***
В мальчика живую легенду они вглядываются с опаской. Мало ли что могло вырасти из него на такой основе. Поэтому на распределении только поглядывают, да по спине хлопают в радостном всеобщем порыве; Гриффиндор, что уже радует. На брата они едва смотрят: очень уж очевиден выбор шляпы, только внутри где-то живет маленькая надежда, что в этот раз она крикнет Пуффендуй, как раз подходит Рону. Однако веры она не оправдывает. Остается разочарованно вздохнуть и заключить пари на следующий год. Кому-кому, а Джинни не место на Гриффиндоре — она настоящая маленькая ведьма. При чем закаленная обществом братьев. Это обещает стать чем-то интересным, поэтому они вновь приободряются, ещё не всё потерянно.***
Рассказ брата они воспринимают так скептически, что обидевшись, он уходит раньше, чем успевает договорить. Фред, стоящий за диваном, и опершийся локтями на его спинку, слегка поворачивает голову и ловит ответную улыбку брата. Это их Ронни. Джордж, сидящий в кресле левее от Фреда, подается вперед и они вместе выдыхают: — Невозможно. Ведь рассказ и, правда, похож на фантастику. Или нечто из её раздела. Случайно встретить Мальчика-который-выжил, завести с ним призрачное подобие дружбы — такие дела определяются временем — напрямую спросить про шрам и не быть при этом посланным — чудо, да и только. Но в чудеся им таки верить и не нужно, они отлично знают, что они реальны. И способны творится их собственными руками. Они уверены, что брат им не врет, не способен сделать это так достоверно, чтобы они поверили. Даже понимают, что так дело и обстояло: некому и не зачем сводить их брата и Поттера. Да и Ронни тогда бы уже давно проговорился, не смог бы умолчать о чем-то настолько важном. Но это не мешает им оставаться настроенными скептически — так подтрунивать над братом намного интереснее. Да и в конце, сам Поттер по точно такой же случайности попадает в команду Гриффиндора по квиддичу на первом году обучения. Можно не верить в случайности, но нельзя их отрицать.***
В Поттера они вглядываются всё внимательнее и внимательнее, иногда приходится тереть глаза, чтобы сбросить усталую пелену и резким движением перепугать часть первогодок. Сам мальчик их махинаций не замечает или предпочитает это делать — близнецы в любом из случаев рады, самим представить страшно как временами смотрятся со стороны. Они признают, что Гарри не так плох, как им могло представляться, и опасения взятой стеной опадают. Но всё же напряжение ещё зудит где-то на кончиках пальцев: его некой странности это не отменяет. Забитый он какой-то, что ли. И голос тихий, не такой как обычно у мальчишек в этом возрасте, готовых в любой момент завопить на всю улицу радостной толпой. Держится особняком, да по вечерам только с Роном сидит в гостиной факультета, и рядом с ними мелькает девчонка с пышной-пышной шевелюрой. Редко. Недостаточно часто и близко чтобы считаться другом. Но, наверное, ей хочется; близнецам-то со стороны видно как досадно поджимаются у неё губы, когда внимания на неё не обращают. Со временем они даже фамилию её запоминают — Грейнджер. Неплохая, даже интересная, но зануда страшная. Единственное, чего они ей желают перерасти это, иначе успеха с друзьями у неё никогда не будет. А потом одним вечером они остаются в гостиной вместе с Гарри и Роном. И слушают о том мире, в котором вырос известный всеми мальчик. Он рассказывает, не запинаясь и даже голос ни разу не дрогает, но от этого у них смелости больше не становится и они так и не решаются заглянуть ему в лицо. Только по спине хлопают осторожно с единым: «Не сутулься» — потому что кому-кому, а ему стоит держать плечи расправленными. С того дня они признают, что совсем не странный этот мальчик Гарри. Просто не привыкший ещё. И всех готовых сказать обратное осторожно теснят подальше, в темные углы; всё же иногда из палочек сыплются страшные искры.***
