И внутрь пробрался свет

Он старался как можно плотнее заполнять ежедневный график, проводя дополнительные индивидуальные беседы, произнося длительные мессы, задерживаясь, чтобы поговорить с прихожанами. Что угодно. Что угодно, лишь бы избежать выкристаллизовавшегося момента тишины, когда он останется наедине со своими мыслями. Конечно, не то чтобы эти мысли обязательно были плохими. Присутствовали мысли о детях, добровольно вызвавшихся петь рождественские гимны, о пожилых женщинах, пекущих для всех пироги, о семьях, сидящих вокруг обеденного стола, о Боге… А еще были мысли о любви другого рода. И эти мысли не были счастливыми. Дин подвинулся на церковной скамье, откидываясь на жесткую деревянную спинку. Мягкий вечерний свет пробирался внутрь через витражные стекла и дверь, не желавшую должным образом закрываться. Дин неоднократно пытался починить неподатливые петли, но в конце концов сдался. Позволил щели в дверях стать скорее символом гостеприимства, чем признаком шаткости постройки. В течение краткого мига он подумывал помолиться. Он знал, что ему, вероятно, стоило бы это сделать, статус священнослужителя и все такое. Но невзирая на рясу, Дин никогда не чувствовал себя абсолютно уютно, напрямую разговаривая с Господом. Конечно, он был более чем счастлив поболтать с парнем наверху от имени членов его общины. Замолвить доброе словечко за других людей – без проблем. А вот говорить с Богом о себе – нет. Он принял сан, чтобы помогать людям. И именно этим он и занимался. Действительно занимался. Но он не принимал сан, чтобы бормотать тихие молитвы в собственной голове и поражаться греховным мыслям, пробиравшимся туда подобно свету сквозь щель. Если оглянуться назад, ему стоило бы принять одно из множества приглашений на рождественский ужин. Вместо этого он в сочельник в полном одиночестве сидел на церковной скамье, рукава его одеяния были закатаны до локтей, а воротничка нигде в поле зрения не наблюдалось. Кто-то позади него вежливо кашлянул, за чем последовало тихое: – Простите. Дин резко обернулся, скрыто поморщившись, когда врезался плечом в скамью. Он не слышал, чтобы кто-то заходил, но, тем не менее, в церкви был человек. Тот стоял всего в шести футах от него и был одет в помятый плащ, который больше подошел бы для поры опадающих листьев и дождевых луж, чем для скопившегося снаружи снега. Волосы мужчины были слегка взъерошены, а глаза казались невероятно яркими. В целом он представлял собой довольно завершенную картинку налогового бухгалтера, только что сбежавшего из специализированной психиатрической больницы. Его поведение каким-то невообразимым образом колебалось от кроткого до эксцентричного. Его голос тоже оказался совершенно незаурядным – глубокий и необыкновенно насыщенный, в то время как Дин ожидал скорее чего-то сухого и с придыханием. Человек снова прочистил горло, и Дин с некоторой долей неловкости осознал, что пялился на незнакомца. Он поднялся со скамьи, натягивая на лицо улыбку в самом праздничном духе. – Приветик, я пастор Дин. Никогда раньше тебя здесь не видел. Дин протянул руку, тут же пожатую другим человеком. Хватка оказалась крепкой и сильной, а кожа на удивление теплой для того, кто только что вошел с холода. – Я Кастиэль, – ответил человек глубоким ровным баритоном. Выпустив руку Дина, он с любопытством оглядел церковь. – Это так. Я никогда тут не был. Очень приятное место. Дин моргнул. Казалось, странно было произносить это, но слова были бесспорно истинны. В маленькой церкви было тепло и уютно, а когда вместо одного человека внутри стояли двое, она уже не казалась такой пустой. – Гм, ага, так и есть. Мы хорошо о ней заботимся, – нескладно поддержал он разговор, притворившись, словно тоже осматривал помещение, хотя легко смог бы с закрытыми глазами воссоздать каждый дюйм