Небеса молчат

На воротник бежевого плаща падали снежинки. Кастиэль стоял, опираясь плечом о край жилого дома, и смотрел на играющих детей. Он снова слышит голос Дина, но на этот раз не торопится отзываться. Ему больше некуда идти, больше не к кому. Он видит душу Дина – захлопнувшуюся, все еще наполненную мраком и гневом, виной и болью, а себя уже не видит. Не хочет, как когда-то прежде, сохранить на всей земле только его, не хочет ради него погибнуть, не хочет излечить, не хочет спасти. Да и было разве что-то в этом вихре, кроме войны и самообмана? Человек научил его чувствовать – и Кастиэль научился обманываться. Дин Винчестер бережет то, что теряет. Он терял Кастиэля много раз. Он берег его в Чистилище, тащил сгорающую изнутри оболочку Ангела к выходу, потому что упрямо пытался сохранить тех, кого он, не смотря ни на что, готов был назвать своей семьей. И Ангел шел следом, все еще пораженный им, все еще восхищенный, все еще выворачивающий себя наизнанку, с наслаждением размазывающий по сердцу так недавно обретенное умение чувствовать изо всех сил. А потом была тишина. Долгожданная тишина, без бьющей в уши молитвы Дина, без сладкого от крови дыхания левиафанов за спиной, без воя, без скрежета зубов, без вяжущего чавканья. Тишина и белый свет. Был Рай, а за ним – Наоми, за ним – боль, много новой боли, за ним – снова Дин, Дин, Дин. Дин - как никогда не умолкающая заевшая пластинка, которая в конце концов так надоедает, что готов разбить себе голову, лишь бы она замолчала. Прохладный и свежий вечерний воздух приятно ерошил волосы. Ангел смотрел на играющих в снежки детей и улыбался им. Его снова вышвырнули, выкинули, успев при этом сломать что-то очень важное. Он не знал, как и откуда могла свалиться вся эта усталость, не знал, почему не может, как раньше, просто замереть на месте и смотреть Дину в глаза, излечивая внутри себя то, что благодать излечить не могла. Не знал, почему больше всего на свете хочет помогать людям, превратиться в Ангела-Хранителя из сказок, которым не был ни один из его братьев. Он еще обманывал себя, что выполняет долг перед друзьями, он еще обманывал себя, что их и прежде связывала только общая борьба. Ничего больше… только общая борьба. Он еще обманывал себя. Но уже сдавался. Он слишком много чувствовал в эти несколько лет, а теперь терял это все. Снежок пролетел прямо к нему и расплющился о край дома, на который Ангел опирался. Нельзя вмещать в одного человека весь мир, не спросив его разрешения. Не спросив разрешения у себя. Тогда двое оказываются заперты в одной клетке, где ни коснуться друг друга, ни оттолкнуть. Дин стал когда-то центром его существования и продолжал им оставаться, простил он Каса или нет, рад был Ангелу или нет, звал Ангела или нет… А теперь даже когда Дин его зовет – чего почти не происходит – Кастиэль не может, как ни пытается, раскопать в себе все, что ощущал прежде. И он никогда бы не ответил, почему. Дин перестал быть его человеком, если и был когда-то. Но Дин оставался его другом. Дин и Сэм. Они такие же люди, которым Кастиэль должен был помочь. Он – главный передатчик Наоми, главный ее завербованный робот. Дин и Сэм скоро доберутся до скрижали и закроют всех Ангелов на Небесах. Там, откуда они и пришли, там, где они скоро останутся навсегда. А Кас должен отказаться от благодати и остаться с ними – таков был план. Кастиэль закрывает глаза и считает до пяти. Радостные крики детей продолжают звенеть колокольчиками. Раз. Он знает, каким будет следующий приказ Наоми: «Убей их!». И Кастиэль это сделает, прежде чем силы благодати смогут его покинуть. Сделает, и его сердце ничего не