Перекрёсток миров

      2032-й год.       Косые лучи заходящего солнца рассеивались по берегу, покачивались бликами на воде, плескались в пене и перепрыгивали с волны на волну. Чайки провожали возгласами уходящий день под аккомпанемент прибоя. По небу широкими неровными полосами перетекали друг в друга все оттенки палитры – от розового до бледно-фиолетового, готовясь уступить место ночному полотну цвета индиго.       У самой кромки воды стояла и смотрела вслед засыпающему солнцу девушка с небрежно заплетенной светлой косой. Ветер играл с выбившимися прядями, путая и рассыпая их. Она не замечала. Её взгляд затерялся где-то за горизонтом, а мысли улетели ещё дальше.       Почувствовав, как на плечи накинули жакет, девушка улыбнулась:       – Спасибо, Фрэнк.       Он остановился рядом и тоже взглянул на закат:       – Мне кажется, ты уже что-то решила.       Она чуть прищурилась:       – Ты всегда чувствовал меня.       Мужчина усмехнулся и чуть скосил взгляд в её сторону:       – И что же надумала умнейшая девушка планеты?       Мери небрежно пожала плечами, как будто её ответ и без слов не был очевиден:       – Побег.       – Кто бы сомневался.       – Только не ты, – засмеялась она.       Фрэнк опустил глаза и стал водить босой ногой по белому песку, глядя на полукруглые линии так внимательно, как будто это было бог весть какое увлекательное занятие, и как бы между делом признался:       – Если честно, была такая мысль.       – Знаю, – перебила она. – Я заметила. В фойе института Клэя.       – Вообще-то, если бы ты видела тогда себя со стороны...       – Ну, извини, – хмыкнула Мери. – Зрелище впечатлило.       Ещё бы. Не каждый день в знаменитом математическом институте на огромной стене Почёта с галереей задач тысячелетия появляются твой портрет и имя как автора решения одной из них. Тем более, рядом с портретом собственной матери.       Фрэнк никогда не забудет эти минуты. Они вдвоём с Мери подошли к легендарной стене, презентующей семь величайших задач математики, и он нарочно чуть отстал, позволив Мери увидеть это вблизи первой.       Ещё двенадцать лет назад в галерее числилось шесть неразрешённых задач тысячелетия из семи, и всего одна, а именно гипотеза Пуанкаре, была закрыта портретом российского математика Якова Перельмана, доказавшего её. Тогда, дожидаясь Мери с математического семинара, Фрэнк остановился поодаль и наблюдал, как техники делают разметку под размещение фотографии его сестры Дианы на месте памятного знака задачи об уравнении Навье-Стокса. Это было странное чувство. Здесь расставляли вехи в истории математической науки, и часть этой истории вершила его собственная семья. Фрэнк знал, что его имя никогда не появится здесь, но мысленно дал себе слово, что не позволит загубить жизнь Мери ради портрета на этой стене.       А три дня назад они вдвоём с Мери остановились перед легендарной стеной. Нарочно дождались, когда здание института опустеет, и только тогда подошли.       Их семья всерьёз повлияла на дизайн великой галереи. Из семи баннеров задач тысячелетия свободны теперь были только четыре. А три решённых, подтверждающих имена гениев математики, закрывали портреты, и два из них были подписаны фамилией Адлер.       Диана и Мери. Мать и дочь. Два гения с разной судьбой.       22 года назад Фрэнк не смог спасти сестру. Она остро нуждалась в нём, а он не уловил, не почувствовал, не осознал. Фрэнк опоздал тогда и никак не мог простить себя. И решил, что отдаст Мери всё. Положит жизнь ради того, чтобы у неё всё сложилось.       Три дня назад, глядя на фото сестры, Фрэнк не отвёл глаза. Он совершил кучу ошибок, но, похоже, заслужил её прощение.       И всё-таки бой за душу Мери ещё не закончен. Он продолжается. Прямо сейчас, здесь, у кромки прибоя на белом песчаном пляже.       – Так что за побег? – с лёгкой усмешкой уточнил Фрэнк.       – Куда угодно. На край света. В горы. Под землю. В пещеры. В мегаполис. На необитаемые острова. Куда-нибудь, где никто не знает, кто такая Мери Адлер.       Фрэнк улыбнулся. Мери хочет увидеть живой мир, пока мир чисел и формул не сожрал её мозг без остатка.       Не раз казалось, что в своих попытках не допустить помешательства Мери на её собственной страсти Фрэнк зашёл в тупик. Мир математической науки слишком сухой и предвзятый, и только кто-то реально одержимый, у кого нет шансов остаться нормальным, способен достичь здесь чего-то по-настоящему значительного. И не только решить, но ещё и подтвердить это. Особенно тяжело давался этап доказательств верности решения теории Янга-Миллса. Учёный совет института Клэя изрядно потрепал нервы Мери. Она постоянно искала взглядом Фрэнка в зале, будто просила у него сил, и всё-таки выстояла.       Когда учёный совет института поднялся, чтобы стоя аплодировать Мери Адлер, она улыбнулась Фрэнку усталыми, но живыми глазами. "Я победила. И теперь свободна", – прочитал он во взгляде. И понял – шанс не потерян.       Теперь Мери принадлежит право выбора. Любого. Гений заслужил свою награду. Мери вольна делать, что захочет. И она, как и Диана, уходит от математики. Только Диана ушла в небытие, Мери выбрала жизнь.       – Когда едем? – спрашивает Фрэнк.       Мери молчит, затем отвечает, чуть растягивая слова:       – Фрэнк... я не вправе просить тебя ехать со мной. Ты и так всю жизнь отдал мне.       Она по-прежнему смотрит за горизонт, за которым уже исчезло солнце. Его малиновый ореол ещё виден, но он тает, уступая место сумраку. Фрэнк поворачивается к Мери и смотрит только на неё:       – Это не ты просишь. Я прошу. Конечно, если буду нужен... там. Не хотел бы мешать тебе.       Мери всё так же смотрит в угасающее пятно света над горизонтом – на грани ночи и дня. Её голос почти не дрожит, но она знает – от Фрэнка не скрыть. Ну и пусть.       – Фрэнк, я выжила в том математическом аду, потому что ты был со мной. Если мне кто-то и нужен будет всегда и везде, то это можешь быть только ты.