Быстрее скорости света в вакууме

Ромка сразу его приметил, издали. Еще со своего турника, который больше был похож на «воронье гнездо» на фок-мачте пиратского корабля: маленький пришкольный стадион с него просматривался во всех направлениях. Даже перед таким трудным классом, как пятый, когда, казалось бы, надо отдыхать и набираться сил, лето тянулось бесконечным морским змеем, выброшенным на берег и высушенным в калильном песке. Шла всего первая неделя августа, а Ромке уже до смерти надоела и эта жара, и ловля бронзовок с потрескавшимися спинками, и игра в футбол полусдутым мячом со знакомыми мальчишками, и недосягаемый синий «Аист», на котором его папа никогда в жизни не дал бы проехать и десяти метров… В общем, целыми днями Ромка умирал со скуки. Детскую библиотеку, сырую и контрастно- прохладную, он методично, порциями уносил к себе домой весь июль, пока в его формуляре не закончились строчки. Видика у них дома еще не было, а просто смотреть телевизор папа не разрешал, и мама, которая никогда не стала бы отважно сговариваться с сыном и обещать ничего не говорить отцу о включенном телевизоре, раз за разом предлагала Ромке найти себе какое-нибудь другое развлечение. Идей у него было навалом: что-то он почерпнул в «Пионере», что-то услышал от ребят со двора, до чего-то додумался сам. Самыми простыми были тихие, спокойные вещи вроде тяжелых гроздьев солевых кристаллов, которыми обрастала обыкновенная швейная нитка, натянутая между двумя банками, или бумажные хлопушки с двустворчатыми карманами, или невидимые чернила из лимонного сока, которые проявлялись, если помазать бумагу водой с капелькой йода. Немного хуже стало, когда Ромка открыл для себя папье-маше: старые бумажные обои из рулона, оставшегося после ремонта в прихожей, замечательно мокли и мялись, а еще у мамы была маленькая вазочка чудесной формы – Роме чудовищно захотелось сделать ее бумажный слепок. Слепок он бы просушил и затем покрасил вызывающе-яркой гуашью, чтобы ставить туда привезенные тетей из-за границы акварельные цветные карандаши – шесть разноцветных волшебных палочек, таких в классе больше ни у кого не было. Однако случилась беда: перед оклейкой Рома забыл смазать вазочку маслом, и когда форма застыла, она начисто отказалась отдираться. Сначала он ковырял ее перочинным ножиком – аккуратно, вдумчиво, чтобы сохранить и свой слепок, и его горе-субстрат, но папье-маше все никак не поддавалось, и кончилось тем, что Ромка, уныло держа вазочку под струей воды в ванной, битый час снимал серую бумажную кашу пальцами. Когда оказалось, что вместе с обоями отошел и сусально-золотой слой тонкого ободка вазы, мама отругала его очень рьяно и спрятала все рулоны. Но и на этом Рома не приуныл, потому что в рубрике «На научной волне» все того же «Пионера» прочитал про то, как все тела, включая воздух, способны расширяться при нагревании. Журнал предлагал простенький опыт для подтверждения этого впечатляющего физического закона, и Ромка немедля его повторил: налил подкрашенной чернилами воды в бутылку из-под «Дюшеса», а в крышке проделал дырку и просунул туда соломинку. Потом бутылку с плотно закрученной крышкой поставил в большую стеклянную банку и в ту же банку аккуратно прилил кипятка. Его научным полигоном была кухня, чтобы не бегать далеко за банками и бутылками, поэтому не стало совершенно никакой неожиданностью, что мама рассвирепела, когда увидела, что белоснежное полотно занавесок пропало за синими всплесками. - Зато у меня получился роскошный фонтан, - попробовал Ромка метод «позитивной аффирмации», о котором тоже прочитал в каком-то журнале. Мама посмотрела на него странно и отправила отмывать занавески. А потом зашла в ванную, где Ромка возился в остывшей воде (чернила оттирались из рук вон плохо), и предположила, что, возможно, пока лето, ему стоит пользоваться случаем и побольше бывать на улице. И если первое время таким исходом Рома был не очень доволен (всю кухню и весь стеллаж с отцовскими инструментами ведь из дома не вынесешь), то спустя какое-то время его посетила, пожалуй, самая грандиозная из всех его идей – на такую было бы как раз кстати убить весь остаток