С шерстью был бы сенбернар

Черный пулей вылетел из лифта как раз в тот момент, когда я совсем ошалел от ожидания и попробовал несмело подкатить к крутоватому свежевымытому пандусу. Лицо у него было накрест перекошено недовольством и скривилось еще пуще, когда он увидел, как я воровато заехал краешком колес на влажные бежевые плитки. - Куда? - припечатал он и буквально спрыгнул ко мне через четыре маленькие ступенечки от лифтовой площадки до предбанника. - К тебе, - глуповато сказал я, хотя сам отказался поехать с Черным наверх, в квартиру заводчика, посмотреть на собак. Испугался, что сейчас там опять будет слишком узкий коридор и мелкие дверные проемы - ни развернуться, ни разъехаться, и Черный будет чувствовать себя неловко около моей коляски, а потом еще выбегут тявкающие собаки с кутятами, в общем, устроим на лестничной клетке форменный дурдом. Вот я и решил подождать его внизу. Черный только покачал головой. Сказал: - Эх, Эрик, - и взялся за ручки коляски. Микросхема была отработана: на выходе я мазнул пальцем по кнопке разблокировки магнитного замка, а Черный толкнул дверь наружу длиннющей ногой. И мы выпростались на холод, покатили в сторону остановки. - Расскажешь? - спросил я нарочно громко, потому что подумал, что из-за ветра меня не будет слышно. - А чего рассказывать, - мрачно отозвался Черный. - Купили его, щенка этого... - сюда так и просилось какое-нибудь прилагательное навроде "дурацкого", но назвать так собаку, которую Черный уже месяц как присмотрел себе в интернете, у него явно не повернулся язык. - А главное, знаешь, что самое придурочное? Что хозяйка этому типу, который щена моего выбрал, сначала сказала, что за ним другие люди приедут сегодня. Мы, то бишь. А он сказал, что вдвое больше заплатит. И она ему щенка отдала. Представляешь? Моего, сука, щенка. Он шкворчнул горлом, как будто собрался сплюнуть, но так этого и не сделал. Круто развернул мою коляску на выходе из калитки дворика. Я ехал и умирал от желания взять Черного руками за руки и как-нибудь пригреть и пожалеть, сделать для него хоть что-нибудь. Щенок, о котором он говорил, в помете был не один, но Черному почему-то приглянулся больше всего: белый пузатый бультерьер с черными фарами вокруг глаз и черным же взбрызгом крохотных пятнышек под носом. Черный через раз притаскивал мне ноутбук, ставил на колени и листал одни и те же фотки этих щенков, на каждой пальцем тыча в того-самого-единственного. Вел он себя немного как помешанный, но Черный всегда был последним человеком, которого я хотел бы как-то задеть каким-то своим комментарием, а потому я молчал и на разные лады хмыкал, пока он, сияя, как гордый папаша, показывал мне круг за кругом одно и то же и попутно цитировал выдержки из всяких интернет-статей по кормлению и воспитанию молодых бультерьерчиков. Я ничего не понимал в животных и не особенно разделял его искреннего восторга, но скопили мы на щенка вместе, раз уж ему все равно предстояло жить в нашей общей квартире. Даже мне было как-то грустно и пустовато от того, что этого щенка, которого Черный в мыслях уже наверняка взрастил до преклонных лет и старческих болезней с суставами, отдали кому-то другому. Я чуть было не брякнул, мол, давай нарисую тебе хотя бы этого твоего щенка, но вовремя проглотил это глупое предложение. Что ему делать с нарисованным щенком? Ни покормить, ни погулять, ни потискать... К дому желание как-то Черного обласкать стало таким чудовищным, что расперло меня как горизонтальная дверная ручка, и когда Черный, повесив куртку на крючок в прихожей, развернулся ко мне, я, видимо, так убийственно буравил его глазами, что он тут же присел на корточки и спросил: - Чего? Я тут же положил руки ему на шею, потянул на себя и крепко, вплотную обнял. Черный засопел и тоже сгреб меня поперек лопаток одной рукой. Он был холодным и очень родным, и меня практически переломило от того, как он мне важен и дорог. Я сердечно поцеловал его в висок и зачем-то погладил по уху. И никак не мог его отпустить. - Эрик, ты чего? - повторил Черный голосом человека, который все и так прекрасно понимал. - Чего-чего, - буркнул я. - Поеду ночью к этому богатею и отниму у него твоего щенка. Это было очевидной шуткой, но Черный не стал смеяться над тем, что я, Эрик Циммерман, куда-то там "поеду" и что-то у кого-то "отниму". - Без щенка проживу, - сказал он сухим, но подобревшим голосом и долго, с нежным остевенением гладил меня по бокам и между лопаток, а потом прихватил купелькой ладони за холку и исцеловал мне все лицо, от лба до подбородка. Пока он мыл колеса моего техногенного паланкина, я сидел на кухне и гипнотизировал взглядом пульт. Я был за столом, а пульт лежал на конторке