скажет, чтобы это остановить. Разве что вспомнит, какую боль Ангел причинил когда-то Сэму. И, пожалуй… все. Два. Кастиэль улетает подальше от детской площадки, в старый заброшенный металлургический завод. Он уже слышит голос Наоми, но через рвущиеся наружу всполохи благодати она не может ухватить его теперь, когда он о ней помнит. Пока не может. Три. Мягкий сосуд начинает разрывать на части, но Ангел все еще держится в человеческом теле. Правая рука крепко сжимает прохладную рукоятку. Четыре. Его тянут назад, тянут изо всех сил, чтобы в очередной раз зачем-то сохранить жизнь. И надо быстро, надо ни о чем не думая. Кастиэль выдыхает – последний раз – и со всей силы вонзает в себя ангельский клинок. В себя и в тело Джимми. Бедного Джимми… Пять. *** Дорога снова вела в никуда. В привычное, спокойное и вечно живое никуда. Поворачивала, петляла, но никогда не заканчивалась. Никогда не умирала. Поэтому Дин и любил дорогу. Он иногда останавливался на перекрестках, чтобы решить, куда свернуть, порой решал это считалочкой, и двигался дальше. Они с Сэмом закрыли чертовы Небеса вместе со всеми крылатыми ублюдками, как закрыли и Ад. Дин в тот день очень злился на Каса – звал его, звонил, а тот не соизволил оторваться от своих важных дел и прийти к ним. Он не пришел на следующий день, и на следующий, и через неделю, и через месяц, и через два. Первые дни Дин бесился, беспокоился. Если он все-таки решил остаться на Земле, почему его до сих пор нет? Даже если Кас оказался где-то один, без телефона, без сил, он сможет найти способ связаться с Дином, он всегда этот способ находил. Почему сейчас его нет? Но время шло. У них с Сэмом были дела, которые нельзя откладывать, была работа, любимая импала и еще много колес впереди, много невзрачных мотелей и безымянных официанток, монстров и неупокоенных душ. В каждом городе, каждом отеле, каждой кафешке и в каждом баре Дин спрашивал о парне в бежевом плаще, с синими глазами и слишком сосредоточенным выражением лица. Получал отказ, пожимал плечами и ехал дальше. Он не мог позволить себе роскошь носиться по миру, как носился по Чистилищу в поисках того, кто сам не хотел их искать. В Чистилище не было семей, детей и стариков, которые нуждаются в их помощи. Порой, сидя в машине, глядя на уставшее, какое-то постаревшее лицо Сэма, Дин думал, правильно ли он поступил, и, может, стоило передумать, отвезти брата к Амелии и оставить у нее? Дать младшему жизнь, к которой тот стремился так рьяно, что и сам не хотел этого замечать. И, может, зря он так поступил с Бенни – пусть и не человек больше, он стал для Винчестера новой надеждой, единственным верным его другом, единственным, кто мог всегда ответить на телефонный звонок и поддержать, и для этого ему не требовались никакие понтовые крылья. Вскоре Дин убедил себя, что Кас вернулся на Небеса по собственному желанию и остался там, в очередной раз никого не предупреждая. Эта мысль сначала злила и пугала еще больше, чем надежда, что Ангел где-то на Земле. На Небесах оставалась Наоми, там было слишком много Ангелов, которые ненавидели Кастиэля. И сам Кас слишком много хотел искупить, слишком сильно он себя ненавидел. Он сам запер себя в Чистилище, мог сам запереть себя и в Раю, протянуть руки своим братьям и сестрам, чтобы они замучили его до смерти. Ночами, после нескольких стаканов к этой злости и этому страху добавлялась еще и непонятная, тонкая, какая-то кривая тоска, которая, тем не менее, всегда рано или поздно проходила. Кастиэль оставил его не в первый раз. Вероятно, и не в последний. Вернется, он всегда возвращался. Да, Рай заперт, но – он же всегда возвращался… Когда