляла яркими красками ее пресную и однотонную жизнь. — Сомневаюсь, миледи, — отчеканила Юнона, делая шаг в сторону и краем глаза отметив, что в бассейн каким-то чудом пробралась пара миног. И хищников температура воды, казалось бы, совсем не беспокоила. — Я совсем не интересна. — Я не миледи, — процедила сквозь зубы женщина, резко сократив расстояние между собой и девушкой. Лицо ее было прямо напротив лица Юноны, а синева безумно красивых глаз затягивала в свои темные бездонные пучины. — Я была такой же. Обиженной миром, запуганной одинокой девчонкой, никогда не знавшей истинной любви и заботы. Но потом я обрела семью, сестер, силу и цель. И этим я хочу поделиться с тобой… Точнее, моя госпожа, Далила, щедро хочет поделиться. Юнона слушала, с силой сжимая маленькую брошку в руке. Заслушавшись красивыми речами и чарующим голосом, она не заметила, как укололась, и кровь яркими красными каплями окропила белую мозаику у ее ног. А костяная вещица, напитавшись жизненным соком, раскалилась и опалила руку. Вскрикнув, Юнона разжала ладонь, и брошка устремилась к полу, но застыла в воздухе в считанных сантиметрах от мозаичной кладки. Клиентка, двигая гибкими пальцами, призвала вещицу к себе и, любовно огладив гладкие края, протянула брошку обратно Юноне, спросив: — Милая моя, хочешь ли ты изменить свою жизнь? Девушка замялась. Она чувствовала силу и опасность, исходящую от странной женщины и понимала, что миноги оказались в воде не просто так. Юнона догадывалась, что в случае отказа от нее избавятся, как от лишнего свидетеля, столкнув в горячую воду к призванным из реки хищным рыбам. Однако если она согласится, то они без лишних проблем незамеченными выберутся из «Золотой кошки» по черному ходу, который использовался высокопоставленными лицами, не желавшими приковывать к своим персонам лишнее внимание. И Юнона выбрала. Не власть, не силу, а шанс. Шанс обрести семью, шанс избавиться от ежедневных унижений и отвращения при виде мужских лиц. Под покровом серых сумерек куртизанка и ее избавительница покинули «Золотую кошку». Юнона не оглянулась, не хотела смотреть назад, желала забыть. И бригморские ведьмы осуществили ее мечту. Они приодели ее, обласкали и с пониманием выслушали, в свою очередь поделившись знаниями запретного искусства темной магии. Среди них она не чувствовала себя чужой, в каждой ведьме видела и сестру, и любовницу, а в Далиле – великолепную богиню, уступающую по могуществу разве что самому Чужому. Ей хотелось поклоняться, в ее честь хотелось читать заклинания при полной луне, за нее хотелось убивать. И, когда госпожа Копперспун объявила о своем желании вернуть причитающийся ей по праву трон, Юнона, как и весь ковен, поддержали главу ведьм в этом стремлении. Юнона, как и остальные сестры, выкладывалась по полной, чтобы исполнить желание Далилы, чтобы верным служением отблагодарить ее за ту силу, внимание и заботу, которой она окружила каждую из них. Она заслуживала корону, и Юнона была готова вгрызться в глотку любому, кто решится помешать ее госпоже. И, когда ритуал Далилы по захвату тела маленькой леди Эмили почти был завершен, им помешали. Юнона поднимала могильных псов, натравливая их на китобоев, которые то и дело пытались возникнуть у нее за спиной и вонзить клинок меж ребер. Она призывала кровошип, дабы удушить их, но ведьма остановила далеко не всех, и Дауд смог прорваться, а его ближайшие помощники усыпили Юнону и еще одну ведьму дротиками со специальным ядом на игле. В тот день они проиграли, подвели госпожу, заслуживающую счастья не меньше их самих. Их разбили, обезглавили, отсекли от Бездны, обернув темный ритуал против ее проводника, против Далилы. Художницы, желавшей переписать полотно небезупречного мира. Обещавшей истребить несправедливость, подарить каждому нуждающемуся любовь и свергнуть зажравшихся аристократов с верхушек. Однако вместе с ней эта цель исчезла, и ведьмы рассредоточились по всем уголкам империи, со временем позабытые. Все те годы, что Бездна молчала, Юнона пыталась вклиниться в примитивное русло обычной жизни. Пыталась работать, любить и радоваться, но ничто не могло заменить ей того счастья, которое она испытывала, гуляя по заросшим садам у усадьбы Бригмор и совершенствуя свои умения, читая нараспев заклинания в кругу сестер. И жизнь ее блекла с каждым новым днем, бессмысленная и однообразная, и даже брошка из китовой кости более не грела руку, а тихий голос не шептал на ухо красивых слов. Когда же у Юноны не осталось сил терпеть эту тишину и одиночество, это бессилие, с которым она столкнулась, вернувшись в столицу, она ступила на обрыв, под которым плескалась и пенилась морская вода. Чайки, кружа над головой, кричали ей свою прощальную песнь, ветер сильными порывами толкал ее вперед, к краю, а где-то у горизонта заунывно стонал пойманный кит. Казалось бы, сама природа толкала ее к неминуемой смерти и солнце специально слепило глаза, чтобы она, увидев стремительно приближающуюся воду, не ужаснулась, омрачив свой последний миг в мире живых. И Юнона расправила руки и вытянулась, готовая наклониться вперед и полететь камнем вниз, навстречу бархатным волнам и Чужому, что непременно встретит ее на том свете. Но тут мыслей ее