Твоя боль - самая сладкая

Снег, кровь, приглушенные шаги Пьера и туманная суета вокруг, которая не складывается в цельную картину. Густой дым застилает землю. Перед глазами плывет от боли и от униженной гордости, от гнева и бессильной злобы. Долохов, бледный и дрожащий от раны и оскорбления, падает на холодную землю, не позволяя себе пасть еще ниже, подавляя сдавленный вой от раны, и выстреливает. Мимо. Первый раз Анатоль ощущает, что что-то не так, зимним ясным утром, будучи в Москве. Он знает от знакомых по очередной попойке, что Долохов опять ввязался в громкий скандал и что в этот раз это его привело к дуэли, и дуэли с кем — ха! — с мужем Элен, несуразным, неловким, рассеянным Пьером. Он мало знает Долохова, только пару раз сталкивался с ним в клубах или у актрис, но никогда не был с ним близок, хотя, возможно, и желал этой дружбы, потому что Долохов привлекал своей… смелостью? Гордостью? Нахальными голубыми глазами? Он знает, что Долохов сильнее, умнее и опаснее, чем многие из тех, кто бросает ему вызов. Анатоль находит эту стычку чертовски глупой, и лишь иронично насмехается над Пьером, потому что для него исход очевиден. Пьер смешон, несдержан и кажется слишком неуклюжим и буквально комичным на фоне Долохова, того Долохова, который глумится над обществом таких, как Пьер. И поэтому Анатоль не может даже представить, чем обернется дуэль. Зато может почувствовать. Резкая боль в левом боку, такая, от которой мутнеет рассудок, будит его, спокойно уснувшего всего пару часов назад. Боль кажется слишком внезапной и слишком сильной, как от раны, хотя ничего нет. Болезненные ощущения фокусируют на себе все внимание, затрудняя дыхание и заставляя глотать воздух рывками. Перед глазами блестит солнце, отражаясь в стеклянных поверхностях безжизненными и режущими лучами. Анатоль не знает ни причин, ни следствий, но он чувствует, что он срочно должен увидеть Долохова. Секунда, две — и он теряет сознание. * Долохов целует жестко, без церемонии, в пьяном угаре — но сознание сейчас чище, чем когда бы то ни было. Долохов — с разметавшимися светлыми волосами, в рубашке с пятнами от разлитого вина, такой же смелый и наглый, с вызывающим взглядом голубых нахальных глаз. Анатоль чувствует слабость — не от алкоголя, но от прикосновений — и понимает, что сопротивление не просто бессмысленно — оно невозможно. Каждый поцелуй отзывается глухим ударом сердца о ребра, бьющим в голову наслаждением и сводящим ощущением в животе. Каждое движение сильных рук — дрожью во всем теле. Долохов не хочет быть осторожным и нежным, ему хочется грубо вжимать, вбивать в мягкое белье кровати, рвать, ему хочется сломать Курагина, подчинить себе и доказать всем, что Анатоль принадлежит только ему. И тот знает, что ему некуда бежать, он как загнанный зверек в клетке перед огромным хищником, но еще он знает, что ему это нравится и он ни за что не захочет сбежать. Долохов рычит и облизывается, прокусывает кожу до крови — и чувствует боль на своей шее, но не останавливается, упиваясь этой болью, оставляя красные следы от ногтей на бледной коже Курагина. Страсть, кровь, царапины, рваные поцелуи и сладость чужого тела, боль которого стала почти родной — все сжимает вселенную до размеров спальни и почти безумного наслаждения друг другом, заставляя забыть, что когда-нибудь наступит завтра. Утром Долохов притягивает Анатоля к себе, но всё еще чувствует, как горит укус на шее Курагина. * — К чему этот спектакль? — Убирайся к черту. Анатоль мечется по комнате в раздражении, игнорируя Долохова, который, сидя в углу, смотрит на него, не отводя голубых глаз. Его лицо снова бесстрастно, а голос ровен, и только необъяснимая тревога плещется во взгляде. Он даже не злится на Анатоля, но впервые осознает, что боится