около смирного чайника, и я будто надеялся открыть в себе дар телекинеза, как Матильда Вормвуд, и левитировать пульт поближе. Черный вошел в кухню спиной вперед, прикатил коляску, бросил на меня косой взгляд и почти не глядя подал мне пульт. Я сказал ему спасибо. - Не за что, - кивнул Черный и уселся на соседний с моим стул. - Будем смотреть кино сегодня? Обычно днем кино у нас был четверг, но на прошлой неделе мы его пропустили из-за целого оползня работы с выставкой. Нам и до сих пор было чего расхлебать: три картины у меня стояли недописанными, а в электронном почтовом ящике висело сначала непрочитанное письмо, а затем - копия этого письма (с тремя восклицательными знаками в теме) от директора арт-площадки, спрашивающего, какую именно часть музейного комплекса я намерен занять своими работами и как я их собираюсь там понатыкать, - но я просто знал, что не могу позволить этому дню подвести Черного еще больше, а потому сказал: - Будем, конечно, выбирай, что хочешь! Вышло, наверное, преувеличенно бодро, потому что Черный подозрительно сощурился и потер голову ладонью. В общем и целом у него был настолько несчастный вид, что мне аж за душу куда-то капнуло. - Сейчас тогда найду варианта три-четыре, - серьезно сказал Черный, - и принесу. На согласование. Я только понадеялся, что на сайте, откуда он обычно дергал идеи для киночетвергов, не предложат спонтанную "Подборку из лучших 15 фильмов о собаках"... * Наверное, чтобы точно не попасть в собак, мы и сошлись на каком-то из старых фильмов про Людей Икс. Я не очень следил за сюжетом, потому что совсем пригрелся на груди у подпирающего лопатками подлокотник дивана Черного. Вскидывался я только тогда, когда он убирал руку с моей поясницы, и возвращал ее обратно, а Черный милостиво морщил нос и слегка забирался пальцами мне под толстовку, почесывал короткими-короткими ногтями. - Хочу задать вопрос, - важно сказал я, прямо-таки упиваясь этой возможностью беспрепятственно задавать Черному сколько угодно вопросов и получать на них адекватные ответы; эта возможность до сих пор нежно гладила меня прямо по мякотке моего посттравматического. - Валяй, - лениво протянул между зубами Черный и совсем задрал мне майку, когда плотно-плотно обхватил меня обеими руками поперек пояса. - Почему именно собака? Можешь не отвечать, если не хочешь. Мы с ним были вместе уже без малого лет пять, но некоторые вопросы все равно сателлитно сопровождались этим "не отвечай, если не хочешь". Неистребимая какая-то, домовская (да простит меня Черный за это слово) привычка, но очень полезная, несмотря на то, что, если подумать поверхностно, у меня не было таких секретов, чтоб я не хотел рассказать о них Черному. Ведь даже о том, что не раз и не два мастурбировал на него в Доме, рано или поздно рассказал. А Черный еще ответил тогда очень спокойно: "Я на тебя тоже не раз. И не два. И не три". Черный свистяще, как дракон, выпустил носом воздух. - Потому что кот, - он очень приятно взъерошил мне волосы, с затылка ко лбу, и чмокнул легонько в язык голой кожи под кончиком вдовьего пика, - у меня уже есть. Я прыснул и приподнялся на локтях на мощной, как каменная плита, груди Черного: - Это шутка? Черный, как мне показалось, слегка испугался: - Зависит от того, обиделся ты или нет. На экране рыжеволосую Джин Грей разметало одним огромным персиковым всполохом, и нас тоже обдало оранжеватостью из стоящего на кофейном столике ноутбука. - Не обиделся, - сказал я и улегся обратно плашмя, рассеянно погладил Черного по плечу. - Ответ принят. Таращиться в экран наискосок было неудобно, но я бы ни за что в жизни не оторвался от Черного. Когда я поднял на него взгляд, чтобы нажаловаться, как затекла шея, он вообще пялился в потолок, откинувшись на подлокотник. - Ты смотришь-то? - спросил я голосом, в котором давилась тысяча выразительных прищуров. - Нет, - честно сказал Черный. Я неловко замолчал. Мне очень хотелось притупить его специфическое горе. Я бы ему сам любую собаку вырастил, хоть Цербера, хоть Ку Ши, только у меня у самого даже кактусы по-человечески никогда не росли. И предложить ему выбрать другого щенка я тоже не мог - понимал, что это глупость. Спустя года полтора после возвращения из общины Черный как-то признался мне, что Рыжий ему советовал найти кого-нибудь заместо меня, но поближе, может, даже в самой общине. На тот момент, конечно, и заменять-то во мне особо было нечего (это я так считаю, Черный протестует, но без особой аргументации), но все равно, когда я спросил, что Черный ответил, он просто сказал: "Да тут-то мы и подрались". Вот и с другим щенком, наверное, предложение было бы сродни по неуместности. - Могу заменить собаку, - смело выпалил