you could still be what you want to

Тодороки наблюдает за Мидорией с самого начала их пути. Он учится у него всему тому, что он знает сейчас, и не чувствует себя обязанным за это, потому что Мидория делает это, потому что делает. Он не ждёт за это ничего, он не обязывает никого отплачивать за всё то, что он делает, говорит, что пытается исправить, высмотреть, починить, подклеить или убрать. Мидория, наверное, самый внимательный человек, которого можно встретить. Но эта внимательность не играет роль обоюдоострого меча, и Тодороки это пугает. С самого своего появления он вечно лезет во всё, куда просят и куда нельзя: он влезает в самую глубь, достаёт то, что никому другому не видно — даже тому, в ком это закопано, и убирает лопату, не планируя возвращать грунт на место. Оставляя так, чтобы обладатель сам решил, что с этим делать. Так было с Бакуго. Бакуго — мудак с блестящими глазами, чей разум замутнён единственной идеей. Тодороки знает, как это выглядит, потому что до двадцати живёт с отцом, и его глаза — один из вариантов того, что он видел каждый день в Бакуго всю учёбу. Он помешанный, озлобленный, не видящий ничего, кроме того, что хочет видеть и что рисует сам, и прячется за ширмой с красочными радужными буквами "мудак". Он меняется медленно, постепенно. Тодороки не замечает этого, пока не понимает, что лихорадочный блеск из его глаз пропадает к концу второго года обучения. Это настолько сбивает с толку — чтобы Бакуго, бешеный, неразумный, придурочный, превратился в бета-версию себя с почти-понимающим взглядом и не трясущимися от злобы руками. На него влияют все и всё, что находится вокруг: от учителей-профессионалов, с которых некоторые задатки-идеи-повадки берутся автоматически, как от тех, кто должен отдавать-учить-наставлять, от учеников — и первым тут показывается Киришима. Никто не понимает, как это происходит, никто ничего не замечает, пока Деку не озвучивает единственно верную в этот момент фразу — в тот день, когда они вытаскивают его из лап Лиги Злодеев, открывая всем глаза: Бакуго считает Киришиму другом. И это первая ступень в его развитии как героя, полноценной личности и морально подготовленного героя. И это настолько невероятно, потому что после Киришимы есть только Всемогущий. И Мидория. Тот самый беспричудный мальчишка, которому повезло — но все знают, что повезло заслуженно. Тот самый мальчишка, которого самый лучший Бакуго топчет мысками кроссовок в садике, бьёт учебниками в младшей школе и всячески унижает в средней. Тот, кого он считает ничем, пылью с дороги, с кем не хочет и никогда не планировал считаться, именно тот, кто просто так, в итоге является ключевым. Он узнаёт о секрете Изуку и Всемогущего из одноклассников самым первым. Он достаточно умён, но недостаточно хладнокровен, чтобы использовать свои мозги как оружие, и иногда это бесило Тодороки настолько, что он прибегал к разрешённым методам борьбы с этим дебилом — выдаче максимального количества пенделей на фестивалях. Вплоть до третьего года. Потому что Деку своим ростом, своим напором, своей участливостью и своим существованием делает Бакуго тем, кем его видят сейчас — героем. Не мальчишкой с окраин с грязным языком, который раскидывается оскорблениями и пожеланиями сдохнуть направо и налево, а настоящим профессионалом, который спасает жизни и который живёт ради этого. Тодороки не замечает этого, пока конечный полутон не получен, и ему стыдно. Хотя бы потому что это случилось и с ним самим. Тодороки — затравленный мальчишка, у которого с рождения было всё, а за душой лишь гложущая рёбрышки ненависть к собственному создателю. Он не может считать себя личностью, персональностью, единицей общества, он долгое время считает себя творением, потому что не видит иного пути — и пытается доказать, что творение превзойдёт создателя по собственной воле без его помощи. Он делает так в шесть, он делает так в двенадцать, но в шестнадцать всё меняется — потому что чёртов Деку обращает внимание на каждую мелочь и пытается помочь. Он показывает ему то, что давно забыто и похоронено в памяти, открывает глаза на то, что кровь ничего не решает — ни текущая по венам, ни та, что проливается ради чего-то. Тодороки считает себя в этот момент настолько идиотом, что его одолевает ненависть к самому