А потом вспоминают про шалости, и забытая карта извлекается из самого дна чемодана. Вновь попадая в цепкие мальчишеские руки. И жизнь опять яркая бьющая по глазам светом несется мимо, как пейзаж что сливается в одно при движении поезда. Одна удачная проделка следует за другой, раз на четвертый они попадаются, всего лишь из-за малой неосторожности и пару ночей не покидают башни — лучше переждать и подумать над планом тщательнее, чем вновь попасть в руки Филча. От скуки, ночью, они разглядывают карту при свете волшебной палочки — и высматривают знакомые имена. Все в постелях и это совсем не интересно. Ради забавы они пару раз шуточно толкаются локтями, в особо удачный момент, попадая по ребрам — но это не длится долго: соседи по комнате разбуженные чужой возней, недовольно бурчат из-под одеял и приходится свернуть малый бой. И вновь взглядом вернуться к старому листку пергамента. Скорее из-за нежелания спать, чем из любопытства они рассматривают имена в соседних спальнях. Некоторые хороши известные, другие они знают лишь потому, что человек учится на их факультете, парочку они слышали, но в лицо человека не узнают, не так уж он и важен. А потом очередь доходит и до спальни их брата. Много имен первокурсников, из которых они вылавливают хорошо известные: Гарри и Ронни. Оба на месте и близнецы даже разочарованно вздыхают, ни капли азарта нет в крови этих двоих. Вообще тогда непонятно в кого же пошел их брат, но точно не в них. С Гарри немного понятнее, и они лишь сговариваются слегка его растормошить, гляди у него и хватка к подобным вещам проявится. Лишь из-за того, что уже начали, а делать больше и нечего, они высматривают рядом второе знакомое имя — слегка удивленные, они трут глаза, наверное, не нужно было читать при свете палочки, их уже начинает подводить зрение. Рядом, даже слишком близко, мелькает рядом с Роном кто-то ещё; они переглядываются, не кажется ведь? Оба видят одно и то же имя, незнакомое и даже мельком не слышанное. Карту сворачивают без разговоров, как и прячут обратно. И только плечи поникшие выдают то, как они расстроены — потому что даже карта больше не является надежной. Потому что даже Карта Мародеров может ошибаться. Ведь никакого Питера Петтигрю на Гриффиндоре нет. К этой теме они не возвращаются, пусть теперь и понимают, что карта вовсе не идеальна. Им приходится быть внимательными, чтобы сразу же заметить новый сбой, но время идет, а карта больше ни разу не ошибается, прямо как прежде. Они только недоуменно растрепывают волосы на затылке, лишь догадываясь о причинах. Странно всё это. Они вводят Гарри в курс игры, первое время особенно сильно страхуя, а потом враз оставляют, как птенца что таки вылетел из гнезда. Неплохо так, с зигзагами. Ведь первую игру с его участием Гриффиндор выигрывает. Братья треплют ему волосы и обещают прозвать мальчиком талисманом, если с ним они выиграют самое малое юбилейное количество игр. И довольно жмурятся, когда Гарри, наконец, улыбается не сдерживаясь. Дела налаживаются. А потом посередине обеда карта снова показывает им, то имя. Они разворачивают её, прикрывая обложкой какого-то удивительно тонкого учебника, и рассматривают лучший путь побега, на урок идти не хочется. А потом прямо рядом с ними, появляется это имя, будто бы этот кто-то идет. И они ищут. Смотрят в нужном направлении и видят только Гарри и своего брата. Те двое замечают их взгляды и приветственно кивают, близнецы растерянно в ответ тоже. Чертовщина какая-то. Никого чужого, никого незнакомого, только имя выведенное чернилами на пергаменте. Точно что-то не так — решают они переглядываясь. И в следующий раз выискивают имя на карте намеренно — оно словно прилипло к имени их собственного младшего брата. Они ещё раз внимательнее проходятся по именам людей со своего факультета. Находится около трех Питеров, но ни один из них не Петтигрю. Они не так глупы, чтобы вновь верить только в неточность карты, она показывает им то, что есть — и ни разу до и после