Я приехал ради Вас

Николай не решился лечь рядом с Болконским: точной причины он не знал, но ему казалось это если не лишним, то не являющимся чем-то необходимым, а раз необходимости в подобном не было, то и смысла особого тоже. И, несмотря на мелькнувшую мысль о том, что смысл давно ушёл, пританцовывая и обещая не возвращаться в ближайшее время, Ростов всё равно решительно придвинул кресло (однако максимально тихо, робко замирая после каждого действия и прислушиваясь, не разбудил ли он случайно князя) и устроился на нём. Это было терпимо, хотя, очевидно, совершенно неудобно. Но от чего Николай не смог себя удержать, так это от желания взять ладонь Андрея в свою и крепко сжать, чтобы чувствовать тепло и понимать, однозначно и четко понимать, что это не сон, не видение, это всё действительно происходило и происходит. Ростов надеялся, что пока их руки соединены, то Болконский будет с ним, рядом, никуда не пропадет, нигде более не потеряется. Было темно, поэтому разглядеть спящего Андрея не представлялось возможным, но Николаю и не нужно было это: прикрыв глаза, он без труда смог воспроизвести в памяти красивые, ставшие родными черты усталого лица князя. Казалось, что всё это время Ростов только и делал, что неосознанно вглядывался в Болконского и запоминал все мелочи, связанные с ним. Другого объяснения тому, как граф уложил в воспоминаниях столь четкий, полный образ, у Николая не находилось. Ростов заснул так же, как засыпают все: он сам не заметил, как дорожка, выложенная многочисленными мыслями, оборвалась, и он окунулся в спокойный, но чуткий сон, даже не испугавшись между этим мнимого ощущения падения. Андрей проснулся в первый раз еще затемно. Было четыре утра или около того, голова раскалывалась буквально на части, губы пересохли: общее физическое состояние оставляло желать, если не лучшего, то хотя бы чего-нибудь средненького. Перебрав в голове события вечера, он с удивлением осознал, что находится не на полу кабинета, как ожидал, а в своей постели. Он не помнил ничего после того, как потерял сознание, но зато каждый момент до него отдавался в сознании отчетливо, как будто он вовсе и не пил. Он помнил успокаивающий голос Ростова и помнил, что он сказал ему. Невнятная тревога промелькнула в разуме, но она сразу же пропала, как только Андрей почувствовал чужую руку в своей и мерное дыхание со стороны. Слегка приподнявшись, он увидел Николая, спящего рядом в кресле, которое было нарочно придвинуто ближе к кровати. Андрей не мог сдержать улыбки, глядя на спокойное, но уверенное и твердое лицо Ростова. Оно уже не казалось детским, а выглядело повзрослевшим и серьезным. Болконский осторожно поднялся и провел рукой по волосам и щеке Николая. Ему хотелось прикасаться к нему, чувствовать его рядом и без каких-либо рассуждений просто наслаждаться тем, что он есть и он только его. Каким бы граф ни был — дерзким, гордым, может, и не самым умным, но вспыльчивым и свободомыслящим, мальчишкой — Николай был теперь его, князя Андрея, мальчишкой. Когда Ростов нехотя открыл глаза и заспанно посмотрел на князя своим лучистым взглядом, теплое чувство в груди разлилось по всему телу Андрея, и он слабо улыбнулся, потому что не мог не улыбнуться. Он аккуратно потянул к себе сонного Николая и тот, видимо, не сильно понимая, что происходит, поддался и позволил себе быть увлеченным на кровать. Стало удобнее и спокойнее, и Николай почти тут же снова уснул. А Андрею было так хорошо, так спокойно здесь и сейчас, он знал, что именно так ощущается счастье (даже если оно не обещало быть бесконечным или долговременным) — слегка сбившимся, потревоженным дыханием любящего и любимого человека. День был солнечным, и на высоком небе не было ни единого облака, и легкий мороз зимней свежестью распространялся по всему дому. Андрей проснулся еще раз уже довольно поздно, но головной боли уже не было, слегка хотелось пить, но некритично — как много все-таки решает здоровый сон. Он поглядел на Ростова: тот спал до сих пор спал довольно крепко, видимо, из-за того, что долго бодрствовал, сидя рядом с Андреем. Светлые волосы разметались, и одна прядь упала на лицо, что придавало ему забавно-милый вид, ресницы едва подрагивали, и князь в очередной раз поймал себя на том, что смотрит на Николая слишком долго, хотя этого взгляда никто не мог увидеть. Граф спал чуть ниже, слегка согнувшись, но был настолько близко, что Андрей ощущал теплое дыхание у себя практически на шее. Сильнее, чем желание несколько часов подряд смотреть только на Ростова, чтобы уловить каждую деталь, было только одно желание, и Андрей сначала болезненно поморщился от воспоминания о прошлом утре, но потом так же вспомнил и все слова Николая, и, главное, все слова его самого. Андрей, одной рукой касаясь и убирая волосы с лица графа, а другой слегка приподнимая подбородок Ростова, очень осторожно коснулся своими губами его, даже не зная сам, хотел он разбудить его или нет. Николай неосознанно