Бумажная птица

      Лучистый взгляд ясных голубых глаз, мягкая, струящаяся улыбка, всегда старательно уложенные волосы цвета созревшей пшеницы. Он носит дорогие белые рубашки, застёгивая все пуговицы до последней, не смотря ни на жару, ни на сдавливающий горло чёрный галстук. Говорит красиво, учтиво, будто каждый раз предугадывает суть диалога и наперёд заготавливает нужные слова. Его улыбка — слепящее солнце, покоряющее самые чёрствые души. Его голос — музыка прославленного классика, льющаяся, словно кристальный ручей. В этом человеке нет изъянов, он идеален до абсурда, до крохотных, едва уловимых деталей. Всё в нём говорит о благородном происхождении, об изысканных манерах и превосходном вкусе.       Быть его невестой — честь, сказочная удача, волшебный подарок судьбы, который не падает с неба.       — Тебе невероятно повезло, он не только безумно богат, но и обворожителен настолько насколько это только возможно, — с непривычной ей улыбкой произносит женщина, мягко перебирая длинные каштановые пряди и проводя по ним гребешком.       — Это точно, — улыбается в ответ Асахи, видя отражение матери в зеркале и проводит по губам влажной тканью с едва уловимым запахом белого винограда, стирая бледно-красную помаду, пока стоящая позади женщина помогает распустить причёску.       — Я знала, что наше решение пойдёт тебе на пользу, дорогая. Твой отец так ждал этого момента целую вечность. Он гордится тобой.       Девушка как-то неровно выдыхает, вслушиваясь в слова. Она аккуратно снимает золотые серьги, усыпанные маленькими белыми камушками.       Он гордится мной.

***

      Юу буквально накидывается на подругу, не помня себя от счастья внезапной встречи, и крепко сжимает её в объятиях, утыкаясь носом чуть ниже шеи.       Асахи ошеломлена, ей страшно, неловко и безумно радостно.       — Ну ничего себе! Мы сто лет не виделись, — Нишиноя отстраняется, внимательно осматривает девушку, исследуя её с ног до головы. — Ты так изменилась! И, кажется, ещё выше стала.       — А ты нет, Ноя, — выпускает лёгкий смешок.       — Ну, у меня ещё впереди всё. Говорят, пока нет двадцати, ещё можно вырасти, — оптимистично изрекает девушка.       «Тебе врут», — проносится в мыслях у Асахи, но она не решается озвучить это вслух.       Сердце отчего-то так ликует. Вот она, всё та же весёлая и жизнерадостная Ноя. Маленькая, шустрая, полная блеска в глазах. И Азумане хочется снова обнять её, да так чтобы не отпускать долго-долго. Уткнутся в чёрные, растрёпанные от ветра волосы.       Они прогуливаются вдоль длинных улиц, шаркая ботинками по асфальту, присыпанному лёгким инеем. Юу выпускает изо рта тёплые клубы пара, активно рассказывая обо всём, что приключилось за последний год.       — Новые Карасуно уже не те. Без вас, девчонки, первое время совсем туго приходилось. Без грозного взгляда Дайчи и позитивного, приободряющего настоя Суги команда никак не могла собраться в единый механизм. Первогодки попались не самые приятные, я тебе скажу. Да и не самые умелые, что уж там.       — Всё так плохо?       — К концу года поладили конечно, но результат стоил неимоверных усилий. Особенно большую роль во всём этом сыграла Чикара. Она отличный капитан, без её твёрдой руки мы бы совсем пропали.       — Молодец, я и не сомневалась в ней.       — Даа, но я боюсь представить, что будет в новом учебном году. Команде нужен новый капитан, новый либиро.       — Ещё не выбрали потенциальную кандидатку на роль капитана?       — Я предлагала кого-нибудь из будущих третьегодок. Если выбирать меньшее из зол, то лучшая кандидатка — это Ямагучи.       Асахи воспроизводит образ Тадаши в голове, её тонкую, неказистую фигуру, короткие редкие волосы цвета вороньего крыла, маленькие глазки, крапинки веснушек, разбросанных по всему носу. Там, в прошлом, это несмелая, но целеустремлённая первогодка, проводящая лишние часы в спортзале, с порывом оттачивая слабую технику. Азумане помнит, как, уже уходя домой, краем глаза заглядывала в зал, с лёгким сожалением и стойким уважением наблюдая, как выбившаяся из сил Тадаши, дрожащими руками крепко сжимала мяч, пытаясь восстановить дыхание и не свалиться от усталости.       — Хороший выбор.       — Вот и ты меня поддерживаешь, — улыбается Ноя.       Обе, не сговариваясь, сворачивают и бредут по узким закоулкам. Здесь всегда ароматно пахнет свежим хлебом из задних окон пекарни. Оживлённая беседа не прекращается. Юу пересказывает множество забавных историй, хохочет, ностальгируя о совсем недавно кончившихся школьных деньках. По привычному, за столько лет запомнившемуся маршруту, девушки срезают дорогу и, когда череда невысоких домов закачивается, выходят к маленькому безлюдному парку.       Здесь растут высокие сосны, с широкими кронами и размашистыми ветками, сквозь которые слабо пробираются солнечные лучи, заливая местность блестящим золотом. Нишиноя сразу же бежит к качелям и буквально прыгает на них. Несмазанная цепь жалобно скрипит. Девушка отталкивается от земли и раскачивается взад-вперёд. Азумане стоит рядом и, наблюдая за по-детски радостной подругой, не скрывает улыбки.       — Я давно не приходила сюда, — выкрикивает Юу, качнувшись вперёд. — Как-то времени не было. Постоянно всякие дела. Я ведь теперь ещё и учиться буду заочно. Подумать только, поступила.       — А как у тебя в семье дела, Ноя?       Юу мгновенно притихает, потухает, потупляет взгляд. Кажется, у неё внутри что-то сжалось в эту минуту. Азумане прикусывает губу, чувствуя вину за свой беспардонный вопрос. Асахи знает, как трудно приходится подруге. Уже на последнем году обучения Нишиноя охотно хваталась за любую подработку. Её мать так и не отошла от потрясения после того, как муж бросил её с тремя детьми. Пребывая в глубокой депрессии, женщина надолго погружалась в себя, теряя контакты с внешним миром, всё чаще пускала всё на самотёк, забывала о детях, не приходила на работу. Юу приходилось заботится о двух маленьких сёстрах. Она, измотанная после беготни в спортзале, приходила домой, чтобы приготовить ужин, а затем бежала на работу и допоздна раздавала листовки, развозила газеты, помогала в антикварном магазинчике.       — Достаточно неплохо, — после минутного молчания изрекает Юу, тяжёлым взглядом окидывая стоящее напротив дерево. — Я устала чего-то добиваться от мамы. Ей бы врача, но попробуй докажи это взрослой женщине, уверенной в своей обречённости.       В словах Нишинои слышится укор, обида и бессильная злость. Чувство ответственности тяжёлым валуном ложится на хрупкие девичьи плечи и железными цепями сковывает бледные тонкие запястья и лодыжки.       Ноя вдруг громко фыркает, хлопает по щекам и, заставив себя вновь приободрится, снова смотрит на Азумане с мягкой, невесомой улыбкой.       — А как складывается твоя жизнь, Асахи-сан?       — Я вот… замуж выхожу, — выговаривает Азумане, произнося слова слишком рвано, тихо, будто вот-вот всхлипнет и заплачет, вышло как-то непроизвольно, машинально. Стоило ли так торопиться?       — Ого, ну ничего себе. Поздравляю.       Асахи замирает, она, честно, старается не смотреть, не замечать, не придавать значение тому, как у Нои после сказанного напрягаются плечи и как сильно та стискивает зубы. В глазах напротив плещется вязкая, тягучая обида.       Сознание уносится куда-то в не слишком далёкое в прошлое. Туда, где перед глазами стоит чёткая, представленная во всех оттенках картина, будто наблюдаемая со стороны, освещаемая приглушённым, тусклым светом ламп. Тесная школьная раздевалка, пропитанная неприятным спёртым запахом, раскиданная на скамейках одежда и разбросанная обувь на полу. Тонкие девичьи пальцы, робко и невесомо проводящие по слегка влажным после душа волосам, частые вдохи, щекочущие шею, румянец на щеках и отведённый в сторону, полный неуверенности, взгляд. А после, боязливое, лёгкое касание губ, перерастающее в неаккуратный, целомудренный поцелуй. И в тот момент все мысли слились воедино, создавая беспорядочный шум в голове, сумасшедшую какофонию звуков. Сердце так сильно ударялось о рёбра, что казалось ещё чуть-чуть и кости треснут, раскрошатся, превратятся в белый песок. Это чувство слишком сильное, настолько всепоглощающее, что заставляет разум потеряться где-то в глубинах сознания.       