этого не подвела их — и сейчас раскрывает им нечто большее, чем простое местонахождение всех обитателей Хогвартса. Они чувствуют, как приближаются к какой-то тайне, уже давно покрытой не одним слоем пыли, и забытой многими, иными скрытая. Они впервые направляются в библиотеку не ради великого замысла, а за информацией. Вначале они даже теряются, неизвестно ведь что именно нужно искать: книги, статьи, газеты или нечто с ещё более отталкивающим содержанием. Поэтому надежда тухнет робким лучиком, так и не становясь солнцем. Они одни наедине со своей проблемой, о которой и не расскажешь кому-то. Фред неопределенно ведет плечом, указывая и на объем и на размытость поисков, уголок губ криво тянется вверх; Джордж только кивает, такой же напряженный и растерянный. Он же первым и идет вдоль высоких стеллажей, забитых книгами, оминая редкие небольшие столики, на которых грудами свалены отдельные тома работ. Пыль вздымается вверх и тянется за темной мантией, оседая на ней же серыми неаккуратными пятнами. Фред улыбается, но решает ничего пока не говорить брату. Только сам заботливо стряхивает пылинки с ткани. Солнце тянется к горизонту, который готов принять небесное светило в свои объятия. Яркие последние лучи проникают сквозь старые, местами потрескавшиеся, окна в библиотеку, накрывая своим мягким светом две уставшие фигуры. Пыль легко кружится в воздухе. Фред тянет измученную, но довольную улыбку и его брат только приглушенно смеётся в ткань мантии, уронивший голову на руки. Они таки сделали это. Нашли, не оплошали. Перед ними громкая газетная вырезка, для того времени; кажется, её даже старались упрятать подальше от остальных, будто бы она совсем не для студенческих глаз, а убрать совсем нельзя. Память? Или же жестокое напоминание? Они ещё не знают, не вчитывались в текст, вгрызаясь любопытством за створку тайны. Лишь мельком заглянули, слегка приоткрыв. Не то, наслаждаясь победой, что упоительно сладко бежит по венам вместе с горячей юношеской кровью, не то, боясь, можно поспешить, но также и легко потерять всё. Они сейчас слишком открыты. Уязвимы для остального мира — загляни, кто к ним и спроси, чего же это они, сами близнецы Уизли, делают в этом забытом месте, они раскроют давно придуманную отмазку, увлекательную историю неожиданного путешествия в нелюбимое место. Но до правды докопаться легко, лишь дерни тонкую фальшивую обложку, что прикрывает пергамент, суть их интереса. Ведь не всё так легко как кажется. Они не глупы, чтобы осознать: газетная вырезка не так просто затерялась дальше остальных, что не ищи ты именно её, не заметил бы; имя, выведенное на Карте Мародеров, не просто так не мелькает на видных местах, и неспроста проявилось. Все тайны рано или поздно раскрываются; так почему бы им в этот раз не приоткрыть створку секретов? Удача сама улыбнулась им, не знак ли? Они осторожно подхватывают найденное, с виду, такое старое, что сейчас раскрошится, и прячут в широких, прямо для этого и созданных, рукавах. И направляются к выходу, небрежно возвращая взятые для отвода глаз книги на места. Никто и не думает подозревать их. Потому что никто и не догадывается, как близко они подобрались к ядру этой тайны. Ведь об этом не знают, даже они сами. Под покровом ночи — самой надежной их спутницы и сообщницы — они вновь извлекают на свет, уже волшебной палочки, ту самую заветную вырезку из газеты. Фотографии приходят в движение, хотя, кажется, и не прекращают его, и если не приводят их в ужас, то прохладный ветерок, однако проходится по спинам. Ведь лицо человека на снимке, самом большом и первом, безумно. А безумие не заразно, оно пугающе. Пальцы подрагивают, плечи как-то опускаются, и нет предвкушающих улыбок, только ночь и острая ухмылка возрастающей луны. Тайна не скрывает за собой ничего веселого, лишь боль чужого прошлого. Уже почти близкого — они искали ради того, чтобы выяснить, ошибка ли это карты, а нашли фатальную