Only lovers left alive.

Шепард непредсказуема, как животное, как маятник без константы-амплитуды, не способный найти своё устойчивое положение в мире. Сегодня она, не доверяя ящерам, саботирует лечение генофага — расчётливо и верно. Завтра она протягивает руку рахни и проклятым синтетикам — и, не будь Явик Явиком, он кричал бы от возмущения. Что-то в Шепард заставляет его молчать. Он не настолько глуп, дабы не переварить мысль — нельзя принимать в штыки то, чего не понимаешь, если (пока) оно действует. Шепард стягивает скользкую от иссиня-чёрных ошмётков нутра жнецовской твари перчатку и протягивает ему медигель заскорузлыми пальцами — кровь собирается между его зубов, пот склеивает пряди её волос, а ему кажется, что если он коснётся этой тёмной рыжины, то обожжется, как обожглось сердце Шепард, когда батарианская система умирала по мановению её руки. Отсутствие выбора — не то противоожоговое, что могло помочь. На местах, облизанных огнём, у Шепард нагнаивается не жалость и не чувство вины, а быстро застывающая в новые каменные наросты торжествующая злость — с точки зрения примитивов, Явик совершал вещи и «пострашнее», но он почти восхищён. Память этой женщины лежит на его ладони — это так жалко и почти хрупко. В своём цикле вкус поражения на губах Явик почувствовал раньше, чем вкус крови — но он никогда не сдавался. В этом Шепард заставляет его впервые ощутить победу — победа на вкус радикально-жгучая, как ацетон, она дразнит ноздри, заставляет трястись колени, превращает кровь в раскалённую магму. Доктор Т’Сони робко (раздражающе) шепчет, что после войны аватар сможет попытать счастья, найти новый путь. Шепард не говорит ничего — просто каждый раз включает Явика в состав боевой группы, и Явик понимает, как война куёт из него всё менее пригодное для мира существо. Шепард спасает его горящее заживо мстительным огнём сердце заодно со всем миром — но на спасение его «души» она, что справедливо, не подписывалась. Шепард отвратительно примитивна — её ярость не похожа на протеанскую (смертоносную, но познанную, обузданную). Аспекты её ярости — загадка для неё самой, и они так горячи, что заставляют закипать кровь любого, кто находится поблизости. Когда он берёт её на смотровой палубе её же корабля, кровь кипит, а в голове страшно бьют строевые барабаны. С таким звуком в варварских сказаниях этого цикла карающий бог разверзает небеса, предвещая апокалипсис. Явик учится отрицать самого себя — он пользуется Шепард, и не должен испытывать вины, как не испытывает её тот, кто вкушает приготовленную рабом пищу. Он протеанин. И он остался один. Явику нужно завести себе обезьянку, которая будет тыкать ему в лицо раскалённым железом каждый раз, когда он попытается погрузиться в бесплодное самокопание. Пепельная спина Шепард обозначается на фоне звёздной черноты, а огненные трещины на фоне спины — обглоданные кости птичьих крыльев. Сложное, вертлявое устройство рук героя галактики вооружено пятью пальцами — а геноцид кварианцев — Явик осязает губами — вплетён меж них. Шепард творит пальцами невероятные для мозгов простого солдата, непотребные вещи. Шепард пользуется им — и под восхитительным животным гипнозом её глаз (янтарь и жидкий азот) он, несостоявшийся лидер невоскресшей Империи, соглашается на всё так же, как покорно рявкает «да, коммандер» посреди боя. Шепард почти ласково чертит пальцами вдоль линии головных пластин, по контуру каждой мышцы. На них всё багрово от крови тех, кого она пустила в расход на корабле Коллекционеров. В ней — сдержанное восхищение сильного. — Такому, как ты, нечего отсиживаться на «Нормандии». Это расточительно. Шепард улыбается криво, обреченно, зло, не обнажая зубов — галка-морщина пролегает слева на мокрой от его слюны щеке. Он не выживет без войны, как не выживет урод без своего приносящего боль сиамского близнеца, с которым сросся потрохами — и она не выживет тоже. Когда-то у неё был шанс. Она, как все люди, родилась для непонятно чего. И сама бросилась под молот. А теперь спасёт всех. Кроме Явика. Явику она преподносит карающий меч — и он не может просить о большем. Шепард принимает эту мысль просто, как и он сам. От них обоих пахнет мертвечиной — они умирали уже, а у восставших мертвецов свои взгляды на жизнь. Завтра Явик сгинет в разрывающей лёгкие неопределённости пылающего Лондона — не увидев падения Жнецов так же, как Шепард — того, что последует дальше. Сегодня в погрузившимся во мрак помещении палубы от Шепард остаются только глаза и щербатые шрамы, пылающие тысячью умирающих солнц — остальное можно домыслить, и Явик домысливает — не совсем так, как дозволено офицеру Империи. Пожалуй, именно поэтому на том свете, которого, скорее всего, нет, он не станет её встречать.