4-струнные извращения

- Миш, ты как себя чувствуешь? - голос Попова в телефонной трубке был слегка встревожен. - Бывало и лучше, - нехотя признался Житняков, хотя эта полуправда явно скрывала масштаб его состояния - Может... - Нет! Нет, спасибо, ничего не надо! И навещать не стоит! - Ну... ладно, - растерялся Сергей, - я тогда тебе еще позвоню, потом. - Буду ждать! - соврал вокалист и, упав на подушку, почувствовал как боль змеей проскользнула по всему позвоночнику и злобно ужалила в основание черепа. Яд, медленный и жгучий, разливался по всей голове, и Михаил застонал от нестерпимости ощущений. Вчера, господи, что ты вчера натворил? Пьяный бред собственного сочинения отчетливо слышался снова и снова, сквозь пелену чьих-то попыток остановить тебя. «Ублюдок!» - кричишь ему вслед и вырываешься из цепких накаченных «лап» Макса, догоняешь и с разбега кидаешься на него. Вместе неуклюже падаете, путаетесь в собственной одежде и тут... Нет, ты совершенно отчетливо помнишь, ты уверен в этом — он поцеловал тебя! Никаких сомнений, это был поцелуй, решительный и обреченный на твое презрение, вечное и неумолимое. - Миша, дорогой, я бы хотел, что бы ты понял и принял все, что произошло. Не спеши, дай мне договорить и самому одуматься и осознать все, - пресек на корню бунтарские замашки вокалиста Холстинин. - Владимир Петрович! Как бы я Вас не уважал, но это уж слишком! То, о чем Вы меня просите — как минимум некорректно, это дедовщина! - продолжал настаивать на своем Житняков, еще больше раззадориваемый усмешкой Холста. - И все же, извиниться придется, - мягко «поднажал» гитарист. - И за что же это?! За то, что он лишил меня морального достоинства, этической девственности можно сказать! «Прости, Виталь, но мое изнасилование не состоялось по моей вине», так что ли?! Вы в своем уме? Или тоже, как он?! Мама, куда я попал, что за чертовщина здесь твориться?.. - Вот скажи: неужели и вправду я не прав, а? - расстроено вопрошал Михаил. - Ты, конечно, напился в нули, был груб и неадекватен. - волнительно перечислял Попов, - но требовать от тебя извинений — это уж слишком! - Я им не какая-нибудь тряпка! Пусть в коллективе я недавно, в обиду себя не дам! - Правильно! - Я взрослый, не такой как они, конечно, но взрослый мужчина! - Вот именно! - С чувством собственного достоинства! И я буду требовать к себе уважения! - Да! Так и надо! - Да что ты поддакиваешь все время? - раздраженно бросил вокалист и решил подняться обратно, в столь спешно им покинутую студию, оставив Сергея одного с дикой, давно терзавшей его мыслью о возможности нетрадиционных меж мужских романтических чувств. Слышишь, как он играет твоим собственным голосом, медленно «подтягивая» ручки микшерского пульта. Хочется взять что потяжелее и как двинуть по его дурной башке, пока он не обнаружил тебя. Но вот и все — попытка провалена — Дубинин обернулся и своей улыбкой показывает, что очень рад тебя видеть и уже нисколько не злиться за твое вчерашнее ИМХО в его сторону. Пару шагов на тебя, а ты уже полон отвращения, пятишься, наступая и путаясь в проводах, заботливо раскиданных Холстом по всему помещению. Явно довольный твоим состоянием, басист заливается смехом. Наперегонки к двери, и самый обидный в жизни проигрыш настиг тебя: запершись на три оборота, Виталик выкинул ключи в окно. Не рискнув поворачивать к нему спиной, а тем более наклоняться, чтобы посмотреть как красиво лежат твои «спасительные отмычки» на мокром асфальте, ты приготовился ждать. Терпеть и умолять — все что угодно, лишь быть избежать того, что сутки назад пытался совершить Дуб. Нет, ты за любой кипеш, как говорится, пусть хоть гвозди жопой, простите, ест, но вот чтобы так — нет, ни за какие коврижки! Тем более, из сладкого ты предпочитаешь всем печеньям зефир. Взгляд охотника и тяжелое дыхание, однако он выжидает. Жертва сама придет, сама согласится и ляжет на алтарь своих надежд. Ухмылка и руки на пряжке пояса — вот они, повадки всадника апокалипсиса твоей личной вселенной. - Виталий Алексеевич, пожалуйста... - Что такое? - невинно удивляется басист. - Я Вас прошу, не надо, - слезы проступают сквозь желание казаться непоколебимым, - умоляю, одумайтесь... - С чего вдруг я должен отказывать себе в удовольствии? Только потому, что жалкий мальчишка против? Ну уж нет! Все будет только так, как мне вздумается! Да, здесь я тиран и деспот, дорогуша! И никто, слышишь, никто мне не мешает и не смеет даже пытаться это сделать: Холст всегда прикроет, придумает отмазку, найдет объяснение — он сделает все, лишь бы я остался с ним, - сарказм и сумасшествие коллеги навело ужас на Житнякова, - да, любовь - странная штука, хорошо, что я ей не страдаю! - Да Вы больной! - Может, очень может быть! Тогда вылечи меня! - В смысле? - опешил Миша, и секунды его замешательства Дубинин использовал, что называется, по назначению: схватив вокалиста, он ловким движением швырнул его на диван. Неплохо ударившись головой о подлокотник арийский голос потерял еще пару драгоценных секунд на преодоление боли, во время чего Виталий уже умудрился застегнуть ремень на его шеи. - Дышать... дышать нечем, - задыхаясь проскулил Михаил. - Хочешь дышать — отлично! Ремень я могу ослабить, но только в одном случае, - когда он успел снять с себя джинсы, - если твой рот будет занят кое-чем поинтересней, чем бездумное хватание воздуха! - рассмеялся собственной колкости музыкант. Житняков отрицательно замотал головой, в силу обстоятельств получилось не очень, но Виталик понял отрицательный ответ и ремень стал еще туже обхватывать шею вокалиста, - что скажешь теперь? - синеющими губа Миша был бы рад сказать ему хоть что-нибудь, но сил не осталось: он не видел даже как Дубинин был близок к осуществлению своих желаний, и... - Миша! Миша, ты там?! - ключи сделали пару оборотов в замке, - Миша! - еще один, последний, спасительный и Попов врывается в комнату, за ним влетает крайне озабоченный Холст, они растаскивают вас, но ты видишь все обрывками и только когда ремень наконец убирают с шеи, ты позволил себе расплакаться. - Сереженька, он, он... - Я знаю, знаю. Но все хорошо, все обошлось, успокойся! - гитарист гладит тебя по голове, словно убаюкивает. - Все закончилось, тише... - Холстинин и Удалов почему-то выносят Дубинина, но тебе все равно. Больше ничего и никто не угрожает, родной Попов сидит и как обычно ловит каждый твой взгляд, он один всегда помогал тебе и даже теперь, под страхом увольнения, не отступился. Рукой обвиваешь его шею, притягиваешь и целуешь. Гитарист вырывается и удивленно смотрит на тебе. Нет презрения и недовольства, немой вопрос, нечитаемый но попятный вам двоим. - Сережа, я так устал, - снова целуешь его. День сегодня и впрямь выдался не из легких.