церкви. – Мы? – задал вопрос человек. – О, множество людей стремится помочь. Подмести полы, вымыть окна, напечь пирогов… и все такое. – Понятно, – сказал Кастиэль, погружаясь в молчание. У Дина возникло внезапное чувство, что этот человек смог бы стоять так весь вечер, сверля Дина своими невозможными синими глазами. – Итак… Кастиэль, очень интересное имя. В наши дни не так много людей называют детей в честь ангелов, – сказал он, пытаясь поддержать беседу. Человек продолжал пялиться на него, словно ничего не слышал. Несколько секунд простояв с чуть приоткрытыми губами в ожидании ответа, Дин сдался и уставился на него в ответ. У человека могло быть умственное расстройство, насколько Дин мог судить, так что лучше всего было просто переждать. – Дин… Мне кое-что от тебя нужно. О, так вот в чем дело. Возможно, незнакомец хотел исповедаться или искал место для ночевки или еще что угодно… Решив, что, учитывая обстоятельства, человеку скорее всего нужно было где-то переночевать, Дин уже собирался предложить ему церковное гостеприимство, когда что-то в лице Кастиэля привело его в замешательство. Человек был странно зажатым – напряженная линия подбородка, а спина прямая, словно он шомпол проглотил. Дин мог бы поклясться, что этих жестких линий вокруг его глаз не было еще секунду назад. Внезапно какая-то невидимая струна, казалось, лопнула, и лицо человека скривилось от боли. Он с трудом хрипло выдохнул и качнулся вперед, выбрасывая руку, чтобы опереться на одну из скамей, и плохо держась на ногах. Дин инстинктивно шагнул вперед, подхватывая человека под локоть. – Ничего себе. С тобой все нормально? – пробормотал Дин, крепко держа человека под руку, просто на случай, если бы тот решил снова попробовать хлопнуться в обморок. – Я… в порядке, – ответил Кастиэль, выглядя как угодно, только не так. – Конечно, в порядке. Тебе нужна медицинская помощь? Я мог бы быстро позвать сюда врача, если тебе нужно. – Нет, со мной все хорошо. Просто я не привык. – Не привык к чему? – спросил Дин, наморщив лоб. – К этой… форме. Я какое-то время не показывался в таком виде, – неохотно ответил человек, теперь выглядевший ненамного менее больным, чем несколько секунд назад. Дин понятия не имел, о чем говорил незнакомец, но, насколько он знал по предыдущему опыту, часто лучше не задавать людям вопросов. У всех есть свои комплексы. – Ну ладно, – пробормотал Дин, вдруг остро осознав, что все еще держал человека под локоть. Он уронил свою руку. Человек наклонил голову набок, рассматривая его. – Ты здесь в одиночестве. Почему? – О. Ну, знаешь, как это бывает. Все дома со своими семьями – ужин, подарки, как всегда, – пренебрежительно пожав плечами, сказал Дин. – А ты нет, – тихо подметил человек, его взгляд сверлил голову Дина. – Ну, кто-то же должен присматривать тут за всем, – неубедительно высказался тот, разведенными руками обозначая скромный зал церкви. Человек слегка покачал головой, а в его глазах была нарастающая печаль. – Я ожидал, что найду тебя здесь, но я разочарован увиденным, – тихо сказал Кастиэль. – И что это должно означать? – ощетинился Дин. Человек говорил так, словно был с ним знаком. Дин находил это обстоятельство крайне смутительным. Вместо ответа Кастиэль развернулся и пошел к двери. – Как я сказал раньше, мне нужно, чтобы ты кое-что увидел, Дин. Если ты последуешь за мной, – позвал он через плечо. Дин быстро решил, что парень был сумасшедшим или, по крайней мере, не в своем уме на данный момент. Но не ему его судить. Кроме того, не сказать чтобы у него было чем еще заняться. Дин проследовал за человеком по проходу и за двери, даже не озаботившись взять куртку. Снег покрывал каждый квадратный дюйм земли. Даже расчищенная с утра Дином узкая дорожка ко входу в церковь была укутана белым одеялом. В эти поздние вечерние часы небо уже было