чужую, связанную, как это уже нестранно, с Гарри. Наивным и забитым, воспринимающим всё обычное, как диковинку. От такого сжимается сердце. И тошнота подкатывает к горлу. Как же нечестно это по отношению к мальчику! Они сдерживают порыв вскочить на ноги и сразу же помчаться будить Гарри. Ноги не держат их, а ночь плотно окутывает замок; они и не уверены, что сейчас сами сбитые с толку и взбудораженные смогут четко выразить хоть одну мысль, они скорее запутают других, и увязнут сами глубже в тайнах. Они уже ступили на неправильную тропу. И кто знает, как низко во всем этом упадут? Они сильнее переплетают пальцы, ободряюще сжимая родную братскую ладонь — всё же их двое и они со всем справятся. А утро словно остужает их: болезненных и не выспавшихся. Они вылезают из постели — одной, потому что спать и не ложились, только обсуждали варианты дальнейших событий — и на чистых рефлексах приводят себя в относительный порядок. Лишь волосы и топорщатся. С середины занятий они сбегают — невыносимо держать в себе что-то такое; нужно рассказать хоть кому-нибудь! И они знают подходящую кандидатуру. Путь к кабинету они знают наизусть; с паролем проблем тоже нет, немного хитрости и умений, а также терпения, и он в их руках. А уж уговорить директора поговорить не сложно, главное сказать, что важно. Дамблдор заинтересовано смотрит на них через стекла очков, и в расслабленном лице его видна снисходительность. Он уж точно им поможет. — Вы ведь знаете, что это? — Фред протягивает вперед Карту Мародеров и почти дыхание задерживает. Не могли же их шалости оставаться незамеченными и им; уж директор должен был видеть. Директор по-доброму усмехается и взгляд его и без того голубых глаз, кажется, светлеет ещё больше. — Ах, это, — он берет карту в руки. И кивает себе. — Конечно же. Торжественно клянусь, что замышляю только шалость! И под легким прикосновением палочки она открывается, как бутон цветка, что созрел для своего пышного цвета. У близнецов даже воздух выбивает из легких от этого. Но у них нет времени для лишних вопросов, поэтому взяв себя в руки, они поднимают взгляды. — Профессор, может ли она… соврать? — спрашивает Джордж; Фред тут же поддерживает его. — И показать того, кого уже давно нет в живых? Дамблдор задумывается и медленно качает головой. — Невозможно. Это сильные чары, вряд ли они способны на подобное. — И на них смотрит, на этот раз карту сворачивая. — Шалость удалась. А дальше идет ни один вопрос и правда тайны прошлого. И они рассказывают, потому что нет никого более надежного в Хогвартсе, чем профессор Дамблдор. Они думали так до этого момента. А потом нечто размытое, смазанное обитает в их мыслях. Нет понимания того, как до этого дошло. Они возмущенны, это рокочет внутри них и когтями дерет внутренности, но они и не могут пойти против. Нет той мощи. Профессор сказал подождать, это требует расследования, для этого нужны доказательства — для того, чтобы упрятать кого-то в Азкабан достаточно косвенного указания. Они больше не могут спокойно смотреть на крысу Рона. Им чудятся чересчур умные маленькие глазки, что взирают на них с насмешкой; им видится даже, как линия рта изгибается жесткой улыбкой. Улыбкой у крысы. Они слишком часто начинают качать головой: так легче сбрасывать наваждения, но и заметнее для других; кажется, даже Ронни смотрит на них чудно, будто видит что-то новое. Они картинно ощупывают головы и говорят про рога. Шутки призванные скрыть их напряжения слетают с губ даже проще. А потом водоворот событий заставляет их не думать об этом. Через время они даже смогли себя успокоить. Сейчас это никак не касается Гарри, это не вредит ему, а вот правда может ужалить больно. Он ещё слишком мал, ему лучше не знать. Не видеть, как на самом деле ужасен этот волшебный мир — а пока, они послужат так называемому благу, храня молчание, насквозь пропитанное ложью. Не рассказывать пока не спросят — не притупление уверяют их; но всем же известно, что прямо и конкретно никто и не спросит, никто ведь и не знает. А утаение этого ядовитым укусом вгрызлось в кожу, проклятием расползлось по ней, а яд, по венам, дальше, с кровью однажды дойдет до сердца — эта смерть медленная, и никому неизвестно кода именно она наступит. Они прячут тайну внутри себя. И будут скрывать, пока не спросят. Их судьбу пропитывает ирония.***
