Кажется, болен.

Юри изумленно глядит на матовую поверхность льда, все еще не веря своим глазам. Белый лепесток, плавным градиентом переходящий на краях в нежно-розовый, лежит между лезвиями коньков Кацуки. В глазах резко темнеет, всего на мгновение, и он хватается за голову, оступаясь на скользом льду и падая на спину. В сознании мелькают образы, силуэты, жесты, тройные аксели и короткие программы. Не его. Юри открывает глаза и обнаруживает лепесток прямо у своего носа, слегка подрагивающим от неровного дыхания японца. — Юри, ты что, снова пытался выполнить Сальхов? Кацуки слышит голос Виктора и шорох коньков по покрытию: через пару секунд он выйдет на лед. Юноша приподнимается, игнорируя пульсацию в висках и тупую боль в голове. Осторожно поднимает лепесток и прячет в кулак. — Все в порядке? — участливо интересуется Никифоров, опускаясь на колени и заботливо кладя руку на его плечо. Конечно нет. — Конечно, — улыбается Юри, — просто устал немного. Пожалуй, стоит отдохнуть. Ты не против? — Только за! Сколько я тебе говорил — нельзя так усиленно тренироваться, даже с твоей выносливостью! — воскликнул Виктор, поднимаясь на ноги. «Господи, как громко», — мелькает в голове Кацуки, который уже подъезжает к бортику, кивая в ответ на пламенную речь Никифорова о вреде чрезмерных нагрузок. Приступ не-просто-кашля настигает Кацуки в коридоре. Какая жалость — он не дошел до комнаты всего пару метров. Юноша чувствует, как из легких вверх по трахее поднимается комок. Царапая горло, прилипая гладкими мокрыми лепестками к языку, на вытянутую вперед ладонь Юри падает цветок орхидеи. На миг у японца перехватывает дыхание. Он с восторгом и ужасом смотрит на неё, но видит совсем другое. Другого. — Это он, — выдыхает фигурист, сползая вниз по стене. «Идиот!» — кричит в его воспоминаниях голос Плисецкого, и он кивает, соглашаясь. — Верно. Конечно, такого следовало ожидать. Сколько уже это происходит? Год? Месяцем больше, месяцем меньше — какая разница. Теперь ему недолго осталось, да? Все эти невеселые мысли мелькают в голове, пока он смотрит на цветок в своей ладони, сидя на полу коридора в паре шагов от своей спальни. Как же все-таки похож на него этот цветок. Такой же прекрасный, юный, невинный, непокорный. Не то что Юри — таких как он сотни, тысячи, десятки тысяч. А Плисецкий один-единственный. По крайне мере, для него точно. Чьи-то шаги заставляют Кацуки опомниться, он поспешно встает и исчезает в своей комнате, заперев дверь на ключ. Виктор, появившийся в коридоре через пару секунд, заносит над дверью кулак, намереваясь постучать, но так и не решается. «Ему действительно следует отдохнуть» — думает Никифоров, разворачиваясь, и Юри следует быть благодарным Богам за это. Но Юри проклинает Богов, вцепившись в простынь своей кровати, на которой распускаются, одна за одной, цветы орхидеи. Юри, кажется, больно. Юри, кажется, болен. С каждым днем он уходит с тренировки все раньше, пока не забрасывает их совсем: скрывать болезнь от Виктора все сложнее, а приступы кашля случаются все чаще, растут в геометрической прогрессии. Однажды Никифоров, возмущенный очередным прогулом Кацуки, врывается к нему в комнату и находит японца лежащим на полу в окружении цветков орхидеи. Пульс практически не прощупывается, поэтому, когда Юри наконец приходит в себя, его окружают трубки и провода, а над левым ухом что-то противно пикает. Виктор, заметно побледневший, молча смотрит на него, не решаясь начать разговор. Удивительно, что Никифоров не лежит на соседней койке, потому что Кацуки не слепой. И дураку понятно, что японец не безразличен Виктору, вот только Юри влюбился не в того русского фигуриста.  — Кто? — едва слышно спрашивает Никифоров. Кацуки в ответ лишь закрывает глаза. Через пару минут кольцо с руки Юри оказывается на прикроватной тумбочке. «Не ты». Виктор вздыхает. Операция проходит успешно. Под ногами путаются обрывки газет, снежные хлопья оседают на ресницах и липнут на стекла очков. Россия не очень приветлива к нему, как и единственный, когда-то важный для Кацуки, ее житель. Снова кубок Ростелекома. И все почти как тогда, только Плисецкий стал старше и — совсем немного — спокойнее, а Юри — мудрее. Он встречает Юрия в коридоре, бросает лишь мимолетный взгляд и идет дальше. Плисецкий не глядит на него вовсе. Когда юноша уже пропадает из поля зрения японца, Кацуки вдруг слышит тяжелый, хрипяще-свистящий кашель и по неволе оборачивается. Прежде, чем Плисецкий сжимает руку в кулак, Юри успевает заметить на его ладони черную орхидею. Плисецкий идет по коридору, ускорив шаг. Кацуки понимает, что безнадежно опоздал. Юрию, кажется, больно. Юрий, кажется, болен.