совершенно темным, лишь проблескивали ранние звезды, да несколько фонарей освещали путь. Дину казалось, что снег впитал в себя ночь, и он не мог точно решить, были ли снег белым, голубым или еще какого-то совершенно непередаваемого оттенка. Он глубоко вдохнул, на мгновение забыв, что был не один. Его коснулась рука, и он замер, повернув голову, чтобы увидеть стоявшего возле него Кастиэля. Тот наблюдал за прогуливавшимися по противоположной стороне улицы мужчиной и женщиной. Они держались за руки и счастливо болтали. Мужчина, должно быть, сказал что-то смешное, потому что женщина тонко хихикнула и шлепнула его по руке. Он тоже рассмеялся и притянул женщину к себе за талию, быстро поцеловав ее в макушку. Когда они проходили под фонарем, Дин увидел, что они оба улыбались. – Ты видишь их, Дин? – задал вопрос Кастиэль. Дин смог лишь кивнуть. У него все внутри сжалось, а горло казалось странно стиснутым. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы кто-то вот так держал его за руку. Пара вскоре скрылась за углом, отзвуки их счастливых голосов раздавались в воздухе. – Ты хочешь такого же счастья? – продолжил Кастиэль. – Конечно. Конечно, хочу, – горло Дина засаднило. – Тогда почему ты одинок, Дин? Почему не обретешь такое счастье? – Это не… Для меня это невозможно, – сбивчиво ответил Дин. – Я не могу быть так счастлив с женщиной. Конечно, не то чтобы он не пытался. Было несколько женщин, с которыми он подумывал завести отношения, и одна, которую он почти целый год действительно называл своей подружкой. Но с ними никогда не было той беззаботной радости, того безусловного уюта, что, казалось, делила эта пара на тротуаре. – Почему ты так думаешь? – голос человека был мягким и заинтересованным. Дин мог бы придумать миллион причин не отвечать на этот вопрос. Во-первых, он никогда никому не рассказывал. Во-вторых, он никогда не хотел признавать это вслух. Но ему было холодно, был сочельник, а он стоял здесь с незнакомцем – и никого, кому действительно было бы в достаточной степени не все равно, чтобы его осудить. – Я гей, – ровно сказал он. Это оказалось на удивление легко. Последовало краткое молчание, словно Кастиэль ожидал, что Дин продолжит, а потом: – И что? – И… И что? – запнулся Дин. – Я священник. Я не могу. Я… – Ты веришь, Дин, – оборвал его человек. – Ты веришь в людскую доброту. Ты веришь, что сможешь спасти нуждающихся в спасении. Ты веришь в Бога, Дин. Почему ты не веришь в себя? – А теперь послушай, я вполне даже в себя верю. Мне не нужно ободрение… – вспылил Дин. – Нет, – человек целенаправленно его оборвал. – Ты не веришь в собственные чувства. Ты не веришь, что твои порывы ведут тебя в правильном направлении. Ты постоянно борешься с самим собой. Дин открыл рот, чтобы ответить, но что-то застряло у него в горле. – Что для этого понадобится, Дин Винчестер? – продолжил человек более мягким тоном. Когда-то за последние минуты он придвинулся ближе к Дину. И теперь их разделяло всего несколько шагов. И снова, Дин попытался ответить, но не смог. Годы сомнений давали о себе знать. Годы убеждения себя в том, что он запутался, ошибался, представлял собой порок… – Что для этого понадобится? – теперь голос шептал, отдаваясь в его голове. Внезапно на его руке оказалась ладонь. Он должен был уйти. Он должен был сбежать прямо сейчас, прежде чем обнаружил, что сдался. Всего в нескольких дюймах от него были синие глаза. В них отражались окрашенный небом снег, свисавшие с подоконников сосульки и мягкий свет фонарей. И Дин знал, что мог бы в ту же секунду отвести взгляд и оставить все это безумие позади. Он мог бы отвести взгляд и вернуться в свою жизнь – свою тихую, наполненную болью, жалкую жизнь. Вместо этого Дин шагнул к Кастиэлю и прижался губами ко рту другого человека. Потрескавшиеся губы Кастиэля на вкус