лета. Он решил сконструировать себе свой собственный велосипед. Раз папа не давал «Аиста» и, более того, даже не обещал купить Ромке какую-нибудь «Каму» за отличную учебу (а без этого и стимула-то никакого не было), то Рома твердо решил обеспечить себя самостоятельно. В паре улиц от школы была старая свалка, недавно кое-как переделанная в стройку: теперь там возводился жилой дом, но среди остатков былой роскоши ребята из школы частенько отыскивали какие-нибудь сокровища в виде кусков автомобильных двигателей, старых часовых механизмов и лоскутов жженых покрышек. А так как день сбора металлолома в этом году еще не настал, Ромка вполне справедливо решил, что найти на свалке такую распространенную мелочь, как велосипедную раму – плевое дело. Точно так же можно будет отыскать и колеса, а если колес не будет – собрать их из обода, спиц и резиновой ленты… Словом, проект пока что, конечно, был сыроват и все еще открыт для доработок, но Рома решил взяться за него серьезно, а если он за что-то брался серьезно – он был уверен, что приложит все усилия, на которые только способен. Была только одна главная проблема, но зато она поражала своими габаритами: начальником строительного проекта в непосредственной близости от склада вожделенных деталей был Ромкин дядя, папин брат. Это был вечно волнующийся, взбалмошный человек, который несколько раз предостерегал Ромку от появления на стройке, так как очень уж не приветствовал все его похождения дальше собственной комнаты. Если бы он увидел, как Рома копается в куче металлолома или, того хуже, выковыривает оттуда ржавый велосипедный обод, то точно доложил бы об этом Ромкиной матери, и остаток лета прошел бы в тихом мушином сне дома без прогулок, мячей и даже чернильных фонтанов. Поэтому для этой идеи ему нужен был компаньон. Желательно кто-то юркий, мелкий, поскромнее и помладше, чтобы спокойно шастал там, где скажет Ромка, и приносил что требуется. А еще мелким обычно охотнее дают с собой вынести с обеда конфету или какое-нибудь печенье – можно и поделиться заставить, так как дома у Ромы такая еда отчаянно не приветствовалась. С горем пополам подходящий компаньон нашелся довольно скоро: за ним-то Ромка и следил, восседая, как гордый коршун, на самой высокой перекладине лестничного турника, стоящего буквой «Л» и крашенного отваливающейся белой краской прямо поверх ярко-голубой. От турника шла песочная тропинка к большому беговому кругу, окольцовывающему футбольное поле. И вот там-то, слева («По левому флангу», - мысленно поправил себя Ромка) от футбольного поля, в небольшой песчаной куче, насыпанной прямо перед темно-зелеными трибунами в четыре рядка, наравне с горсткой каких-то девчонок вяло копался будущий Ромкин соратник. Наблюдением Рома занимался давно. Мальчишка был щупловат, ходил в здоровенных бежевых шортах на резинке и с кучей карманов, не снимал с головы замусоленной кепки, которая также была ему несколько великовата. Он приходил на стадион со своей полусонной бабушкой, которая расстилала газетку на нижней скамейке трибун, садилась и тихонько клевала семечки, а внук в это время без энтузиазма перекапывал песок или слонялся туда-сюда без особого дела. Время от времени, когда по дорожке круга проносился со свистом какой-нибудь старшеклассник на велосипеде, мальчишка провожал его жадным, завистливым взглядом; худшего взгляда удостоился только другой мальчик, который однажды осмелился попросить старшеклассника прокатиться на багажнике его «Орленка». По глазам Ромкиной цели было видно, что сам он никогда в жизни не осмелится ни к кому пристать с такой просьбой. Издалека на вид будущему герою двора было лет семь-девять. Точно Ромка не знал, но все-таки надеялся на верхнюю цифру: в свои серьезные одиннадцать лет он бы все-таки предпочел поработать с человеком достойной зрелости. Любые переговоры, как Ромка знал из всех прочитанных книг, никогда не начинались с бухты-барахты. И подходить к человеку, чтобы сразу огорошить его солидным списком своих требований, без которых совместная опасная операция ни за что не выгорит, было идеей однозначно плохой. Поэтому для начала он решил со своим будущим напарником (если