Джолин

Jolene, Jolene, Jolene, Jolene I'm begging of you please don't take my man Jolene, Jolene, Jolene, Jolene Please don't take him just because you can

Юлек сжимает пальцами подушку, переворачивается с одного бока на другой, вздыхает и что-то бормочет во сне. Простыни сбились, одеяло почти полностью сползло на пол, но он даже не обращает на это внимание. Наверное, видит кошмар. Веслав смотрит на его обнажённую спину и может думать только о том, когда же уже наконец наступит рассвет. Его губы дрожат, он винит в этом осень и до сих пор не подключённое отопление. И Джолин. Джолин красивая. Веслав мог бы свалить всё на это, но совесть не позволяет. Дело вовсе не в острых косточках на её плечах, длинных вьющихся волосах или глазах, в которых с лёгкостью можно утопиться. Веслав слишком любит Юлека, чтобы дать себе поверить в то, что его свела с ума только её красота. Когда Джолин смеётся, у неё на щеках появляются ямочки, а глаза кажутся почти жёлтыми. Она приходит каждый вечер, чтобы выпить кофе, и всё время остаётся до середины ночи, забыв о времени или нарочно не захотев замечать его ход. В голове у Веслава в такие моменты стрелки тикают отбойным молотком, но он делает глоток из своей чашки и натягивает на лицо улыбку, а потом идёт за дополнительным комплектом постельного белья, чтобы застелить для Джолин диван. "Ты ведь не поедешь домой в такую темень?", - доносится откуда-то из кухни голос Юлека. Веслав сглатывает ком в горле и смотрит в окно. Из-за застилающей глаза пелены пересекаемый облаком полумесяц расплывается и становится похожим на привидение, а светящиеся окна варшавских панелек превращаются в разномастные цветастые пятна. Джолин и Юлек говорят о чём-то и, о ужас, он смеётся. Проходит несколько секунд, и девушка подхватывает. Смех у неё низкий, почти грудной. Веславу легко представить, как подскакивают её плечи, как падают на лицо длинные волосы. Веславу хочется уткнуться к Юлеку лицом в колени - глупо, по-детски - и долго, пытливо допрашивать. Любишь меня? Да? Правда?.. Но он только прижимает пальцы к глазам и морщится от мысли, какая, должно быть, собачая жалостливость отражается в них сейчас. Ах, Джолин. Она спит, положив голову на руки, кудрявый локон смешно топорщится, а в свете уличного фонаря легко разглядеть родинки на её запястьях. Веслав краснеет, злится, ругает себя. Последнее, во что хочется упасть - это начать кого-то упрашивать, цепляться. Но срывающийся с губ полусвист-полушёпот Юлека слишком похож на её имя. Веслав не верит в Бога, - так же, как в коммунизм, Санта-Клауса и то, что Польша когда-нибудь победит в чемпионате мира по футболу - но какие-то прежде неведомые, задвинутые в подсознание инстинкты, впитанные с молоком матери, берут верх. Он складывает руки в замок, жмурится и бормочет слова, слишком напоминающие молитву. Или мольбу. "Пожалуйста, Джолин", - сквозь стиснутые зубы выдавливает из себя Веслав и прижимается носом к спине Юлека, словно ища в ней защиту.