себе. Деку копается в его дерьме, мастерски орудуя киркой, и если это не прекрасно в такой же степени, как непозволительно, то Тодороки не знает, кто он. Потому что сейчас он тот, кто получился в результате простого копания каким-то незнакомцем — Тодороки умеет улыбаться, умеет быть героем и умеет быть тем, кто всегда рядом. С ним это происходит так же постепенно, и заметить за собой что-то действительно сложно — и иногда Шото понимает Деку, который никогда не обращает внимание на себя. Тодороки учится быть тем, кто Мидория для всех, для Изуку, и у него получается — потому что его учитель в этом лучший. Он перенимает эту черту с Деку слишком быстро — или настолько постепенно, что не замечает и этого. Вот он, стоит в ряду с теми, у кого есть рекомендации, на вступительном экзамене для элиты, и он считает это заслугой лишь создателя, забывая о том, что он единственный, кто добился этого: не отец, заставляющий его быть кем-то, кем он не хочет, не мать, которая пыталась что-то донести до него, пока имела для этого возможность, не сестра, которая провально пытается заменить ему мать — лишь он сам. А сейчас, в свои двадцать семь, когда к вершине мира приходит тот, кого давно забыли, Шото Тодороки тот, кем действительно хотел стать — он герой, который с улыбкой бросается в опасность, спасая людские жизни, он герой, которым хотел стать в детстве, не тот, которого хотел видеть в нём отец. Он тот, кого слепил из него Мидория. И Тодороки не чувствует себя обязанным за это, потому что Изуку дарит свои поцелуи с утра совершенно бесплатно, обнимает, чтобы заставить улыбаться, и помогает жить так, чтобы хотелось жить. Шото Тодороки любит Изуку Мидорию. Но не того героя, каким он стал. Деку всегда внимателен к тому, что происходит вокруг с каждым, кто хоть на секунду показывается у него на глазах, но всё ещё не может научиться смотреться в зеркало так, чтобы что-то видеть. Для этого у него есть Тодороки. Тодороки в этом уже настоящий профессионал. Потому что он подмечает и то, как тянутся руки Мидории к нему, пока он спит, кое-как плавает в той утренней дрёме, когда до будильника ещё есть время, но чувствуется, что пора просыпаться. Подмечает его круги под глазами, потому что Символу Мира на этой планете непозволительно спать много — ведь он нужен всем, везде и всегда. И Мидория идеально с этим справляется. Но... Символом Мира является не Изуку Мидория. За Символом Мира прячется последователь Тошинори, который чувствует ответственность. Которому чувство долга закладывает уши. Которому скорбь затмевает глаза и спутывает мысли. Он чувствует себя обязанным быть тем, кем был Всемогущий. И это не то, чего Изуку хотел, широко улыбаясь в детстве и крича, что он станет героем. Тодороки вторым — и последним, — из их одноклассников узнаёт секрет Мидории, потому что тот больше не может молчать. Всемогущий не доживает до третьего года, и это давит на Деку так сильно, что ломает его почти пополам. Настолько сильно, что Изуку выплакивается Тодороки в плечо, пытаясь собрать мысли в связные предложения, и Шото не знает, что могло бы помочь ему лучше, чем рассказ с самого начала. Да, до противного банально, пытаться вытащить что-то из полной истории, но к середине рассказа Изуку успокаивается и мерно рассказывает всё, уткнувшись ему в плечо. Как пытался быть тем, кем должен стать, как чувствовал себя ответственным за то, что именно он получил эту причуду, как чувствует, что должен Тошинори. И как ломается из-за того, что узнаёт. Что Всемогущий, с триумфом сошедший с трона Символа Мира, должен умереть. И как умирает. Это бьёт по всем: по учителям, по ученикам, по миллионам академий по всей планете. Это бьёт по всему миру. Но по Изуку Мидории бьёт сильнее всех. И он делает то, что обещал — становится как Всемогущий. Рвётся к цели стать Символом Мира, осваивает, присваивает чужую причуду и старается делать всё в точности так же, как делал это в своё время Яги. Всемогущего больше нет, и ему на замену приходит Деку, который лишь ломаное отражение в разбитом стекле. Изуку теряет себя. Изуку теряет себя в понятии героя, в этих чувствах, в этом долге, в обязанности, в должности, в необходимости — теряется настолько, что забывает, где он, а где Всемогущий, и прекращает улыбаться для себя. Тодороки видел