им позвонил Гарт и рассказал, что в металлургическом заводе Дерри местные мальчишки нашли ободранный бежевый плащ, Дин не поверил, что это плащ Каса. Он не хотел в это верить, садясь в машину, не хотел верить, подъезжая к городу, не хотел, когда открывал скрипучую железную дверь, когда вошел внутрь, сделал несколько шагов вперед и пошатнулся, посмотрев вниз. Он стоял на черной, покрытой сухими листьями и пылью, огромной тени крыльев Ангела. Сэм пошевелился и слабо дернулся во сне. Они снова были в дороге. Снова были на своем длинном пути, оба почему-то еще живые. Потерявшие почти всех, почти всех похоронившие. Кас умер – теперь Дин это знал точно. Он не ушел на Небеса, не потерялся. Он умер. Не разорвался на части, не утонул, не сгинул. Не пропал! Умер. Умер совсем. Дин своими глазами видел черную тень, стоял на ней, как будто втаптывая в землю самого Кастиэля. Но нет. Нет, не думать, впереди еще много дел, много километров. У них с Сэмом не та жизнь, что бы тратить ее на воспоминания. У Дина есть кусочки времени, пока он сидит за рулем и ложится спать – это все, что можно выделить на его Каса. Они каждый раз перешагивали через тех, кого теряли, и шли дальше. И теперь пойдут без Ангела. Дин пойдет. Пока Сэм рядом, все еще может казаться правильным. Они идут от одного маленького мира к другому, сидят на чьих-то кухнях, пьют чай и слушают истории, находят женщин – все как обычно. Иногда им звонит Гарт, иногда Кевин, иногда они узнают о смерти кого-нибудь из охотников, иногда смерть чуть не настигает их. Дин не замечает этого, но постепенно, медленно начинает все больше пить. У него нет причин жаловаться, он еще силен и еще все на свете может. Но раз за разом деньги на бар уходят быстрее, чем на продукты. Сэм еще ничего не говорит, ничего не спрашивает, да и спрашивать нечего – все ведь в порядке. Когда месяцы со смерти Кастиэля сменяются на годы, Дин находит на висках первые седые волоски и бороздки морщин под глазами. Он улыбается своему отражению – стоя голый в ванной, в которой до этого стояли тысячи людей, он смотрит, как начинает стареть, и улыбается. Теперь он осознает наконец-то, что Кас к нему уже не вернется. Все чаще Дин выходит на улицу, садится куда-нибудь с бутылкой виски и смотрит на небо. Он вспоминает его, взлохмаченного, очень серьезного, Кастиэля, который кровью Джимми рисовал пентаграмму, который спас их от Захарии, который убивал своих братьев, который искал вместе с ними и боролся, который сражался, приходил по первому зову, который ненавидел себя… Какого угодно Кастиэля – только не того, кого Дин однажды назвал предателем. И почему так получалось, сидя на немом крыльце с немой бутылкой в руках, никто не мог сказать. Почему в памяти всплывал только тот Ангел, который должен был жить и почему только тот Ангел и всплывал в памяти? Когда они однажды возвращаются в Дерри, Дин не может удержать себя и снова идет в тот старый металлургический завод. Тени огромных крыльев уже почти не видно, но Винчестер все равно ее ищет, высматривает каждую черточку – последнюю могилу Кастиэля. Они заканчивают дело, за которым приехали, но задерживаются на пару дней. А потом еще на пару дней. И Дин знает, что в этот раз уедет из города один. Уедет, а Сэм останется. И старший брат впервые его отпустит. Они прощаются долго – что далеко не привычка для их семьи. Дин обнимает брата, похлопывает его по плечу и решается спросить: - Вырываешься, значит, из моей опеки? Рад? Сэм качает головой. Грустно, но уверенно. - Знаешь… Даже самые близкие люди очень устают от тебя, Дин. Хотя любить бесконечно могут разве что шлюхи. Так что… - Когда