А потом что-то резко щёлкнуло в голове и пришлось вернуться с небес на землю, больно ударяясь при падении, сдирая руки и колени в кровь. Осознание происходящего накрыло с головой чёрной тенью страха, острое, противоречивое чувство ядом стало разливаться по телу, причиняя острую боль, принося паническое ощущение неправильности происходящего. Асахи испугалась и, охваченная властью смешанных, непроизвольных эмоций, оттолкнула Юу. Всё перед глазами будто затянулось тонкой полиэтиленовой плёнкой, расплылось и размазалось. Асахи не помнит, как выглядела тогда Нишиноя, смотрела ли она с гневом, сожалением или чувством жгучего стыда.       На следующий день был выпускной. Юу весело смеялась, светила улыбкой и, активно жестикулируя, поздравляла Азумане с окончанием школы. Асахи, стоя на вручении, выслушивала праздные речи директора, а в конце даже заплакала, уткнувшись в плечо стоящей рядом Сугавары.       Вести себя, будто ничего не было — хорошо. Потому что это не заставит кого-то чувствовать себя виноватым, не нужно прятаться, избегать друг друга. Впервые Асахи поняла, насколько хрупким предметом может оказаться дружба.       Нишиноя — это что-то волшебное. Она — светлый, согревающий лучик солнца, падающий на лицо; она — самая яркая путеводная звезда, освещающая ночное небо; она — маленький, хрупкий цветок, не прячущийся от дождя в непогоду.       И почему-то именно сейчас Асахи чувствует, как по-сумасшедшему мечутся в животе бабочки с подпалёнными крыльями, медленно умирая в агонии.       Юу снова выдыхает густые клубы пара и, ёжась от холода, пытается натянуть до подбородка ворот ветровки.       Асахи тут же соображает и, порывшись в сумке, достаёт оттуда аккуратно сложенный капроновый шарф.       — Держи, сегодня довольно прохладно.       Ноя благодарно улыбается, расправляет ткань и обматывает вокруг шеи, утыкается носом, выдыхает тёплый воздух.       — Спасибо, очень тепло.       — Оставь себе, если он тебе нравится.       Шарф ей подарил жених, делая акцент на том, что этот цвет очень хорошо сочетается с глазами Асахи. Но она так ни разу его и не надела. Сейчас Азумане смотрит на Ною и понимает, что той шарф идёт гораздо больше. Глаза Асахи — горький какао с коньяком. Глаза Нои — сладкий миндаль с капельками вязкого мёда.       — А ты любишь этого человека? — внезапно спрашивает Юу.       — Возможно, — с толикой неуверенности отвечает девушка, злясь на себя за то, что голос так дрогнул. — Он наследник весьма успешной корпорации, такой союз очень выгоден моему отцу, — прозвучало, как оправдание.       Асахи не хочет оправдываться, не хочет выглядеть жалкой. Только не перед Ноей. Она привыкла быть смиренной, привыкла, что ей помыкают. Знает, что за провинностью следует наказание. Веди себя тише и не перечь. Твоё будущее распланировано наперёд, радуйся и не напрягайся, просто делай то, что все от тебя ожидают. Это и значит быть хорошей девочкой. Почувствуй себя прекрасной балериной, запертой в музыкальной шкатулке, вынужденной исполнять один и то же танец, чтобы утолять чью-то скуку.       Всё могло быть в разы хуже. Прекрасный молодой человек мог оказаться ворчливым мужчиной в годах. Вместо учтивого, вежливого обращения, девушка могла наткнуться на неуважение и грубость. А так всё ведь чудесно. Такой жених, да ещё и при деньгах. Что там любовь. Бог с ней. Не всем дано.       А Юу смотрит так, что Асахи становится больно. Мучительные фантомные боли, будто сердце медленно нанизывают на тонкую спицу, протыкая злосчастный орган насквозь. В висках начинает пульсировать, голова идёт кругом, дышать становится невыносимо сложно. Хочется схватиться за грудь, упасть на колени и закричать в отчаянии. Но Асахи продолжает стоять, судорожно перебирая тонкими пальцами ворот пальто. Надо дышать, надо успокоиться.       