все пойдет удачно) просто познакомиться. Вблизи мальчик оказался еще более скромным и щуплым. Левая коленка у него была обильно залеплена белым пластырем, из штанины торчало несколько длинных ниток, а весь подол темно-синей футболки был запачкан мокрым песком. И когда Ромкина тень драматично легла на кучу песка, накрыв собой силуэт сидящего на корточках и пока что не известного героя, он испугался и резко вскинулся, так, что кепка сбилась на висок, открыв кудрявые светлые волосы. - Привет, - спешно поздоровался Ромка, потому что мальчишка, судя по лицу, кажется, решил, что его сейчас будут бить. – В мяч будешь играть? Притихшие девочки, сидящие с другой стороны от песчаной кучи, смотрели на Ромку враждебно. Мальчик с опаской оглянулся на свою бабушку: та, разморенная на солнышке, задремала, облокотившись на железный опорный столб и положив рядом с собой газетный конус для семечковой шелухи. - …Буду, - сказал он, помедлив, когда повернулся обратно к Роме. И застыл на месте. - Ну, - немного занервничал Рома, - пошли, что ли? Мой мяч там, - он махнул рукой в сторону турника. – Тебя как зовут? Не дожидаясь ответа, он развернулся и двинулся обратно к наблюдательному посту. Мальчишка бросился за ним, споткнулся на ровном месте, потом нагнал и зашагал с Ромкой в ногу. - Я Марк, - выпалил он. - Отлично, а я Рома. Футбол, волейбол, баскетбол? Конечно, таким мячом во все предложенное было играть одинаково неудобно. Надут он был плохо, но в том не было Ромкиной вины, потому что сам Рома давно научился надувать его велосипедным насосом (вот насос отец ему давал охотно, всегда просил и «Аисту» в шины немного поддуть; Ромка считал это жуткой несправедливостью). Просто всякий раз на новом месте в мяче появлялась какая-нибудь внезапная крохотная дырка, откуда медленно, но верно выходил воздух. Иногда дырку эту Рома находил и залеплял или замазывал, но они возникали снова и снова, и в конце концов с идеей невозможности окончательной починки мяча пришлось смириться, как бы это ни было обидно. Марк выбрал волейбол, но отбить мяч было очень трудно, и поэтому уже после двух или трех минут игры они просто стояли в паре метров друг от друга на затененной густым каштаном баскетбольной площадке и перекидывали друг другу мяч. В ходе скромной беседы, которую в собственной голове Рома называл «интервью», ему удалось узнать, что Марку восемь, что учится он во втором классе соседней школы, а коленку разбил, когда попытался выйти из подъезда не по ступенькам, а съехать по пандусу, причем говорил он об этом с небывалой отважной гордостью. Потом, покидавшись мячом, они немного порисовали палочками в сухом песке. Очень польстил Роме полный восторга взгляд Марка, когда он сказал, что ему целых одиннадцать лет и этой осенью он поступает в среднюю школу. Захотелось сразу же рассказать ему про удавшийся эксперимент с фонтаном, но Марк, то и дело беспокойно озирающийся на трибуны, не дал Роме даже начать, когда вдруг резко сказал: - Бабушка проснулась! Меня, наверное, домой сейчас позовут. Я пойду, Ром, увидимся еще, ладно? И, прежде чем сонная бабушка успела понять, что потеряла внука на школьном стадионе, он положил свою палочку в пыль и вприпрыжку бросился обратно к трибунам. Штанины его шорт были такими широченными, что казалось, будто бы он на них сейчас взлетит. Марк пришел на стадион на следующий день. Он снова был с бабушкой, но на этот раз не полез в песок, а сразу побежал к турнику. - Привет! – выпалил он, хватаясь за одну из нижних перекладин и задирая голову кверху, где сидел вальяжно обмахивающийся веером из каштановой лапы Рома. Потом вдруг стушевался, замялся и продолжил уже не так бодро: - Мне с собой бутерброды с колбасой дали, ты не хочешь? А то я колбасу не люблю, а бабушка ругаться будет, если не съем. Рома сморгнул, пораженный: - Колбасу не любишь? Ты серьезно? Марк с серьезным видом покачал головой. Тогда Рома, молясь о том, чтобы вышло как можно эффектнее, оттолкнулся слегка руками от своей перекладины и упруго спрыгнул на ноги в пыль у подножия лесенки. - Давай сюда свою колбасу, - он протянул руку. – Спасибо, конечно, но странный ты человек! Марк после