его потерять. Анатоль вскрикивает — и Долохов, очнувшись от мыслей, понимает, что слишком сильно впился ногтями в кожу ладони. Курагин собирается бежать с юной графинечкой, и Долохов впервые не знает, что делать, потому что он сам виноват, потому что он сам бросил в лицо Анатолю, что тот может делать, что хочет. А значит, не имеет права его остановить. А Курагин, морщась под спокойным взглядом, продолжает собираться, продолжает подготовку к чему-то, что ни к чему не приведет — бесполезная авантюра, но он не думает об этом, он думает о Долохове, любезно предоставившем ему свободу, а значит, он воспользуется этой свободой ему назло. Анатоль в последнюю секунду смотрит в глаза Долохову, которому хочется по-детски закрыть лицо от бессилия. — Иди, Балага приехал. И распрощавшись со всеми, как будто сам уверенный в том, что его побег увенчается успехом, Курагин скрывается на улицах Москвы. Долохов чувствует тянущую боль в груди и знает, что это боль только его. И, не выдержав, мгновенно седлает лошадь. Москва обжигает морозом, тусклые улицы обволакивают темнотой дороги, и всё как будто в тумане, хотя на небе нет ни одного облака. Огромное поместье очередной московской почтенной дамы величественно и грузно возвышается, и фигура Анатоля еле различима в тени. — К барыне пожалуйте, — Долохов слышит грубый чуждый бас. — К какой барыне? Да ты кто? — Пожалуйте, приказано привесть. — Курагин! Назад! — вскрикивает Долохов, выбегая из-за забора, отталкивая дворника и хватая Курагина за руку, — Измена! Назад! И весь оставшийся вечер они, жутко напуганные, нервно смеются и даже не вспоминают ни про графиню, ни про барыню, ни про московские улицы и поместья. Долохов шепотом клянется, что больше никогда не отпустит Анатоля. * Ночь, огромный шумящий лес обступает со всех сторон, но не представляет угрозы: партизаны практически сжились с дикой природой и ощущают себя ее частью. Общая усталость, напряжение и голод висят над всем отрядом, но все равно не имеют достаточно силы, чтобы сломать русский дух. От непрекращающегося дождя холод становится привычным, но озябшие люди все равно тащат от ограбленных отставших французов одежду и ткань, чтобы укрыться. Долохов крепко сжимает письмо, сидя за пределами палатки и закуривая. Тоска, которой он дает волю только ночью и только в одиночестве, накрывает его с головой, заставляя прокручивать воспоминания и разочарованно кусать губы, вспоминая улыбку Курагина. Резкая боль в ноге пронзает, прорезается, разрывает, не давая ни осознать, ни даже вздохнуть, слезы от болевого шока выступают на глазах, оставляя на обветренных гладких щеках узкие соленые дорожки. Хуже этой боли — только осознание, что это не его боль, и это осознание бьет сильнее, чем болезненные ощущения, растаптывает Долохова изнутри, заставляя издавать звук, похожий на вой, игнорируя всё вокруг. Горько, больно, обидно, холодно; Долохов хочет оказаться сейчас там, где Курагин, чтобы держать его за руку и надеяться, что разделенная боль пополам лучше, чем если бы она досталась вся ему одному. Но между ними тысячи верст, и он даже не может предположить, где сейчас Анатоль. Курагин никогда не испытывал такого бессилия и такой бесконечной боли, которая заполняла каждую клетку тела, которая растягивала время и заставляла шепотом спрашивать «Когда же это все закончится?». Слезы наполняли мутные распухшие глаза, и рассудок был уже в том состоянии, когда все мысли разбегаются и распадаются, а все воспоминания кажутся серыми и обрывочными, как забытые сны. Ему показали ногу: отрезанную, в сапоге, с запекшейся кровью. Испуг, боль, страдание — бесконечное и бессмысленное. Лёжа на промерзшей окаменевшей земле и сдерживая рыдания, Долохов вдруг перестал что-либо чувствовать. И затем — темнота.