До дна

Каждый умрет той смертью, которую придумает сам.

Пахло сыростью и гнилью, в этой убогой квартирке на окраине магловского Лондона. А Малфой одиноко сидел на кухне и подкуривал очередную сигарету, легкие уже сдавливало от боли, но он продолжал втягивать в себя дым, стряхивая пепел просто на пол. Ведь боль это признак того, что он ещё живой. Увы, живой. «Аристократ», «вершина элитного общества», «отпрыск древнего величественного рода» — всё это он слышал прежде выходя в свет, но теперь — недельная щетина, болезненная бледность, красные глаза, рубашка ещё с похорон. За окном заметает снег, но кому, какое дело до этого снега. Поэтому Драко с трудом наливает себе стакан огневиски и одним глотком опустошает его, слегка закашлявшись. И в груди вздымается новая волна боли. Он крепко зажмуривает глаза. Да, блядь, чувствуй это! Чувствуй, как чувствовала она. Ведь это ты, гребаный мудак, ты, виноват. Эта смерть на твоих руках. Плавно поднимает веки, в надежде, что конец близко, но видит этот ненавистный шоколадный оттенок гриффиндорских глаз. — Хм. — смешок. — Грейнджер, ты здесь. Снова. Она смотрит на него так тепло. Проводит пальцами по его потрескавшимся губам, едва касаясь впалой щеки, а её руки теплы как никогда. Драко чувствует, что немного оживает, не хочет, но оживает. — Ты тоже здесь. И куришь. Снова, — Гермиона окинула взглядом стол, на котором валялось пару смятых пачек сигарет. — Драко, курение убивает, помнишь? На улице сигналили машины, кричала детвора, и все предвкушали Рождество, но его не волновало ничего. Малфой просто запечатлевал в своей памяти её нежные черты. Эта маленькая морщинка между бровей, которая образовывается, когда она думает. Эти веснушки, которыми усыпано её светлое лицо. Эти длинные ресницы, наверняка, хлопья снега задерживались бы в них. — На это и надеюсь, — он перехватывает её худое запястье и целует внутреннюю сторону ладони. — Зачем ты ко мне приходишь, после всего? — Потому что люблю тебя, разве этого мало? — Гермиона присела и положила руки ему на колени, заглядывая в серый омут боли. — Драко, послушай меня, прошу… — Нет, Грейнджер, это ты послушай. Это я должен был получить эту зеленую вспышку света, которая означает конец. Это я должен был не встретить рассвет. Это должен был быть я. Это моя участь, не твоя, Грейнджер. Знаешь, за свои восемнадцать лет, ты не сделала ничего плохо ни одному живому существу, и судьба расплатилась с тобой смертью, а мне подарила жизнь. — Вот именно! Драко, должен жить. Тебе не за что винить себя, слышишь? Посмотри на это небо, — гриффиндорка вскочила на ноги и уселась на подоконник, — оно чистое, без войны. — Зачем мне эта жизнь, если в ней нет тебя? Зачем мне это небо, если в нем я вижу только тебя? — Малфой с большим усилием поднялся и заключил её в объятиях, таких сильных, насколько ему позволяло самочувствие. — Зачем мне хоть что-то, если тебя там не будет, Гермиона? Нескрываемые слезы покатились по его щекам. Он готов был провести вечность в таком положении, лишь бы ощущать её. Чувствовать под руками её кожу, её волосы, слышать её громкий смех. — Я буду здесь, — и она коснулась пальцами груди, словно прикоснулась к самому сердцу. Её голос растворялся в воздухе, а Малфой отчаянно хватался сознанием за последние звуки. — Мерлин, Гермиона, не уходи, — он сорвался на крик, долбя кулаками подоконник. — Ты не имеешь права бросать меня в этом пекле одного! Я слишком слаб, слышишь?! Ты всегда хотела, чтобы я признавал свою неправоту, так вот — я слаб. Не покидай меня… Драко сползал по стене вниз, задыхаясь от нехватки сил и собственных слёз. Он даже не заметил, как разбил стакан об батарею, и осколочки стекла застряли между костяшками. А какая к черту разница, что случится с ним? Кто его ждет в этом мире? Нарцисса, быть может Люциус? Наверное, и ждали, если бы не одно «но» — Лорд убил их. Грейнджер была его якорем, его смыслом, которого тоже не стало. Один резкий выдох. Подводиться, придерживаясь стены. Берет бутылку, не церемонясь, пьет прямо с горла. До дна. Рука ослабевает, а губы трогает слабая улыбка. — Встречай, милая, - сипло прошептал Драко.