такого вердикта смотрел на него перепуганно ровно до тех пор, пока Ромка не расплылся в широкой улыбке в подтверждение шутливости своих слов. Следующие несколько дней, когда они гуляли вместе, протекали примерно по одной и той же ленивой схеме: иногда они немножко играли в мяч или в салочки с другими ребятами, лазили как обезьяны по турнику, гонялись за жуками-пожарниками. Запыхавшись, отдыхали в тени, где Рома с благодарностью подъедал все то, что Марку давали с собой из дома. Много болтали: на первых порах Рома больше говорил, чем слушал, и только попозже Марк тоже стал рассказывать о себе: о том, что живет только с мамой и бабушкой, что любимый предмет у него – окружающий мир, что переехал сюда совсем недавно и отучился пока только в первом классе, так что друзей у него еще толком в школе нет. (На этом месте Рома с лицом матерого волка театрально прикрыл глаза и задумчиво покачал головой, будто бы сожалея обо всех тех тяготах, которые еще ждут Марка на жизненном пути. «Что?» - испугался Марк, и Рома, не глядя на него, печально сказал: «Дроби, Марк. Заранее большой тебе с ними удачи».) Однажды на стадион вернулся тот самый старшеклассник с велосипедом. Его стального коня чуткий Ромкин взор сразу разобрал на детали. Он был, конечно, ужасно хорош с крутым прогибом своей рамы цвета зеленки и с хромированной пружиной под седлом, но для Ромы не было велосипеда желаннее «Аиста», которому этот «Орленок» к тому же слегка уступал в габаритах. Марк же, который явно в жизни других велосипедов вблизи не видал, поглощал «Орленка» глазами и даже пропустил пару бросков мяча. Тогда Рома решил, что пришло время рассказать ему о своей идее. Марк, чего бы там Ромка от него ни ждал, вовсе не остался в восторге. Он даже спрыгнул с высоких брусьев, на которых висел вниз головой до этого так долго, что вся его макушка просвечивала синевато-красным даже промеж золотистых волос. - Ром, - испуганно сказал он, снизу вверх глядя на Ромку, который просто сидел поперек обеих перекладин, доставал из кармана штанов подобранные раньше мелкие камушки и кидал их в очерченный на земле круг, - не надо, это слишком трудно и долго. Мы деталей наверняка и не найдем. А если поймают? Рома, у которого кончились камушки в кармане, заметно помрачнел. - Да ничего не трудно, - буркнул он. – Ты такую вещь огромную сразу увидишь. Там в заборе дыра здоровенная, ты хоть раз там бывал, прежде чем что-то говорить? Я на стреме постою, чуть что не так будет – шмыгнешь в эту дыру и мы вместе убежим. Никто не поймает, дядя Коля ведь меня только знает, а не тебя, как он тебя потом вообще найдет? Марк, надув губы, ковырялся носком сандалии в пыли под брусьями. Судя по всему, он явно не изменил своего мнения, но вслух больше ничего не говорил, и этот трусливый молчаливый отказ почему-то расстроил Рому больше всего. - Я-то думал, мы друзья, - сказал он брезгливо. – А ты вон какой оказался. Тепличный. Марк, вспыхнув, резко вздернул на него голову, сверкнул нечеловечески-синими глазами так яростно, как умеют только восьмилетние мальчики: - Ничего я не тепличный! А не нравится – с другими водись! И он, решительно развернувшись, упрямой капитанской поступью пошагал обратно к трибунам. Рома следил за ним до самого его ухода: Марк не пошел играться в песочной куче, а просто сел понурый рядом с дремлющей бабушкой и обиженно скрестил руки на груди. И даже не посмотрел на старшеклассника, в который раз проезжающего мимо на своем «Орленке». Они не общались целую неделю. Пересекались иногда на стадионе, метали друг в друга молнии, но не говорили ни слова. Отчаянная детская ссора, смысла в которой было примерно столько же, сколько и в некоторых взрослых обидах, поначалу была настолько безжалостной, что заставляла одного демонстративно выходить из игры типа салок, если к ней подключался другой. Дню к третьему эта безжалостность немного схлынула, оставив стадион поделенным на две неровные половины: на той, где стояли трибуны, безраздельно царствовал Марк. На другой, увенчанной турником-лестницей в форме буквы «Л», обретался Рома. Марк продолжал прорывать тоннели в песчаной куче, а Рома продолжал одинокую