я надоем и шлюхам, у меня останешься ты. Так ведь, Сэм? Сэм опускает голову к скрещенным на коленях пальцам и улыбается: - Я твой младший брат. И всегда им останусь. Просто дай мне время отдохнуть, хорошо? Дин оставляет город, оставляет там брата и все, что осталось от Каса. Если подумать, он оставляет в Дерри все, что у него есть. Но думать об этом Дин не хочет. Работать одному не так весело, но хотя бы Дин точно знает, что Сэмми ничего не грозит. Они созваниваются: сначала часто, потом реже, потом еще реже, а в последний год снова очень часто, как будто пытаясь наверстать что-то. Сэм постоянно зовет в гости, хочет познакомить со своей девушкой, а Дин постоянно это откладывает. Конечно, он заедет когда-нибудь в гости, конечно. Но Дин боится, что брат его уже не узнает. Его мучают кошмары. И чем больше он пытается их залить – уже чем угодно – тем страшнее сны. Сначала раз в пару дней, а потом и каждую ночь ему снится Кас, и Винчестер ничего не может сделать, чтобы не видеть Ангела. Когда Сэм не отвечает на звонки или отвечает, но долго говорить не может, Дин особенно ждет ночи. Несколько раз он порывался позвонить, а еще лучше – уехать к Бенни, но каждый раз закрывал телефон или убирал обратно в карман ключи от машины. Лучше он поспит, и во сне увидит Каса. Почему прежде он никогда так его не ждал, никогда так не боялся своих снов и так не стремился отключиться, Дин не пытался понять. Он спутался в своих мыслях, сбился в них. Без Сэма у него появилось слишком много времени, чтобы думать. Наверное, Дин просто устал терять Каса, и заранее готовился к тому, что потеряет снова. Но не готовился к тому, никогда не готовился к тому, что Кастиэль может не вернуться. И Кастиэль возвращался. Но не так, как Дин привык. Он оставался воспоминанием. Когда едва пробивающейся сейчас седины на висках станет гораздо больше, он еще будет приходить во сне. Привидение в бежевом плаще. Глядя на новые морщины у глаз, Дин продолжал тихо радоваться, что время не стоит на месте. По вечерам он допивал очередную бутылку и, стараясь вспомнить, как улыбался когда-то давным-давно, спрашивал в небо: - Может, Ангелы забрали тебя, и мы еще увидимся? Кастиэль умер на Земле, но Винчестер упрямо продолжал смотреть в небо перед тем, как подняться и дойти переплетающимися ногами до кровати, рухнуть на чужое постельное белье и уснуть. - Я пью за свой разоренный дом. За своего брата. И за тебя. А во сне Дин видит широко раскрытые синие глаза Ангела. Который еще жил в человеческом теле, еще дышал, еще мог произнести имя Винчестера потрескавшимися человеческими губами. Который еще надеялся. Дин видит всполохи ветра, разбрасывающие пыль и сухие листья над огромной тенью широко раскрытых крыльев, навсегда прибитых к земле. Небеса теперь всегда молчат. Каждый раз он засыпает с надеждой, в которой уже не боится признаться даже себе, что это был последний день одиночества. Что завтра он проснется и увидит перед собой хоть кого-нибудь живого: Элен, Джо, Бобби… Каса. Что покрытая пылью огромная черная тень поднимется с земли, что больше не будет разорванных, поломанных, как и он сам, снов, где Ангел еще может летать. Ангел пал, Дин – об этом ему говорит каждое новое утро. Ангел мертв. Черные крылья больше не поднимутся. Несколько лет он жил и держался за тебя, а теперь его нет. Даже самые близкие люди очень устают от тебя, Дин Наверное, братишка, ты был прав. И Кас просто устал. Он отдохнет немного и вернется. Кас вернется. И Сэм вернется. В тридцать шесть лет Дин еще не осознает, что начинает сходить с ума. Они идут по освещенному солнцем полю, высокая трава приятно щекочет