За пару лет они подзабывают первое ощущение горечи во рту от ужасной правды. Они всё также проводят время с Гарри и его небольшой сформировавшейся компанией, и нет уже острого ощущения в груди, лишь иногда совестливый взгляд проскользнет наружу и сразу же потонет под братским толчком в плечо. Ведь никому это не нужно. Нечто лишнее в маленькой идиллии. И кажется, вот оно спокойнее время, можно забыть обо всем что тревожило, оставить несказанное позади и вздохнуть свободно, не скованным в никакие цепи — да только поступь у беды всегда беззвучная и подкрадывается она со спины. И первые газетные статьи накидывают на шею удавку. Правда, как никогда близко. Сириус Блэк на свободе. Гарри, кажется, не знает о Блэке вообще ничего. Поэтому вместо опасных вопросов о правде, у него обычный интерес и желание узнать, почему именно он. Почему он вновь чья-то цель. Близнецам стыдно, до ярких пятен покрывающих щеки, но им от этого легче, ведь он так далек от настоящего. Они лишь ободрительно хлопают его по спине, как раньше, до всего этого, и за улыбками прячут что-то подобное словам извинения. Тем, что никогда не будут произнесены вслух, которые никогда не потребуются; доказательства вины нет. А свидетели лишь одно название и фигура, скрытая в тени, известная всем, но в тот же момент никем не названная. Они слишком рано уходят из большого зала. Настолько, что удивленные взгляды тянутся за ними вслед цепочкой. И только слегка кривоватые улыбки, смахивающие на ухмылки, спасают их; признак новой задуманной шалости, думают ученики, соль, попавшая на раны, признают они. И тихо шуршат мантии. В тот вечер они впервые срываются. Не возвращаются в спальни, находят укромный уголок, скрытый от внимательных чужих глаз, и остаются там до самого утра. Джордж влетает первым, помещение небольшое, но идеально подходящее им, поэтому ударяется о стену, но сползая на пол, от душевных терзаний, даже не потирает явно ушибленного плеча. Это делает Фред, зашедший разу же за братом; он опускается на корточки и лицо его непроницаемо, лишь губы сжаты сильнее, чем нужно. Он пальцами растирает плечо, осторожно ощупывает, и, замечая что-то для себя, постепенно наращивает силу надавливаний на него. Кажется, это не то, что нужно делать при ушибе, но его успокаивает. Джордж впервые за всё время пребывания в комнате поднимает на него глаза. — Что нам делать? — проваривает он почти одними губами. Фред поворачивает голову вбок. Его ладонь всё ещё покоится на плече брата, вот только пальцы соскальзывают вниз, по ткани рукава, и руки повисают вдоль тела безвольно. У него нет для брата ни единого ответа. Он не может найти их даже для себя. Он устало прикрывает ладонью глаза и раздраженно потирает лоб; Джордж подтягивает колени к груди и скрывает в них лицо. — Не знаю… — лишь запоздало раздается в комнате. Они засыпают у стены, прислонившись, друг к другу плечами.***
Первый снег такой ожидаемый, но всё равно внезапный, белой шапкой накрывает яркие макушки и снежинки, от легкого порыва ветра, попадают не только на головы, но залетают и за ворот формы. Фред забавно брыкается и с легкими ругательствами потирает спину, призывая скорее растаять осколочкам льда, и водой испариться на горячей коже. Одеты они тепло, а после игры в снежки им и вовсе жарко. Распаренные они оттягивают шарфы, ослабляя узел, и морозный воздух проходится по влажной коже. Призыв Ронни, скорее напоминание слов матери, о болезни никак на них не действует, проходит мимо с парой шуток брошенных вслед. Это их уже