охоту на редких красивых жучков с цветными спинками, но это было в сто раз скучнее, когда не с кем было обсудить результаты и помериться трофеями. Так что на самом деле уже к пятому дню, как это обычно и бывает в огромных детских сердцах, им обоим совершенно расхотелось враждовать. Как раз когда Рома подумал, что, может быть, стоит сказать Марку, что он не станет насильно гнать его на стройку, Марк пришел к нему сам. Явно колеблясь, он ступил на запретную половину стадиона, потом добрел до турника. И позвал, задрав голову: - Ром, ты можешь спуститься? В глубине души Рома был так удивлен, что завис с ответом, и тогда Марк, уже начиная насупливать брови, сказал еще раз: - Рома, спустись, а? Излюбленным прыжком Рома сверзнулся со своего воображаемого трона. - Ну? – поинтересовался он с вызовом, напуская на себя самый незаинтересованный вид, на какой только был способен. Марк стушевался совершенно. Молчал он довольно долго, а потом вдруг сунул руку в безразмерный карман своих вечных шорт и извлек оттуда уже хорошо знакомый Роме бутерброд. - Можешь помочь? – каким-то умоляющим голосом попросил Марк и воззрился на Рому. И сразу стало ясно, что дело не только в бутербродах, которые некому есть за Марка (и почему он их просто не выкидывает?), но и в том, что Марк тоже по нему скучал. И тоже, наверное, думал о том, что в одиночку копаться в песке – это и вполовину не так интересно, как обсуждать с Ромой, сколько спичек ушло бы на модель Останкинской телебашни и уже договариваться о том, кто сколько сможет унести из дома и где бы взять клей ПВА. - Я пойду, - твердо сказал Марк, пока Рома послушно доедал его добровольное подношение. – Только я не знаю, где искать, но я пойду, я согласен. - Тебе, - проговорил Рома, жуя, - необязательно это делать, если ты так не хочешь. Тут его уколола еще одна хорошая манипуляторская идея. - Я и кого-нибудь другого могу попросить, - сказал он и ободряюще похлопал Марка по плечу. – Ничего страшного, серьезно! Марк аж подпрыгнул на месте: - Нет, я пойду! Не проси других, пожалуйста!.. Судя по лицу, он явно силился сказать что-то еще. Ромка послушно ждал, во много раз складывая кулечек из-под бутерброда. - Очень, - наконец сказал Марк, - хочется покататься на настоящем велосипеде. Можно будет с тобой на багажнике проехаться, когда мы его соберем? Рома долго молчал, потому что его вдруг разобрал смех. Он приложил все усилия, чтобы не смеяться, и просто сказал, снова кладя руку Марку на плечо: - Да я тебя и за руль пущу, мне не трудно. Только сначала все-таки его надо собрать. Конечно, идеальным вариантом было бы пролезть на стройку темной-темной ночью, с фонариком, когда вокруг не будет ни одной живой души, когда каркас только-только зарождающейся многоквартирной махины выдохнет и заснет, чтобы можно было вдвоем обшарить и осмотреть каждый уголок. Однако Марк сказал, что гулять ночью он не сможет, так как отпускают его только вместе с бабушкой, а бабушка ночью спит; сам Рома тоже не был уверен, что мама будет рада, если не дождется его к девяти домой. Так что они взвесили все «за» и «против» и решили, что это все-таки вариант неудачный. Тогда Рома сказал, что при свете дня лучше всего идти в два часа, потому что в это время у всех рабочих обеденный перерыв, и они все убегают в соседнюю столовую, где проводят не меньше сорока минут, потому что «без трехчастного питательного обеда не может обойтись ни один строитель» – так отец Ромки, поджарый сухостанный военный, частенько говорил с едва ощутимым уколом своему брату, упитанному и круглолицему. Часов ни у одного, ни у другого не было, поэтому в день Великого Дела они ежеминутно тормошили Маркову бабушку, и как только она сообщила, что время – без десяти минут два, как Ромка сказал: - Мы перед школой на крылечке пойдем поиграем, там ребята нормальный мячик вынесли! И они, трусцой сбежав за пределы стадиона, набрали скорости в шаг и перешли на рысь, а затем и вовсе кинулись бодрым галопом за школьную оградку. Ромка хотел предупредить Марка, чтобы тот так не гнал, а то запыхается и устанет, но лицо у тепличного мальчика, по-красному согретое быстрым бегом, было таким восторженным, что