руки, и Кастиэль так непривычно много улыбается мягкой, спокойной улыбкой, как не улыбался почти никогда. - Ты жив, Кас? Ангел чуть склоняет голову на бок и ухмыляется: - Я ведь иду рядом, значит, я жив. - Ты… простил меня? Кастиэль жмурится, солнечный свет отражается в синих глазах так ярко, что почти больно в них смотреть. - Дин… - Я много чего тебе не успел сказать… Я никогда не был трусом, Кас. Я просто… Просто сам еще не знал. Ангел осторожно берет его за руку, успокаивает, мягко массирует кожу изящными тонкими пальцами. - Чувствуешь? Я жив, Дин, и все хорошо. От его прикосновений очень тепло, очень спокойно. Дин защищен, закрыт своим Ангелом. Он может держаться за него, сколько угодно, снова держаться, снова звать его, снова смотреть в синие глаза и излечивать внутри себя то, что алкоголь излечить не в состоянии. А потом, когда они проходят еще немного, Кас начинает таять. Дин дергает его на себя, прижимает, сжимает и встряхивает, зовет его, кричит – Кас продолжает улыбаться, и тает в воздухе. Пока вместо него на земле не остается след от огромных крыльев, уходящий чернотой по мягкой зеленой траве. Каждую ночь Дин засыпает с надеждой, что проснется не один. Каждую ночь он зовет с Небес, которые сам же и запечатал, одного Ангела. И каждое утро понимает, что Небеса молчат. В тридцать семь лет Дин чувствует, что здоровье уходит из него. Заснуть без бутылки или двух уже невозможно, двигаться все тяжелее, боль в голове и в глазах все сильнее с каждым месяцем. Пару раз ему кажется, что он видит на улице рядом со своей машиной Кастиэля и Сэма, но, к счастью, еще понимает, что этого быть не может. Одному ему все хуже, и когда из-за лопающихся капилляров покрасневшие глаза уже не приобретают прежний цвет, Дин все-таки соглашается пожить у Сэма. Недолго. Дерри практически не изменился. Все те же улочки, та же Водонапорная Башня, те же легенды и тот же старый металлургический завод. Его тянет туда, но Дин сворачивает машину к дому Сэмми. Если от черной тени огромных крыльев еще что-то осталось, Дин сядет рядом с ней и уснет. А проснется ли – неизвестно. Сэмми, как и Дерри – все такой же. Немного поправился, но тот же здоровяк, что и прежде. Он знакомит Дина с женой, показываем ему свой уютный дом. А когда они остаются одни, долго спрашивает, как жил его старший брат все это время, качает головой и просит остаться так долго, как это возможно и невозможно. В ночь Дин пытается заснуть, приняв перед этим только два стакана чая. И засыпает, глядя в окно на потемневшее небо. *** Наверное, прошла целая вечность после того, как он был здесь последний раз. Кастиэль несколько раз закрывает и открывает глаза, сжимает пальцы в кулак и разжимает их. Он помнит, что умер здесь. И он помнит, что не должен был вернуться. Он помнит, как Рай забрал его себе в последний момент, как Небеса закрылись и отрезали его от Земли. Наконец-то отрезали. Еще он помнит, как стоял у самого края неба и слушал голоса своих братьев. - Ты нужен человеку, Кастиэль. В этот раз он поймет, зачем Отец вернул тебя ему. Кастиэль растеряно опускает голову и тихо спрашивает: - Почему ему? Я не хочу к нему возвращаться. Я не просил об этом. - Потому что ты все еще готов за него умереть. - Я готов умирать за людей. - Чье лицо ты видишь, когда спасаешь этих людей, Кастиэль? Синие глаза медленно закрываются. На этот вопрос ему нечего ответить. Отец вернул его, лишив возможности попасть на Небеса, пока будет жить Дин Винчестер. И снова никто не спросил Ангела, хочет он этого или нет. Кастиэль вдыхает немного спертый, пропыленный воздух – вдыхает воздух Земли впервые после своей самой