это. Изуку никогда не улыбался. Он мог растянуть губы в улыбке, мог сверкать глазами, но он вечно дарил кому-то эту половинчатую улыбку, забывая оставлять для себя. Он помогает всем вокруг, всем, кому может и до кого дотягиваются руки, но Мидория больше не в состоянии помочь себе. И до сих пор не может. Со смерти Всемогущего проходит почти десять лет, и Мидория до сих пор тонет в этом океане должности и ответственности за ту ответственность, что на него возложили в пятнадцать. Он теряет себя, теряется сам и не может найтись, потому что не хочет. Тодороки находит свободный день, чтобы встретиться с Торино. Деку упоминал о нём в своём рассказе тогда, когда Всемогущий умер, и Шото просто остаётся надеяться, что он всё ещё жив — и облегчённо выдыхает, когда дверь со скрипом открывается. Торино был тем первым, кто показал на это, кто неоновыми указателями-стрелочками ткнул Деку в самую огромную ошибку в его мироощущении — Всемогущий не центр. Его не нужно копировать, им не нужно быть. С него просто нужно взять пример. И нести его наследие, не будучи последователем. Наследником великого имени, великой силы, великой ответственности, но никак не последователем. Изуку Мидория должен стать самостоятельным героем, чтобы найти себя, стать самим собой, а не копией, не отражением, и Тодороки больше не может смотреть на то, как Изуку вымученно тянет улыбку для него — потому что он не улыбается для себя, закапывает себя за ворохом чужих жизней, напрочь забывая про то, что он — живое существо. Тодороки чувствует себя виноватым, потому что его улыбка шире и естественнее, чем у Деку, что он, в первую очередь, улыбается для себя самого — так, как не может этого сделать Мидория. Причуда и ответственность буквально отбирают у него возможность улыбаться, и Тодороки противно от того, как Всемогущий, Символ, мать его, Мира, не смог в своё время правильно указать наивному, впитывающему в себя, как губка, идеи правильный путь — Всемогущий должен быть просто ориентиром, а не идеалом. Людям, оказавшимся рядом с Деку, повезло больше, чем ему самому. Урарака, Иида, Тсую, Яойорозу, Токоями, Киришима, Каминари, Серо. Шинсо, Мэй, множество тех, чьи имена Тодороки не смог запомнить. Всех их дополняет Деку. Он помогает им стать теми, кто они сейчас, и это настолько прекрасно, что Тодороки забывает о том, что его сделали так же, как множество этих людей. Но никто из них не делал Деку. Да, они имели какое-то значение в его развитии, в его росте, имели отношение к его заслугам, становлению героем. Но никто не дополнял его как личность. Кроме Всемогущего. И Шото Тодороки собирается это исправить. Потому что в его кровати вечерами засыпает не Изуку, а копия Тошинори. Он просыпается чуть раньше пяти утра, пока солнце кое-как выглядывает из-за горизонта, подмигивая редкими жёлтыми полосками, и Тодороки тратит несколько минут на то, чтобы рассмотреть спящего Изуку — он расслаблен только во сне, и лишь спящим он может улыбаться, когда медленно ведёшь кончиками пальцев по щеке, доходя до шеи и за ухо — чем Тодороки и занят сейчас. Изуку дёргается, улыбается заспанно, но глаз не открывает, и Тодороки клюёт его в нос губами, на что раздаётся лишь смешное фырканье и попытки спрятаться под одеяло от жалящего солнца. Это уже в порядке вещей, Шото просыпается так рано ещё с начальной школы, и он делает то, что обычно делают парочки по утрам — разогревает то, что осталось со вчера, параллельно заваривая чай, потому что Деку проснётся как только кровать остынет: и это тоже входит в их привычки. Он открывает окно, потому что дома до одурения жарко, и не может поверить, что ему уже двадцать семь. Мидории ещё двадцать шесть, и эта разница почему-то не кажется такой же крошечной, как в школе — но Тодороки не думает об этом, пока разливает чай по кружкам. Из их комнаты раздаётся шебуршание, недовольный шёпот — и Шото благодарит свой хороший слух за то, что он способен слышать самые прекрасные звуки на этой чёртовой планете — сразу после смеха Мидории и голоса Мидории вовсе. И он настолько влюблённый в свои двадцать семь, словно ему всего семнадцать, и за окном снова розовая весна, осыпающая с ног до головы мыслями об экзаменах и лепестками сакуры. В их отношениях за десять лет ничего не меняется, и Тодороки проклинает себя