Её чувства — морские волны, безжалостно разбивающиеся о тихие прибрежные скалы. Её мечты — облака блестящей пыли, развеваемые свирепым ветром.       Будущего нет. Будущее крошится в пыль, расплывается кругами на воде, ускользает в пустоту. Быть окружённой железными стенами, чужим мнением, строгими взглядами, рамками, выход за которые карается смертельно. Разве не в этом суть общества? Разве не так все живут?       Птица в клетке жалобно надрывается, верещит, мечется из стороны в сторону, срывает голос, ломает крылья.       Золотая клетка греется в солнечных лучах, отдаваясь светлым, блестящим отливом. Длинные, тонкие, искусно тянущиеся ввысь решётки и маленькая едва заметная скважинка в виде человеческого сердца. Ключ к ней утерян, выброшен в бесконечный поток снующих туда-сюда людей, затоптан до неузнаваемости массивными тушами, покрыт пылью, грязью, копотью и ржавчиной. В клетке, беспомощно опустившись на пол, сидит маленькая белая птица с помятыми бумажными крыльями. Бумага легка и податлива в чужих руках, она страшится ветра, ведь тот унесёт её, невзирая ни на какое сопротивление. От птицы нет толку, если она не может летать. Плоть и кровь гниёт, но бумага со временем только желтеет, становится ломкой, хрусткой и в итоге тлеет, рассыпаясь на тысячи мелких частиц.       Асахи упускает момент, когда пустые качели со скрипом откачиваются назад, когда лёгкие шаги слышатся совсем рядом, когда тёплая узкая ладонь убирает волосы с лица.       Нишиноя встаёт на носочки, притягивая Асахи к себе, заставляя немного наклониться. И в один единственный миг всё исчезает, а разум накрывает лёгкой белой бахромой. Нет ничего, ни звуков, ни запахов, мир вокруг перестаёт существовать, затягивается в пустоту. Остаётся лишь тактильное ощущение тёплых мягких губ на устах. По телу разливается нечто неестественно томное и запретно приятное. Будто в вену вкололи опасный сильнодействующий препарат, приносящий головокружительное удовольствие, но опасная жидкость медленно растекается по телу и вот-вот достигнет сердца, тогда минутное наслаждение обернется летальным исходом.       Асахи не отталкивает, наслаждается, поддаётся минутной слабости, плавится под властью чужих губ. Обнимает в ответ, притягивает ближе, с силой сжимает маленькое тело и даже сквозь несколько слоёв ткани ощущает исходящий от него жар. Хочется стоять так всегда, закрыть глаза и погрузится в вечный, повторяющийся сон, где нет правил, законов, обычаев, чужих наставлений, где есть только они вдвоём.       Лицо Нои освещает слабый отблеск догорающего заката. Её губы еле заметно дрожат после длительного поцелуя. Глаза светятся живым пламенем.       — Что же ты со мной делаешь, Ноя… — шепчет Асахи так тихо, что слова едва покидают её уста, лишь губы устало выдыхают горячий воздух.       — Давай уйдём, Асахи. Убежим далеко-далеко, туда, где никто не сможет найти. Никто не узнает, никто не станет судить.       В ушах у Азумане шорох крыльев ночной бабочки, бьющейся о холодное оконное стекло с таким остервенелым отчаянием, что вот-вот образуется трещина, посыпятся осколки и свободу можно будет ощутить на кончиках пальцев.       Одолевает внезапное счастье, по венам разливается леденящий восторг. Всё закончится. Наконец можно будет распахнуть крылья, вдохнуть полной грудью и двинуться в объятья свободы, преодолевая каждый порыв встречного ветра.       Они сидят в парке до позднего вечера, провожая взглядом ядовито-сиреневый закат и обсуждая свою дальнейшую сказочную жизнь.       Только на утро Ноя не придёт в парк, чтобы воплотить задуманное. Она без сна будет ворочаться в смятой постели и, сжимая кулаки, бессильно бросать взгляд на плывущие тучи за окном, слушая крики детей в соседней комнате.       Асахи в это время будет ехать по трассе, сидя на заднем сидении дорогущей машины и, бесшумно плача, беспристрастным взглядом считать капельки дождя, стекающие по стеклу.