долгой смерти, и выходит из металлургического завода, как выходят из могилы призраки. Тогда была зима, а сейчас на деревьях рядом с выгоревшей пустошью уже видны первые листья. Снова, как и в Чистилище, как и в Раю, Кастиэль видит душу Дина, и идет вперед, словно на маяк. За эти годы она стала еще чернее, чем была, покрылась мутной, темной пеленой. Пару раз Ангел останавливался у края дороги и думал о том, чтобы повернуть назад, уйти как можно дальше, как можно глубже и ждать, пока время жизни Дина не закончится. Но чем ближе была к Ангелу эта душа, тем сильнее тянуло вперед, к человеку, как будто тот новый мрак мог что-то дать Кастиэлю, чего не давал прежний. За спиной снова были сложены два больших, сильных крыла, однако Кастиэль хотел пройти этот путь пешком, дойти до Дина Винчестера. Солнце выглядывало из-за крыши дома и светило прямо в глаза. Где-то совсем близко – Дин, и теперь уже ни что на свете не могло бы заставить Ангела уйти: сквозь мутную пелену Кастиэль видел, как видел и прежде, но уверял себя, что ошибается, ровный, чистый белый свет. И этот свет звал его, произносил его имя, тянулся к нему. - Дин… Он нужен был человеку – своему, сломанному, потерянному, но только своему человеку, и человек кричал об этом, не душил внутри себя, а кричал, громко, словно без слов кричала каждая его часть. Что-то выбивалось из этой души, выливалось во все стороны, что-то яркое, больное, но еще живое, что-то, что еще можно излечить, можно спасти. Кастиэль подходит к крыльцу дома, и дверь с грохотом открывается ему на встречу. Дин смотрит на него прищуренными, красными, пропитыми заспанными глазами, постаревший на семь с половиной лет с их последней встречи. Постаревший на целую жизнь. Смотрит и боится сделать шаг вперед, но когда делает, Кастиэль замирает, как замирал и прежде, закрывает глаза и тянется на встречу. Дин прижимает его к себе, как прижимал во сне, ждет, когда Ангел начнет таять в воздухе, и пока Ангел не тает, пытается произнести, что хотел сказать в эти несколько лет. - Прости меня. Прости, Кас, прости меня… - Дин… Кастиэль никогда не думал, что сможет уловить это – удары сердца Дина так близко. За все время, проведенное рядом с людьми, он и не пытался сделать ни одного шага, чтобы показать своему человеку, как именно научился чувствовать. Он был воином, был Ангелом в человеческом теле, он видел мрак в душе Дина Винчестера, видел силу и терзания и видел зарождающийся белый свет. Но свет этот всегда оставался внутри Дина, всегда оставался запечатанным, а Ангел и не старался дотянуться до него. И вот теперь, позволяя своим рукам скользить по напряженной спине человека, Кастиэль снова излечивался. Центр его существования никуда не делся, никуда и никогда не исчезал. Он оставался внутри Дина, жил в нем, всегда – в нем. То, что казалось потерянным, вернулось, как будто никуда не уходило, вернулось с новой, окрепшей и возрожденной силой. Кастиэль прежде никогда не пытался показать до конца, как может чувствовать. Дин прежде никогда не оставался без него так долго, никогда не осознавал так ясно, что со смертью Кастиэля, с той самой смертью, когда Винчестер наступил на огромную, черную, прибитую к земле тень, большей своей частью умер и сам Дин. Белый свет стремился к Ангелу, сливался с ним, сплетался в один поток. Боль уходила под тонкими пальцами, водящими по лицу, под взглядом неземных синих глаз, под мягкими влажными губами, под теплом его тела, под защитой поднявшихся над землей крыльев. Человек ты или Ангел, праведник я или грешник – однажды я все-таки понял, почему Бог возвращает тебя мне. И почему только и именно мне.