Рома в конце концов передумал что-либо говорить. - Смотри, - сказал он, подводя Марка к большой корявой щели между двумя бетонными заслонками, открывающей вход на территорию свалки-стройки, - тебе нужно взять чуть правее. Пройдешь мимо подъемного крана – там дальше будут по бокам такие кучи всяких железок. И чем дальше идти, тем куч этих больше. Но ты не особо мешкайся, на мелочи всякие не смотри, нам бы главное раму пока достать, понимаешь? Марк, принимавший инструктаж с видом молодого запальчивого солдата, сурово кивнул. Ромка по инерции кивнул тоже, а потом, спохватившись, добавил: - Но если вдруг случайно прямо под руку попадется какая-нибудь ерунда типа цепей или педалей, ты тоже бери, ладно? Если это можно приделать к велосипеду. Но нарочно не ищи, только если само на тебя из кучи посмотрит! Марк с ужасом выпучил глаза. - «Посмотрит из кучи» - это образно, - поспешно сказал Ромка. – Все, Марчелло, давай, я тебя буду тут ждать! И его рука проследила, как прогиб худой мальчишечьей спины Марка скрылся в щели между плитами. Сам Ромка уселся по ту сторону стены на корточки в примятой траве и стал ждать. Сколько проходило времени, он не имел ни малейшего понятия, а идея считать секунды оказалась неудачной, потому что Ромка то и дело сбивался, отвлекаясь на крупное дирежаблево дребезжание какой-нибудь мухи или упругий полет тонкой августовской стрекозки. Пушистые розоватые кисточки какого-то растения ужасно щекотали его под коленками, поэтому спустя какое-то время Рома чертыхнулся и встал, разминая затекшее тело, попрыгал с ноги на ногу, потянулся. Потом он снова сел, на этот раз прямо на землю, и постарался занять такое положение, чтобы со стройки его видно не было, но чтоб при этом он мог видеть, что происходит там. Чувство тревоги встрепенулось в нем обеспокоенным голубем, когда с перерыва вернулся первый рабочий, в запыленных широких штанах и клетчатой рубахе с закатанными рукавами. Он подошел к маленькой, помельче трактора, машинке с загребной клешней впереди и снял с дверной ручки коричневую каску, надел ее на голову, прижал с макушки, потом открыл дверь машинки и легко запрыгнул в кабинку. Плечи его задвигались, переключая рычаги, и машинка хрипло зарычала, задрожала железная хлесткая броня на ее «гусеницах», после чего она тяжело тронулась с места и поехала куда-то под каркас возводимого здания. Время все шло, и рабочих прибывало все больше и больше. В майках, футболках, в таких же коричневых касках и толстых перчатках они здоровались друг с другом и разбредались по разным концам. Кто-то спешно пробежал справа налево, на вытянутых руках неся перед собой раскрытый пластмассовый чемоданчик с какими-то инструментами. Еще один, густобородатый мужчина, легко держащий под мышкой огромную бобину резинового шнура, долго-долго стоял около здания, запрокинув голову и глядя наверх из-под козырька подставленной ладони. Вскоре пришел и Ромкин дядя. Прижимающий к груди ворох рулонов чертежной бумаги, он останавливался у каждой маленькой кучки работников и быстро-быстро говорил им о чем-то, вместо занятых рук активно жестикулируя бровями и плечами. После каждого такого разговора снова происходила рокировка: люди перераспределялись по группкам, менялись своей ношей, оживленно бегали между несущих опор и что-то кричали друг другу. А потом появился и Марк. Он семенил как мог быстро, еле-еле приближаясь к пробоине в стене с противоположного конца стройки. И – Ромка похолодел до кончиков пальцев ног, - он был отягощен не чем иным, как здоровенной велосипедной рамой. И что это была за рама! Куда там «Каме», «Школьникам», «Аистам», если это был бренный и немного порченый остов настоящего «Тахиона» с рулем, наставленным вверх и вперед, как рога испанского быка! «Тахиона», который по самому своему определению был «частицей, двигающейся со скоростью выше, чем скорость света в вакууме»!.. «Тахиона», которым Ромка и в мечтах-то не мог обладать, и который (это он тоже чувствовал неумолимо и твердо) у Марка не было ни единого шанса вынести со свалки. Хотя бы потому, что в тот момент, когда Ромка уже набрал воздуха для того, чтобы крикнуть Марку: бросай