История девушки.

В этом мире миллиарды людей, а значит миллиарды историй помноженные на каждые десять минут жизни этих миллиардов. Можете представить себе такое число? Я тоже не могу. Но это и не нужно. Я хочу рассказать вам всего лишь одну историю. Историю одной девушки, которую зовут Алиса Инторн. Во-первых, ее дом стоял на холме. На самой окраине города, отделившись ото всех, стоял дом на холме. (Хорошо, что у нее была машина, чтобы добираться до школы.) А за этим холмом были бесконечные поля, то есть вечность. И эта вечность преследовала ее везде: смотря в ее глаза, ты видел бесконечно глубокие моря, которые не имели дна; у нее было вечно доброе выражение лица, которое омрачала легкая грусть в уголках ее глаз; у нее всегда были слегка приподняты уголки губ. Перечислять можно бесконечно. Она не всегда была такой. Кое-что, о чем уже давно никто не говорит, изменило ее. Но когда она была другой, казалось, что она всегда будет такой и ничто никогда не изменит ее. Но она всегда казалась богиней для меня. Богиней вечности. Богиней жизни. Богиней смерти. Она была над облаками, над самими небесами. Эта была вторая ее особенность — она была богиней в моих глазах. Нередко она брала меня ездить по всему городу. Очень часто мы надолго останавливались около самых разнообразных статуй. И она говорила: «Они кажутся очень спокойными, не правда ли?». И тогда я хотел быть такой статуей, чтобы она восхищалась мной. Статуи — это было в-третьих. И я был ей, как сын. Как сын, которого никогда не было и никогда не будет. Я был ей сыном. Особенно остро я это чувствовал, когда дергал ее за пальто, когда грусть накрывала ее своим пологом, цель у ее взгляда терялась и она смотрела в вечность. Создавалось ощущение, что я младше ее лет на десять, хотя мы были ровесниками. Я просто хотел обратить ее внимание на себя, чтобы она снова вернулась сюда, где у нас нет вечности, а есть лишь пара мгновений. Это было в-четвертых. Она выходила из машины и говорила мне оставаться внутри, потому что есть вещи, которые ей нужно сказать. И уходила. И иногда я обижался на нее за это. Неужели она не понимает, что я скучаю по нему точно так же, как и она? Ведь это я его нашел. Тогда. И я был его другом. Но потом я смотрю в окно и обида постепенно проходит. Она стоит у могилы, которая всегда будет казаться ей свежей, как и рана в ее сердце. На могиле написано «Джеф Аткинс» и два числа. Промежуток между этими числами такой же, что и на других надгробиях, но на самом же деле второе число гораздо ближе к первому, чем обычно. Ему было 16. В ее руках букет цветов, которые она всегда приносила. Но они не ложатся на надгробие, а выскальзывают из ее рук. Я был слишком молод, чтобы понять. Да, у меня была Ханна, но я все равно никогда не смог бы ее понять. Между ними была гораздо более крепкая связь, чем та, что была между двумя друзьями. Интересно, она вспоминала его? Как он играл в бейсбол и какие планы, связанные с этим спортом, строил… Как он забавно прикладывал пальцы к переносице, когда устало чем-то возмущался? По отношению ко мне это действие проявлялось, когда я говорил, что вместо очередной вечеринки собираюсь пересмотреть «Властелин колец». Но когда этот жест был обращен к Алисе, он отличался. Вместе с обычным фейспалмом на его лице появлялась улыбка. Обычно, это бывало, когда она вся взволнованная прибегала к нему, чтобы что-то рассказать. Это была какая-то сногсшибательная новость, которой нужно было поделится. Это могло быть что угодно: от новых кроссовок, которые ей купили на этих выходных, до неожиданного поворота в сюжете ее любимого сериала. Он всегда добавлял: «Что случилось на этот раз? Что?». После его смерти больше такой огонек в ее глазах не зажигался. Она больше не бегала кому-то что-то рассказывать. Она вообще стала меньше говорить. Вспоминала ли она последнюю ночь? Когда Джеф расспрашивал меня, куда я собрался и что случилось, а она тянула его обратно в дом, потому что хотела последний танец с ним перед тем, как он уедет за очередной порцией пива. Танец оказался последним в его жизни. Последний танец с ним. Вспоминала ли она его? Наверное, вспоминала, потому что через несколько лет после этой поездки, она оказалась на том же кладбище справа от Джефа. Розы красные — лилии белые. Это и есть в-пятых и в-шестых. Его могила — ее могила. Но тогда она была еще жива. Ее губы дрожали, но она продолжала что-то говорить. Я не мог ее слышать. Слезы градом лились по ее щекам. Все цветки выпали из ее рук, один за другим. Я все еще не мог понять. Когда это произошло, она села на корточки и зарыдала, ее плечи тряслись. Я знал, что когда она вернется в машину, она не станет стирать потекшую туш с щек и наносить новую на ресницы, она не станет зарисовывать дорожки слез тональником, она не станет поправлять помаду. Потому что с его смерти она перестала красится. Наверное, нет смысла тратить денег на косметику, которая долго не продержится на твоем лице, потому ее обязательно смоет соленая волна. И чем больше я об этом думал, тем грустнее мне становилось. Мне было жаль ее. Единственное, чего я хотел, это чтобы она не плакала, не опускала головы, потому что он этого не хотел бы. Он не хотел бы этого — это было в-седьмых.