Сдаться

      Они выбираются из машины немного растрёпанные, почти остывшие после сегодняшнего выступления, но ещё с лёгким румянцем на щеках. Чанёль сразу же убегает куда-то вперёд, Кёнсу обречённо плетётся за ним, но эти двое весело переговариваются, разбивая ночную тишину – они были сегодня на высоте и позволяют себе продолжение уже в общежитии.       У Сехуна определённо нет столько энергии, как у Чанёля, и играть в догонялки он не собирается. Бэкхён понуро топает последним, и в его голове всё ещё эхом отдаётся крик фанов, чей-то смех, а когда закрывает глаза, ему мерещится свет прожекторов.       Последние несколько суток выдались особенно трудными – ребята усиленно работали над новой хореографией, сроки поджимали. Бэкхён с удовольствием упал бы сейчас лицом в подушку и, может быть, мгновенно уснул. Мешала навязчивая мысль, которая, кажется, уже выела все мозги: нужно поймать момент. Собственно говоря, ловля момента затянулась примерно на месяц. Месяц внутренней борьбы и сопутствующей ей нервотрёпки, месяц обломов и счастливо-болезненных моментов, месяц, разбавленный слетевшим режимом и малость подпорченным здоровьем.       Первое время он ещё думал, что это обыкновенный азарт. Такое бывало и раньше – с хорошим настроем роль давалась на ура, а если однажды отлично вжился – дальше тоже идёт легко, естественно и приятно. Но и отпускалось всегда так же, не оставляя лишних отметин где бы то ни было. Этот раз неприятно отличился, медленно, но верно относя Бэкхёна в открытые воды, пока тот метался в поисках возможного якоря.       Ему не нравятся свои чувства, и в борьбе с ними он перепробовал любые способы, кроме одного. Сдаться.       Закрывая двери, Бэкхён оборачивается и видит из-за спины Сехуна, как Чанёль с Кёнсу беззаботно заворачивают за угол. Вот оно, момент пришёл. Хватай.       – Эй!       Это определённо не так, как он себе представлял. Уж точно не посреди коридора общежития, уж точно не в такой час, не в таком побитом состоянии. Впрочем, чем больше времени проходило, тем хуже становилось, так что можно было не жаловаться.       Сехун, обернувшись, останавливается, и Бэкхён на секунду теряется, но сразу же берет себя в руки.       – Тебе случайно нечего мне сказать?       Попытка не пытка. Ему кажется, что младший слегка втягивает голову в плечи.       – Нет.       Что дальше, думает Бэкхён, что, блять, дальше, что... Как вообще люди о таком говорят?       – Ну, раз у тебя нет, у меня есть.       Всё идёт до безумия неловко и по-дурацки. Сехун молчит, но не двигается. Бэкхён воспринимает это как предложение продолжить, но не успевает он открыть рот, как слышит совсем не то, что хотел бы услышать.       – Расскажешь в спальне, окей? Ноги отваливаются.       Он либо беспросветно тупой, либо догадывается и хочет избежать разбора полётов. Бэкхён делает два порывистых шага вперёд и замирает, покачнувшись, когда младший двигается с места.       – Остановись, О Сехун, и выслушай, что я тебе скажу!       Это было почти незаметно, но в коридоре пусто и тихо, и от слуха Сехуна не укрывается явная надорванность последнего слога. Но Бэкхён дико уставший и дико заёбанный ношением этого в себе, так что ему почти всё равно, настроен он уже решительно.       – А если я не готов слушать?       В коридоре пусто и тихо, и эти слова раздаются будто бы у самого уха Бэкхёна. От усталости, напряжения и недосыпа начинает болеть голова, и Бэкхён знает, что минут через двадцать он уже будет либо валяться трупом, либо шикарно проводить время, выворачиваясь наизнанку в туалете.       – Тогда иди.       Коротко и ясно. Но Сехун медлит пару секунд, кивает, дёргает плечами (и Бэкхён отчётливо представляет себе, как тот хмурит брови и поджимает губы) и снова оборачивается с глубоким вдохом. Когда он выдыхает, Бэкхён шумно втягивает носом воздух и начинает говорить.       – Даже не знаю… Мы же все друзья, да? – и сразу же его лицо заметно кривит ломанная ухмылка. Боль от этого становится чуть-чуть сильнее. – Ну да. Кто-то дружит дольше и крепче, некоторые знакомы недавно, просто приятели, кто-то вон сам по себе... Но, Сехун, все мы на сцене немного другие, и все мы не понаслышке знаем о такой штуке как фансервис.       Сехун стоит, вперившись куда-то в ворот рубашки Бэкхёна, и тот невольно начинает чувствовать лёгкое покалывание. Рука дёргается, чтобы поправить, потереть, почесать, но остаётся на месте. Сехун отводит взгляд, снова поджимая губы, на секунду смотрит в глаза, потом опять в сторону. Бэкхён упрямо глядит точно ему в лицо и продолжает.       – Ты в курсе, как это происходит, напоминать не буду. Ты видел – я могу затащить в эту фансервисню кого угодно, и это будет выглядеть искренне, так, что потом только ходи и челюсти под сценой собирай. Но...       Бэкхён не может поймать взгляд Сехуна, не может разобрать, волнуется младший или ему глубоко срать и он просто хочет поскорее убраться отсюда. Это бесит. Не радует мысль о том, что его откровения будут вывалены в такое равнодушие. Но сил больше нет.       – Когда мне сообщили о возможных подкатах на сцене к тебе, я не удивился – легко просечь, какие сочетания нравятся фанатам. Всё шло восхитительно, а потом…– Бэкхён сглатывает и, сам того не желая, уныло утыкается в пол. – Потом я думал, что слегка поехал крышей.       Морщина между бровей младшего становится чуть глубже, теперь уже он смотрит на Бэкхёна, не отводя взгляд.       – Если честно, я глубоко заебался с этой хернёй. И очень эгоистично втягивать тебя в это, рассказывая, но, Сехун, я эгоист и идиот, и пока ты меня не пошлёшь, я не перестану надеяться на то, что распинаюсь тут не зря.       Они стоят в хорошо освещённом коридоре, разделяемые парой метров. Справа от Бэкхёна большое окно, которое выходит во двор. За ним у дороги тускло перемигивает фонарь. Дальше по коридору идёт поворот налево, в конце поворота спальня. Их пока не хватились, но еще минут десять-пятнадцать – и интуиция Чанёля подаст сигнал о неладном. Нужно поторопиться.       Бэкхён чувствует, как потеют ладони и как легонько подрагивают пальцы, и ему противно от своей слабости и от того, что придется говорить. Пульсирующий комок боли в голове производит периодически то отрезвляющий, то отупляющий эффект. Кажется, даже колени слегка подгибаются, и это становится последней каплей, потому что Бэкхёна сейчас стошнит – то ли от боли, то ли от отвращения.       – Ты совсем не кирпич, Сехун, ты только притворяешься,– внезапно спокойно говорит он.       Бэкхён не ждет – первым делает шаг и протягивает Сехуну ладонь. Он не имеет ни малейшего понятия, что творит и зачем, и что предпримет дальше. Младший приоткрывает рот, а потом снова сжимает чёртовы губы, как будто не способен больше ни на какие другие действия вне сцены. Бросает быстрый взгляд назад через плечо, ступает и, игнорируя протянутую ладонь, окольцовывает пальцами худое запястье.       – Ты прав, я не кирпич, – тихо и быстро говорит он. – Я просто тормоз.       Бэкхён тупо смотрит на него, не улыбаясь, не моргая, всё еще держа дрожащую руку на весу, и тогда Сехун легонько тянет его на себя. Еще пара шагов, и они стоят близко, молча пялясь друг другу в глаза.       Ну нихуя себе романтика, думает Бэкхён, ловя носом запах, который единственный, наверное, не раздражает, а даже вроде способствует отступлению тошноты.       Только сейчас он замечает среди всего этого ужасный режуще-белый свет ламп, который дополнительно давил всё это время, и опускает веки. А потом накатывает новый приступ боли, и старший дергается в сторону, вырывая руку из пальцев Сехуна, еле успевает опереться о стену, и его тошнит.       Он пытается отдышаться, скрывая лицо. Становится немного легче, хотя желудок до сих пор сводят спазмы и боль всё такая же сильная, и он думает, как же жалко сейчас выглядит, но уже с каким-то наглым проблеском оптимизма. Особенно этот оптимизм усиливается, когда он чувствует, как его отрывают от стены и чем-то вытирают губы. Не брезгливый, значит. Это хорошо.       – Идём в спальню, тут приберут, – слышит он откуда-то сверху и замечает, как знакомые пальцы складывают платок и суют в карман джинсов. – Идём же. Можешь?       Бэкхён выпрямляется и усмехается слабо. Сехун смотрит серьезно и слегка обеспокоенно, но его беспокойство не переливает за край, он собран, не задаёт лишних вопросов, и старшего пока всё устраивает. Не хотелось бы сейчас пояснять за обыкновенную мигрень, хоть и в особенно специфическом её проявлении.       В спальне их встречает Чанёль. Он, всё ещё одетый, подрывается с места, он готов задавать вопросы, но стоит Бэкхёну неразборчиво промямлить что-то про "башку", он понимающе отступает. Пак перегибается через стол, берёт рюкзак и достаёт оттуда пачку, Сехун догадывается, обезболивающего. Быстро ополаскивает чашку, набирает воду, кидает в неё таблетку.       Они очень близки, на самом деле. Если на сцене Бэкхён сейчас стоит рядом с Сехуном и большую часть внимания отдаёт именно ему, то в гримёрке, в машине, в аэропорту, в общежитии – где угодно, если рядом не ошиваются папарацци, – он с Чанёлем. Они всё-таки не привычно цельные EXO вне заинтересованных фанатских взглядов. Так, своеобразные группки по интересам. Чанёль знает о Бэкхёне много, но знает ли он об _этом_, думает Сехун, наблюдая за тем, как таблетка растворяется, издавая характерный шипящий звук. Он успевает подметить название анальгетика перед тем, как пачка отправляется на место.       Пак сверлит тяжёлым взглядом и переводит его только тогда, когда старший возвращается. Бэкхён наспех умытый, жутко бледный и от него пахнет зубной пастой. Он залпом выпивает воду со всё еще шипящей таблеткой, морщится и молча уходит, мягко хлопнув Чанёля по плечу. Тот сразу же моет чашку. Сехун молчит.       – Давай в душ и спать, – коротко кидает Чанёль. От былого веселья не осталось и следа.       Может и знает, думает Сехун, медленно направляясь в сторону душевой. В любом случае, разговаривать с Чанёлем он не собирается. Завтра будет новый день, забитый событиями, а после – более-менее свободный вечер, и если Бэкхён будет в порядке, они обязательно всё обсудят. Сехун пытается мысленно отгородиться от всего, но из головы никак не уходят сбивчивые попытки старшего говорить, его скачущий под пальцами пульс, взгляд Чанёля, в котором однозначно повис немой вопрос.       Сехун всё понимает. Просто ему всегда было сложно с такого рода вещами. Это проблема – разобраться в чужих чувствах, когда временами информация о наличии своих собственных доходит с огромным опозданием. Он заметил новый, необычный всплеск энергии на этом солнце, но не верил в его искренность до последнего. Это же Бён Бэкхён... Сехуну стыдно за такую мысль.       Поддавшись стойкому ощущению того, что _надо_ (он теперь решил прислушиваться ко внутреннему голосу), Сехун всё же заглядывает к старшему. Тот не спит. Лежит с закрытыми глазами поверх одеяла, неритмично хлопая по нему пальцами. Сехун подходит и опускается на пол у подножия кровати, опирается на неё локтями.       Темно, но нет занавесок, свет фонарей с улицы проникает в комнату.       Не открывая глаз, Бэкхён наугад машет рукой. Она легко опускается на голову младшему. Холодные пальцы перебирают волосы, ерошат, зарываются, тянут. Сехун снова забирает запястье в кольцо, кладёт руку Бэкхёна на кровать и ложится на неё щекой. Некоторое время слышно только мерное сопение соседей.       – Я не хочу спать.       – Тебе лучше?       – Немного, будет ещё лучше.       – Нужно отоспаться, до подъёма четыре с лишним часа.       – Я хочу в душ.       – Бэкхёна-вонючку фанатки всё равно будут боготворить, не беспокойся.       Старший слышит улыбку в словах Сехуна и улыбается сам. Он убирает руку и приподнимается на локтях.       – Я иду в душ, – более напористо.       – Я не настолько тормоз. Пошли.       Бэкхён сползает с кровати, и они плетутся в душевую то расходясь, то сходясь, легонько толкаясь плечами. Сехун пропускает старшего и закрывает за ними дверь. Когда он поворачивается, Бэкхён стоит перед ним и смотрит так же выразительно, как и полчаса назад, когда Сехун держал его запястье в коридоре.       Боль постепенно отступает, но всё равно пока что достаточно ощутима, и у Бэкхёна быстро устают глаза смотреть на высокого Сехуна. Он несколько раз моргает и поднимает голову, и выглядит как-то гордо и торжественно, но слегка помято.       Они снова стоят в тишине. Через какое-то мгновение рука Сехуна отправляется на шею Бэкхёна. Два пальца очерчивают плавно идущую линию челюсти, большой касается подбородка. Он смотрит на это лицо, и сейчас видит кого-то... частично нового. Все сценическое из Бэкхёна улетучилось, как и все то дерзкое, ядовитое, колкое, как и большая часть той яркой энергии, которой он светился изнутри и мог заражать других. Старший серьёзный, но очень простой и открытый сейчас перед ним, Сехун хорошо это чувствует и благодарен ему за это.       Бэкхён кладет руку Сехуну на грудь, потом опускает, потом берётся за согнутый локоть младшего, отпускает снова, щурится. А потом Сехун наклоняется и целует его, и глаза у двоих закрываются сами собой, хотя они оба хотели смотреть.       Младший концентрируется на ощущениях – всегда хочется запомнить такие моменты как можно чётче. У Бэкхёна маленький рот, очень мягкие губы, которые, кажется, постоянно куда-то деваются, как будто тают. Он прихватывает зубами нижнюю губу Сехуна, быстро проводит по ней языком, лижет верхнюю, подаётся вперёд, целует глубже. Выходит горько, с привкусом лекарства, и как-то смазано.       Сехун замирает, забывая, что остальное его тело тоже имеет нервные окончания, и вспоминает об этом только тогда, когда Бэкхён уже совсем близко, когда его руки обвивают шею, когда Сехун оказывается прижат к двери, когда они касаются бедрами. Старший обводит его язык своим, кончиком проходится по зубам, прерывает поцелуй, вдыхает, снова льнёт.       Все так же держа руку на шее, Сехун снова обнаруживает ускоренно бьющийся пульс.       Он думает, что поцелуи Бэкхёна, безусловно, одна из самых приятных вещей, которые с ним случались. Рука соскальзывает ниже, к воротнику, и пальцы на автомате начинают расстёгивать пуговицы. Он обнажает слегка смуглые ключицы, худые плечи и грудь, подтянутый живот. Сехун не может оторвать взгляд, хоть и видел всё мельком уже тысячу раз.       Бэкхён словно наэлектризован. Его взгляд искрится, кисти невесомо ныряют под футболку, оглаживают и стискивают рёбра. Пытаясь её снять, он поднимается на носках.       У него горячая голова и ледяные руки. Он тянется к шее Сехуна, задевает носом кадык, припечатывается губами к артерии, обжигает языком и студит дыханием. У младшего мурашки, и для него это почему-то слишком сильно, так что он прерывисто вдыхает, отстраняясь, и сталкивается лбом с Бэкхёном. Старший водит ногтями сзади по шее, пуская по коже Сехуна очередную стаю мурашек, и тогда тот резко хватает его руки чуть выше локтей. Движения прекращаются. Бэкхён глядит с любопытством и на пробу тыкает пальцем, а через миг утыкается в грудь Сехуна и пачкает её смехом.       Они не помнят, как избавляются от остальной одежды, потому что это происходит в хаотичном ворохе прикосновений, поцелуев, укусов и объятий. А дальше они оказываются под тёплыми струями душа, и время начинает течь медленнее, усталость обволакивает кости и мышцы, тяжело плавится и тянет к земле. Сил хватает только на то, чтобы не очень тщательно намылить друг друга, всё это смыть, по-быстрому вытереться и вывалиться из душевой в три ночи уже в полусне.       Они додумываются лечь в разные кровати, и оставшиеся до пробуждения часы спят как убитые, без снов.