были как чистый ночной воздух. Но еще были нотки корицы – аромат теплого яблочного пирога и гоголя-моголя. Дин ощутил сосны и плавящийся в руке снежок. Он вспомнил шерстяную шапку, коловшую уши, когда мать натягивала ее ему на голову. Он вспомнил распаковку подарков и истории возле теплого огня. И был церковный хор, поющий рождественские гимны в его голове, и маленькая девочка, спрашивающая его, сделает ли Бог так, чтобы ее папочка был счастлив на Небесах. Были молитвы, и смех, и слезы. Поцелуй закончился слишком быстро, и Дин уже с трудом смог бы вспомнить, на что он был похож. Все, что у него осталось – ощущение дома. Он знал, что должен был что-то сказать, потому что такие волшебные поцелуи как этот… люди просто никогда так не делают. Люди не целуют незнакомцев. Все это знают. И люди, определенно, не шатаются повсюду, целуя других мужчин. Дин знал это уже много лет. – П-прости, мне не стоило этого делать, – начал он, уже ощущая болезненную неловкость. В его груди что-то пылало. – Нет, стоило, – твердо ответил Кастиэль. – Но это не правильно. Бог бы не… – Остановись прямо сейчас, Дин, – вмешался Кастиэль. – Даже мысли не допускай, что знаешь, чего бог хотел бы, а чего нет. – Я не допускаю, я знаю! – вскричал Дин, внутри у него что-то сломалось – разлетелось на тысячи мелких осколков. – Я знаю, что я хочу этого больше всего на свете. Я хочу быть счастливым и любимым, и я не могу! Не могу! Он не плакал. Что это за жидкость скользила по его щеке? Это был таящий снег. Но Кастиэль улыбался ему – мягкой, снисходительной улыбкой, которая идеально уместно смотрелась на его лице. – Ты знаешь. Ты всегда знал, но выбрал не понимать. Смотри, Дин Винчестер. А потом снег взорвался за спиной человека – размытое пятно чистой белизны. За исключением того, что на самом деле это был не снег. Дин расширившимися глазами наблюдал, как то, что он принял за снег, перестраивалось за плечами Кастиэля. Перья. То, что Дин принял за миллион снежинок, оказалось миллионом перьев. Они, казалось, излучали собственный свет, мерцая словно светлячки, словно рождественские огоньки, словно последние догорающие свечи. У этого человека из лопаток распускались крылья. А Дин мог думать лишь о том, что больше всего на свете ему хотелось к ним прикоснуться. Словно прочитав его мысли, человек – ангел – сдвинул крылья, протягивая одно вперед, чтобы оно упиралось в грудь Дина. От этого прикосновения у Дина дыхание перехватило, а глаза до невозможности расширились. Он не мог этого постигнуть. Это не могло быть взаправду. Это было слишком… Слишком идеально… – Вперед, – мягко прошептал Кастиэль. Запнувшись, Дин выбросил вперед руку, чтоб погладить крыло. Его пальцы утопали в перьях, и он восхитился их нежности. Самым близким по мягкости было ощущение, когда в детстве он нашел птенца воробья. Птичка выпала из своего гнезда, еще не успев целиком обрасти перьями. Но даже мягкий пушок, покрывавший тело птенчика, не мог сравниться с теплым шелковистым ощущением под его пальцами. – Ты… ты… – выдохнул Дин, не в силах завершить вопрос. – Ангел господень, Дин Винчестер, – закончил за него Кастиэль, протянув руку, чтобы взять ладонь Дина, зарывшуюся в его крыло. Дин схватился за эту руку, словно утопающий за соломинку, иррационально боясь, что ангел исчезнет. Но какая-то частичка его знала, что этого не произойдет. Это была та же частичка, которая однажды сказала маленькой девочке, что ее отец будет счастлив на Небесах, и верила в это. Та же частичка обычно загоралась при упоминании рождественского ужина. Та же частичка знала, что Бог присматривал за ним. Кастиэль поцеловал его, а Дин поцеловал его в ответ, впервые в жизни чувствуя себя так, словно был действительно счастлив. Где-то позади него свет от крыльев Кастиэля просачивался сквозь щель в церковных дверях.