коснулась легкая невидимая длань, чью нежность Юнона давно позабыла. Брианна Эшворт взывала к ней, успокаивая не словами, но настойчивым ощущением того, что Далила вернулась из Бездны, а вместе с ней заструилась по ментальным нитям, связывающих госпожу с ее адептами, магия, и тела ведьм вновь начали наполняться нечеловеческой силой, меняя саму их суть. Все потерянное вернулось к ведьмам сполна, а когда-то проигранная борьба обрела новый смысл. И пусть Далиле снова пытались помешать, она силой забрала свой трон, порчей наказав многострадальный город со всеми его жителями. Она дала своим ведьмам власть, которой у них раньше никогда не было, и свободу решать чужие судьбы. И первым делом Юнона вернулась в «Золотую кошку», с удивлением обнаружив, что та, пусть и реконструирована, но не закрыта. Под ее крышей более не ютились шлюхи, а среди перечня оказываемых услуг более не значился интим. Не было и старой мадам Пруденции, сжимающей морщинистыми губами тонкую трубку мундштука. Разумеется, Юнону это огорчило, но она не побрезговала поджечь золотой кошке хвост, пусть и радость от едкого запаха дыма и пламени, пожирающего стены, притуплялась разочарованием от не совсем удавшейся мести. А потом, стоя на пепелище, она ликовала и заливалась громким хохотом. Она сделала это. Стерла самую страшную часть своей жизни, выжгла ее из своей памяти. Уничтожила тяжелое прошлое, чтобы, очистившись от его тяжкого груза, вступить в новую реальность, создаваемую ее госпожой. Нагнав своих сестер во дворце, Юнона принялась чародействовать вместе с ними, подпитывая своей силой императрицу. Она чувствовала движение магии в мире, ощущала, как Бездна взывает к ней, а мир покрывается трещинами, расходится по швам, готовый преобразиться. Затем Юнона почувствовала, как одно из звеньев, по которым перетекает сила, исчезло, будто кто-то с силой выдернул его из цепи, образованной мыслями связанных между собой ведьм. Она открыла глаза, позволяя шипам выступить сквозь стремительно зеленеющую кожу, накопила силу на кончиках пальцев, готовая атаковать, и увидела мужчину в маске-черепе, который хладнокровно расправлялся с ее сестрами, используя против них ту же магию – Юнона видела, как синим пламенем горела метка Чужого, просвечивая сквозь ткань перчатки без пальцев, натянутой на руку. И женщина позволила гневу подчинить себя, подняться и вздыбиться в душе, взять контроль над конечностями. Позволила словам заклинаний вырываться из плена губ, звонко прозвучать в помещении, где сила бурлила, как в котле, и растения в горшках начали расти вдвое быстрее обычного. Она бросилась на избранника Чужого, заведомо зная, что проиграет. Юнона не так быстра, не так сильна, как Корво Аттано, которого Далила позорно лишила сил. Однако Чужой если и примечал кого-то, то было глупо ожидать, что дух из глубин выпустит эту бедную душу из своей крепкой хватки. Так он поступил с лордом-защитником, вернув ему свой знак. Воистину, Бездна подобно гигантскому водовороту засасывала в свои чертоги души любого, кто польстился на ее могущество. Но как Юнона могла предать доверие Далилы? Как могла позволить себе отступить? Нет, ведьма до последнего глушила в себе поднявшийся бурей страх неизбежной смерти. Клинок встречался с клинком, пела сталь. Она и Корво кружились в танце смерти, постоянно пытаясь телепортироваться и ударить друг друга исподтишка. Он, манипулируя потоками воздуха, с силой швырял ее в стены, а она исчезала прежде, чем мужчина успевал нанести колющий удар ей в живот. Юнона криком банши пыталась сбить его с ног, но Корво крепко стоял на земле, прожигая ее взглядом сквозь стеклянные линзы своей ужасающей маски. Ведьма призвала на помощь своих сестер, понимая, что в одиночку его не одолеет, но именно в этот момент, воспользовавшись открывшейся возможность, лорд-защитник телепортировался к ней, возникнув рядом с женщиной и с силой пронзив ее тело острым клинком. У Юноны перехватило дыхание, а сердце, запертое в плену ребер, пропустило удар. Ведьма не почувствовала боли, когда помеченный резко выдернул свой короткий меч из ее плоти, только холод и теплую кровь, что красным пятном расползлась по одежде, впитываясь в темную ткань. Корво ушел, поняв, что прислужница Далилы более не в силах ему помешать. И пусть за порогом его уже поджидали другие бригморские ведьмы, помочь им в сражении Юнона не смогла бы и при большом желании. Жизнь утекала из нее через рваную рану в животе, и женщина медленно, опираясь на стену, сползла на пол. Она не ожидала, что для нее все кончится именно так, но ни о чем не сожалела. Она отдавала свою жизнь во имя дела, которое считала благим и была готова передать свою душу в пользование Чужому, тем самым поблагодарив его за эту искру силы, которой ей посчастливилось обладать. Она почти услышала его саркастичный смешок, когда сорвала со свой черной блузы красный бутон розы и, прижавшись носом к нежным лепесткам, вдохнула ее дивный аромат. Затем силы окончательно покинули ее, и она испустила последний вздох, так и не успев ощутить, как сильно нагрелась старая брошка из китовой кости, что была приколота к груди. И только рука ее в предсмертном жесте с силой сжала меж пальцами хрупкий красный цветок.