велик, беги, народу куча, сейчас попадешься, - Марк, поймавший его взгляд сквозь щель в стене, умудрился его опередить. - Смотри, я нашел! У меня получилось! – звонко разлетелось над всей стройкой. Он пересек тяжелое тело подъемного крана и тут же оглушительно врезался в клетчатого рабочего, который шел с другой стороны. Рабочий глядел на Марка, опустив голову, добрых секунд семь, а потом пробасил: - Ты чего тут делаешь? Тут же Марк разжал руки, его перекошенное от страха лицо было ярко залито дневным солнцем; «Тахион» без единого скрипа плоско упал на землю. Тут же, как муравьи в муравейнике, сбежались и другие рабочие - двое в перчатках и тот, что с бобиной. И самым последним в гущу событий ускоренным шагом ринулся дядя Коля. - Его не пришибло?! - на ходу крикнул он кому-то, и клетчатый ответил, что нет, не пришибло, но при этом таким страшным кольцом они окружали Марка, что Ромке сделалось за него по-настоящему страшно, и он подобрался вплотную к щели с безрассудным намерением тоже побежать туда. - Уходи! – рявкнул Марк не своим голосом как раз когда Рома уже почти просунул одну руку в щель в стене. - Ты это кому? – тут же оживился Ромкин дядя, со скоростью выстрела поворачивая голову в Ромкину сторону - тот еле успел отпрыгнуть. Дядя присел перед Марком на корточки. Марк же весь вытянулся в упрямую струнку и набычился светлыми бровями, надул губы. - Кому? – повысил голос дядя. - Никому! – отчаянно высоко выкрикнул Марк. – Отпустите меня! Велосипед не ваш был, но я все равно его брать не буду! Рома чертыхнулся снова. Ни в одной книжке из тех, что он успел прочесть, не было ни единого совета о том, как правильно действовать в таких ситуациях, но Рома, всегда считавший решения, принятые на холодную голову, самыми верными, вжался лопатками в стену и съежился. Для того, чтобы слышать, что происходит на стройке, он напряг каждую жилку в теле, и очень скоро от волнения и напряженности весь лоб ощетинился прохладной испариной. Дядя тем временем продолжал увещевания: теперь Марк не видел картинки, но мог воссоздать ее по доносившимся фразам. - Ты, - сказал дядя, - подумай головой. Тебя старшие подговорили на свалке копаться? Заслали сюда? Пообещали что-то или запугали? Ты понимаешь, как тут опасно, мальчик? Тут же стройка, смотри, сколько камней, штырей, трактора, в конце концов! Глянь, взрослые дяди в касках ходят! А если бы тебя кирпичом убило, как думаешь, к кому бы пришли твои родители? Если бы тебе голову насмерть раскололо, думаешь, хорошо было бы? Ромка продолжал напряженно прислушиваться. Какое-то время было тихо, а потом из-за стены прорвалось тоненькое перышко высокого Маркова скулежа. «До слез его довел, - с неожиданной злобой подумал Ромка. – Вот же молодец! А из меня отличный старший товарищ, ничего не скажешь». - Мальчик, - вдруг резко сказал дядя, и Марк, судя по звукам, расплакался пуще, - я твоим родителям позвоню, если ты не скажешь, с кем сюда пришел. Ты, конечно, очень благородно предупредил их, чтобы они сбежали, но они тебе не друзья, а самые настоящие враги. Послали в опасное место, чтобы не ходить самим. Подумай об этом как-нибудь. С кем пришел? Как их зовут? Отцу позвоню, ты сидеть неделю не сможешь, мальчик! - Нет отца! – вдруг оглушительно громко гаркнул Марк во всю свою восьмилетнемальчишескую глотку. И зарыдал – все на той же оглушительной громкости. Пока Ромка сидел, скованный по рукам и ногам холодным-прехолодным страхом, отвратительнейшим липким чувством, таким, от которого сердце лопается и разливается ледяной загрудинной слизью. Все, до последней, идеи напрочь вылетели из головы: он уже думал о том, как сейчас Марк расскажет, что его Ромка подговорил, и дядя ошарашено воскликнет: «Морозов, что ли? Такой темненький, лицо длинное, на руке черный шнурок таскает? Черт побери, ну тогда все ясно, вот ему от отца достанется, он у него из дома до начала школы не выйдет!..» Он спрятал лицо в ладонях и выдохнул – даже такое простое движение ребер далось нелегко, как будто от разорвавшегося сердца все внутри застыло. - Тогда матери, - угрожающим тоном продолжил дядя. – Говори, с кем пришел. - А вы, - возразил, подвывая, Марк, - номера