слегка улыбнулся. — И тебе доброе утро, — позволив себе открыть глаза, Ростов отчего-то очень весело и счастливо посмотрел на Андрея, словно в этом человеке сейчас заключилось всё то, что нужно было Николаю от этой жизни. Не хотелось думать про то, что будет через минуту, час, день или месяц. Значения и веса эти мелочи уже не имели, или же Ростову не хотелось признавать сейчас значимость всего остального. Он знал точно, что там, снаружи, за дверями этой спальни и за территорией этого поместья всё сложно, запутанно, неприятно и мерзко. И представлять, как в итоге придётся возвращаться туда, к повседневности, семье, службе и всему остальному, было ещё более тошно, чем вспоминать о существовании этого всего. Поэтому Николай решил не оживлять в сознании всё то, что ему не нравилось, и оставить себе лишь данный момент и данного человека, улыбка которого была слишком хороша и слишком дорога Ростову, чтобы он позволил Андрею делиться это улыбкой ещё с кем-то. Андрей чувствовал себя снова мальчишкой, и снова чувство легкости разливалось по телу, он чувствовал себя настолько невесомо, что, выходя по утрам на улицу и вдыхая еще морозный воздух, но чувствовал единение с природой и со всем миром — внешним и внутренним. Оставшиеся три дня перед отъездом казались сладкой бесконечностью, но когда время вышло, расставание казалось, несмотря на свою естественность, невыносимо болезненным. В эти три дня Андрею так полюбилась вся жизнь вокруг него: светлое чувство расширялось в груди, когда он, проснувшись, любовался лучами солнца, играющими на кудрявых волосах Николая, когда он, будучи наедине в гостиной или же в кабинете, мог притянуть Ростова к себе и осторожно, но не церемонясь, поцеловать, и особенно по вечерам, обсуждая последние новости или прочитанные книги или снова говоря обо всем, Андрей чувствовал, что весь мир сузился для него до этого милейшего улыбающегося графа, с пылом доказывающего что-то. Андрею не нужно было понимать всю силу своего чувства; и сейчас самое главное было в том, что он не думал, не рассуждал логически, не делал выводов — он просто чувствовал. Но всё слишком хорошее имеет привычку слишком быстро заканчиваться. И скорость эта прямо пропорциональна уровню счастья, так что очевидно, что Ростову этот закон жизни пришелся совсем не по вкусу. Прошло три дня, и Болконскому нужно было отправляться в Петербург. Николай исподлобья, как обиженный ребёнок, смотрел на князя, который делал последние приготовления к отъезду. Прошедшие дни были для Николая настолько приятными, яркими и неописуемыми, что теперь контраст вышел слишком сильным, когда фон спокойного счастья сменился торопливыми сборами. Но самое противное, по мнению графа, было то, что с самого начала концовка была очевидна, временные рамки всегда были, и ничего внезапного не произошло, а он всё равно оказался не готовым к тому, чтобы отпустить от себя Андрея. Николай чувствовал, что не должен этого делать. Или же это чувство родилось от сильного нежелания расставаться. Сам граф точно уже ответить не мог. Но при этом всем нежелании Ростов не забывал о своём долге. Ему тоже следовало возвращаться в полк. Причём, если быть честными, то это стоило сделать давно. А перед этим непременно нужно увидеть домашних, которые ждали своего любимого брата и сына. Неожиданно вспомнилось болезненное и испуганное лицо сестры, которая не хотела его отпускать. Вспомнилась Соня, которой он дал обещание. И, смешавшись во что-то одно, непонятное, резкое и обременяющее, странное чувство почти душило Николая. Он хотел быть рядом с Андреем, честно служить и защищать Родину, снова увидеть счастливую улыбку сестры, не разбить сердца милой Сони и ещё много чего он хотел, как хотят очень многие. Но Николай не знал, как это всё совместить и поэтому молчал, угрюмо сверля взглядом точку на полу. Несмотря на то, что Андрей старался собираться максимально быстро и минимально суматошно, он все равно чувствовал немой укор Ростова, который, хоть и понимал, что по-другому нельзя, но как будто злился на Андрея за то, что тот так быстро покидает имение. Болконский собирался ехать в ночь, но в последний момент передумал и, дав распоряжение о том, что утром он непременно должен выехать, он увлек Николая за собой в гостиную, зная, что эту ночь они снова не будут спать, разговаривая или просто молчаливо наслаждаясь обществом друг друга, не в силах отпустить. И все же, минута расставания настала, как бы они оба не пытались ее отложить, и утром Андрей, снова поцеловав сонного мальчишку, сам невыспавшийся и от чего-то тревожный, выехал в Петербург. Дорога для него прошла в тумане; он пытался читать книги, которые забрал из поместья — это были книги, накануне прочитанные Ростовым, и Андрей знал, что Николай очень любил что-то выделять или подписывать, поэтому хватался за эти надписи, как за безмолвный диалог — но все больше и больше он отвлекался на свои мысли, впадал в сонливость и беспамятство.