за это — потому что был слеп настолько долго, что уже может попросту опоздать. Но сегодня, когда Изуку кое-как не влетает лицом в дверной косяк, широко зевая и пытаясь утереть слюнку, мило стекавшую полночи по его подбородку, Тодороки сделает то, что должен был давно, и не чувствует себя неуверенно. Изуку привычно проходит мимо, задевая плечом — и он всё ещё намного ниже, чем Тодороки, — как бы невзначай, и Шото оборачивается, потому что так происходит каждое утро — и за этим следует поцелуй, ради которого можно просыпаться каждое утро и засыпать каждую ночь. Ничего не меняется, и это прекрасно. Кроме того, что он собирается изменить сейчас. — Я был у Торино на днях, — и наконец Тодороки чувствует тяжесть того, что ему придётся сказать. Буквально разбить его мир вдребезги, чтобы позволить склеить из осколков то, что должно было получиться ещё в самом начале, и Шото впервые чувствует себя обязанным. — И как он там? Всё так же падает лицом в пол на кетчуп, пугая посетителей? — Изуку улыбается, но снова вымученно и настолько неестественно, что Тодороки передёргивает. Так нужно. И в этом не приходится больше сомневаться. — Всё ещё думает, что ты пытаешься копировать Всемогущего. Мидория не успевает взять в пальцы чашку, и это, наверное, единственное, что спасает его штаны от мокрого пятна. — Вы говорили... об этом? — Я говорил об этом. Он лишь добавлял детали, — и это так сложно говорить, и Тодороки, наверное, не выдержит, если у него не получится. — Я хочу помочь тебе так же, как ты когда-то помог мне. Не в оплату. Потому что я люблю тебя. Изуку серьёзно кивает. Он знает, понимает, что Тодороки никогда не делает ничего, что сделает ему плохо, и просто потупляет взгляд, надеясь уловить всю суть того, что будет сказано. — Что ты видишь, когда смотришься в зеркало? — Себя, кого ещё? — У тебя есть ещё одна попытка. Изуку с недоумением смотрит на Шото и не знает, что должен сказать, поэтому просто молчит. Потому что молчание — единственное, чем он может помочь Тодороки закончить мысль, и Тодороки не знает, радоваться ли этому или бить тревогу, что Изуку совсем не замечает этого. — Когда я смотрю на тебя в твоём геройском, знаешь кого я вижу? Отрицательный кивок. — Копию Всемогущего, — Тодороки не знает, куда смотреть, поэтому просто утыкается взглядом на чужие пальцы, стиснутые в замок подле кружки с дымящимся чаем. — И дело не в костюме или в том, что Деку — Символ Мира. — Почему ты... — Потому что Символ Мира не ты. А тот, кто пытается копировать Тошинори, почему ты не видишь этого? Он улыбался для мира, для всех, кто вокруг, и ты делаешь в точности так же. — Шото... — Но ты потерялся за этим. Я научился у тебя наблюдательности к тем, кто тебе дорог. И я не хочу терять тебя, хорошо? Поэтому не перебивай. Изуку снова лишь кивает. И примерно понимает, что сейчас будет. Потому что, господи, он настолько ослеп, что потерял из виду самого себя. — Ты — не Всемогущий. Ты не должен копировать его, и ты ничем ему не обязан. Он отдал тебе эту силу, видя в тебе героя, а не самого себя. Так какого чёрта ты закапываешь себя за чужим лицом? Когда ты в последний раз улыбался самому себе или отражению в зеркале? Когда улыбался так, чтобы рёбра сковывало той пронзительной паникой от счастья, что ты испытываешь? Ох. — Помнишь, ты как-то показывал мне фотографии? Свои. Где улыбался так, что я влюбился в эту чёртову улыбку. Я был уверен, что эта улыбка покорит мир. Мидория, кажется, готов заплакать, и плевать, что по документам ему давно за двадцать шесть. И это слишком странно, потому что он забывал думать об этом после... после того, как Всемогущий умер. После того, как он взял на себя ответственность стать тем, кем был Тошинори. — Я хочу увидеть её снова. Я хочу, чтобы ты снова мог улыбаться так же, как когда-то в детстве. Тодороки не выдержит, потому что его рёбра сейчас сотрутся в пыль, пока он пытается просто дышать. — Я хочу, чтобы Символом Мира был ты, а не Деку. Гладкая поверхность за фарфором резко колышется, и Изуку улыбается сквозь слёзы. Улыбается так, что за рёбрами что-то щемит и глаза застилает и думать не хочется, улыбается так, что уголки рта, кажется, сейчас затрещат по швам. Изуку Мидория дарит свою первую улыбку Шото, потому что герои должны уметь принимать помощь.