не знаете! Отпусти-и-и-и-ите! Я велик оставлю!.. Возмутительно громко скрипнул в траве кузнечик. Рома отстраненно поискал его глазами, но никого не нашел, а на стройке тем временем даже стук молотков по камню прекратился, было слышно только, как всхлипывает Марк. Очень долго звук его плача был единственным, что составляло низкую горькую атмосферу над всей этой огромной техногенной территорией с ее машинами о ржавых зубастых ковшах и стопках гофрированного металла, сложенных прямо на землю. А потом дядя сказал: - Черт с тобой, - и все стихло, потом была густая пауза, а потом послышался нарастающий топот легких ног, и прежде чем Ромка успел выпасть из окоченения, из щели между плитами вылетел маленький Марк – так быстро, так яростно полыхнуло темное пятно его футболки, так остро хлестнули о камень крылья слишком больших шорт, что у Ромы возглас застрял в горле. Марк мчался паническими прыжками, явно не разбирая перед собой дороги, и уже через несколько счетов он был так далеко, что Ромка перепугался, что не успеет его догнать. Он рванул за Марком, не ощущая ни дыхания, ни склизкого содержимого сердца, ни мельтешения рук, эхом повторяющих вектор его безумного галопа. Через жухлую полевую пустошь, на которой по дороге туда они нарвали колосков и перекатывали их сухие стебли во рту, как герои вестерна. Через маленький ручей. В тонкую полоску подлеска, за которой уже начинались первые редкодомистые жилые дворы. В этом самом подлеске, когда сбивший дыхание Марк чуть сбавил темп, Ромка нагнал его. Врезался слету в спину, и они повалились на землю; Рома оказался сверху, и перепуганный Марк снова начал плакать. - Тихо! Эй, тихо! Это я! – и он, скатившись с Марка, вздернул его за руки в положение сидя, схватил за локти, удерживая на одном месте. – Марк, это я, не брыкайся! Грудь у Марка сотрясалась, как пробудившийся вулкан – от пережитого страха и от быстрого бега. Первое время он, глядя точно Ромке в глаза, явно не осознавал, кто перед ним. При падении он глубоко оцарапал ногу. Рома, не зная, какие слова подобрать, смотрел на этого щуплого тепличного мальчика, с которого где-то во время побега сорвало его кепку, который вывалялся в трухе и сеточке мшистой зелени, у которого на лице не было ни одного сухого участка от слез; на тепличного восьмилетнего мальчика, который не выдал его, своего без году недельного знакомого, который, в сущности, сделал именно то, что и описывал дядя: заслал Марка в опасное место вместо себя. - Ты… - разлепил Марк губы, и Рома подумал, что стойко готов принять любые упреки. – Ты меня подождал? Это было совершенно неожиданно. Они сидели на какой-то богом забытой затененной полянке, под коленками колко вились отпавшие сосновые колючки, на стволах низко висели пластины трутовиков. Пахло сыростью. Бешено билось сердце от долгого галопа. - Да, - осоловело выдавил Рома. – Я тебя подождал. А ты меня не выдал. Только теперь Марк, казалось бы, начал ощущать, кто он и где находится. Он глубоко, прерывисто вздохнул, осмотрелся вокруг себя и вернул фокус взгляда на Ромку. - Не выдал, - согласился он, копируя интонации Ромы. И оба замолчали. Это был, определенно, самый странный опыт в короткой, но богатой впечатлениями одиннадцатилетней жизни Ромы. - Спасибо, - честно сказал он Марку и, чего сам от себя не ожидал, подался вперед, крепко обнял его. Марк задрожал грудью напротив его груди и всхлипнул. - Не надо, - предупредил Рома, стискивая зубы, чтобы не расплакаться самому, - не реви! Не будь как девчонка! - Что плохого в том, - проскулил ему в ухо Марк, - чтобы быть как девчонка? Ответа у Ромы на это не было. - Давай, - сказал он позже, уже когда их братское объятие распалось, и Марк с легким отвращением изучал пыльную царапину на ноге, - вернемся и поищем твою кепку. И Марк, с чувством шмыгнув носом, улыбнулся впервые за вечер: - Давай! *** До двенадцати ночи Рома вынашивал и продумывал новый план: как уговорить отца дать ему на денек «Аиста» покататься на нем на стадионе. Или, если не даст добровольно, как увезти его утром и вернуть в его стойло вечером. Светловолосый тепличный мальчик этого определенно заслуживал.