давно не волнует; никакой болезни не дано сравниться с ядом, что бежит по их венам. Несмотря на удушающую жару, от бега и теплой одежды, пальцы покалывает; они направляются в замок. Отогревать замершие руки около камина. Тогда, наверное, они и слышат от Гарри решающие слова. Его разрешение на посещение Хогсмида не подписано опекунами магглами; разочарование от этого и боль пропитывают его слова, а брови сходятся на переносице. Гарри лишь слегка зол, что всё зависит от одной единственной подписи и слов согласия. Близнецы даже предлагают подделать всё, но в ответ парень качает головой. Честный до самых костей. Они даже показательно кривятся, он улыбается. А потом все расходятся по комнатам, но не они. Их лица слегка освещены пламенем, горящим в камине, однако это одновременно отбрасывает на глаза тени. Настоящие, почти осязаемые, скрытые обычно ярким светом. Темные круги под глазами итог бессонных ночей не так уж и сложно скрыть от других. Они не пересекаются взглядами. Ответов у них нет, мысли и так ясны. Только дрожь бьет сильно, с промежутками, как от холода, да около камина тепло, даже жарковато. А ладони холодит. Ведь рядом с ними по краю кружит ложно обвиненный человек и правда; один толчок и пропасть распахнет свои объятия. Страшно, но по-другому никак. Рты словно бы заклинанием сомкнуты. Как в клетке с золотыми прутьями и доброжелательным похитителем, но одна неверная фраза и дверца открыта, а внутри пусто. Лишь кусочек земли в саду перерыт. Преувеличение, конечно, но и такое бывает. Они приходят к выводу и правильному решению почти без слов, и лишь детали обсуждают тихо быстрой парой фраз. Свет от огня отбрасывает причудливые тени, похожие на кляксы, на пергамент и впервые Карта Мародеров словно бы жжет им руки. А они в который раз за последнее время планируют вовсе не шалость. Возможно, это всего лишь вина и замучившая их совесть. Кто знает. За пару ночей окрестности заметает знатно, ноги дальше расчищенных дорожек увязают в снегу до самых колен. Во внутреннем дворе стоит гам и веселый визг: от игр снег попадает и под одежду. Большое скопление народу постепенно исчезает, уходя под присмотром в Хогсмид, и редкие первокурсники ещё мелькают на улице, Гарри среди них фигура очень заметная, всё же он здорово вытянулся за лето. Им удается его схватить не только за счет того, что не теряли из виду, а ещё и потому, что даже если он под мантией-невидимкой следы на снегу, однако, остаются. Всего-то и нужно, что внимательно смотреть да схватить с двух сторон, лишних глаз уже нет. А ведь этот дурак, таким образом, мог и попасться, да и не лучший путь это к желанному месту, есть безопаснее и короче. Поэтому уводят чуть дальше, позволяя тогда вырваться, и смотрят в разгневанное лицо без капли сожаления или страха. Это ему на пользу. Карта Мародеров в последний раз оказывается в их руках, старая, но с виду презентабельная, и руки уже не жжет, греет. Будто бы это правильно, так и нужно было всегда. И даже она стремилась к мальчику-который-выжил. Они отдают её без грусти. С ней было хорошо, и сослужила она им неплохую службу, но время поменять владельца. Они смотрят вслед Гарри без печали. Только сердце, наконец, бьется размеренно, без колющей боли, и яд, кажется, сбавляет свою концентрацию в крови. Это не искупает их вины, как и не оправдывает в сокрытии правды, да только спокойнее теперь, потому что открытие тайны под носом у нужного человека. Он заметит, они знают, верят. Снег так же холодит кожу, пальцы покалывает от мороза, щеки алеют — всё такое же неизменное, как и их беспомощность перед этим. И единственное, что им под силу, так это отдать карту Гарри, перебросить поиск ответов на него. Так легче. Но это не означает, что груз с их плеч снят; они как по долгу обязаны перед ним, если он и не знает, даже если придется пострадать или отдать жизнь. Ведь из волшебных палочек временами всё также сыплются страшные искры.