я, - собой. - Ошейник наденешь? - усмехнулся Черный. - Могу и ошейник, - кивнул я, совсем храбрясь. И глаза у Черного стали совсем горячие и дымящие, а руки - плотные и жадные, а заодно мы проверили, не качается ли снова ножка у дивана, которую Черный недавно чинил. * Все потянулось как обычно. Я ответил на те два письма (тоже дважды, решил, что верну должок) и понемногу дорисовывал выставочные картины. Черный не слезал с телефона и с кофе. Пандус около нашего подъезда совсем заледенел, и Черный лихо сажал меня на локоть, чтобы снести с крыльца, а в другой руке стаскивал коляску. Однажды он дал мне телефонную трубку ("Сам объясни ей, что за особенности распределения твоих работ в зале по гамме, я сейчас либо взорвусь тут, либо приеду туда и взорвусь там у них"), и я, медитативно рассказывая экзальтированной молодой женщине на том конце провода о возникновении цветов побежалости, принялся шебуршать простым карандашом на закрывающей половине твердого форзаца моего блокнота с набросками. Я сказал, что беру за основу самый высокотемпературный цвет - серый, а потом опускаюсь ниже и ниже, представляя почти что треть работ в соломенно-желтых цветах, а на темно-бежевом плотном листе пивного картона вырастал дрожащий молнистый силуэт плечистого молодого человека, с запястья которого, как продолжение руки, стягивался длинный хвост поводка. На поводке вышаркивала маленькая кривоногая собачка с плоской раскосоглазой мордой. Я пририсовал молодому человеку короткий ежик волос и круглый комок кадыка, поднял ему воротник стеганой зимней куртки и набросил шарф прямо под куртку, на футболку, расхристанно, не завязывая. Остановился, когда понял, что в третий раз рассказываю собеседнице о том, что меньше всего в моих картинах фиолетового, потому что его очень нелегко поймать на обожженной стали, не то что вездесущий желтый. Я не хотел, чтобы Черный видел рисунок, потому что подумал, что он наверняка расстроится, но сам забыл убрать его со стола. Черный не расстроился. Он вдруг сделался как-то сверхъестественно счастлив и спросил, могу ли я отдать ему этот кусок форзаца. - Странный ты, - беззлобно буркнул я, принимая от него тяжеленный кухонный секатор по мясу с твердыми косточками, чтобы откромсать обложку. - Будто не знаешь, что я бы тебе не только кусок картонки отдал... Я рисовал его с этой его несбывшейся мечтой еще и еще. Набросками, летящими хлесткими линиями. Сюжеты варьировались в узком диапазоне жизни типичного собачника: гуляем, сидим дома, пес ест, пес спит у Черного на коленках, пес лижет Черного в щеку и так далее. Черный коллекционировал все эти рисунки с безопасной, но щемящей маниакальностью, только иногда спрашивал как-то взволнованно: - Ты на это дело так отвлекаешься, точно успеешь со своими могучими титанами? Могучими титанами он называл мои обычные выставочные картины. - Успею, - говорил я и механлохически растушевывал пальцем грифельные пятна в том месте, где счастливая собака в зимней попонке отбрасывала на снег сизую тень. А с утра уползал из кровати пораньше - впопыхах дорабатывать "титанов". Чудо случилось под Новый год, буквально за пару дней до. Я сходил с ума над геометричной картиной, полной треугольников и круглых, похожих на глазные яблоки, трехмерных шестеренок, и пытался сообразить, можно ли как-то охладить ее и превратить в светло-синюю из светло-изумрудной, когда Черный позвонил мне на мобильный. - Он отказался от собаки! - рявкнул Черный в трубку поперек истошного автомобильного гудка и свистящего марева шоссе, рядом с которым он, по-видимому, стоял. - Обнаружил, что у него аллергия. Вернул щенка. Я за ним поеду сейчас. Хорошо? Хорошо, Эрик, ты же не против? Я зажмурился. Десять тысяч мустангов вырвались из горла Черного в приливной волне его счастливого голоса, и от брызгов мне стало чутка мокро в глазах. - Конечно, - сказал я. - Конечно я не против, святой боже. Тащи его сюда, пока мужик не понял, что просто переел мандаринов. Черный смеялся. Лающе, хохотливо. Я в миллионный раз подумал, как ужасно люблю его. - Чертов пес, - бормотал Черный на ходу, продолжая продираться сквозь автомобильно-снежный буран, - помотал нервы... Это все ты! Ты и твои рисунки. Начаровничал. Спасибо, Эрик. Все, я в метро спускаюсь. Скоро буду. Будем! Мы оба. Надеюсь. Хорошо, что он говорил так быстро. Мне все равно было нечего ответить, кроме совсем уж оголтелых сентиментальностей. Картина была все еще отчаянно-теплой, когда я бросил на нее очередной придирчивый взгляд, но на сей раз это как нельзя кстати соответстовало моему самоощущению, так что я плюнул и поехал искать на кухне задвинутую бог весь куда красненькую собачью миску - оторвать ей с бока штрих-код.