Призма красного
Красный… этот цвет прошел через всю его жизнь прочной связующей нитью, прошил ее с самого детства до нынешних дней. Свежие, алеющие порезы заставляли сердце затрепетать в груди, забиться в разы чаще, а запах пьянил без вина, вызывая новую волну головокружения. Как же давно все это было… кажется, что и вовсе в другой, прошлой жизни, от которой едва ли теперь что-то осталось. Веки опустились сами собой, рука безвольно упала на подлокотник омерзительно белоснежного дивана. Выдох. Еще немного времени, чтобы просто успокоиться, отпустить все посторонние эмоции и треклятые мысли на волю. Пока он был под заботливым крылом системы, ему не приходилось беспокоиться о таких мелочах. Все казалось дозволенным, а люди – всего лишь расходным материалом, который не стоило жалеть. Они – легко возобновляемый ресурс, а если потребуются определенные качества, то можно и искусственно воссоздать жизнь ради высшего блага! Никто не говорил, что человек – не вещь, которой нельзя распоряжаться по своему усмотрению и выкидывать просто потому, что пришла в негодность. Система не пыталась привить хоть каплю человечности тем, кто работал на благо ее развития, создавая истинных монстров. Красный халат на одной из прелестных сотрудниц, которая работала с ним над проектом по скрещиванию генов. Белые кудри, сцепленные незамысловатой заколкой, надменный взгляд зеленых глаз, скрытая под респиратором улыбка – она поманила к себе, жестом предложила просто наблюдать за результатом их совместных трудов. Там, по другую сторону стекла, привязанный ремнями образец метался в агонии по холодной койке, выгибался, кричал, срывая голос, страдая от того, как тело пыталось перестроиться в соответствии с новой установкой. Пальцы судорожно цеплялись за белоснежную простыню, едва не разрывая в порыве отчаяния, подопытный не владел собой и ему ничего не оставалось, кроме как ждать, когда новая волна невыносимой боли отступит, возвращая возможность хотя бы дышать. Как ждали того и ученые, стоявшие бок о бок и затаившие дыхание. Выживет или нет? Как это будоражило кровь! Красный – цвет безумной страсти, которой болел каждый ученый, выделяющийся среди белых воротничков врачей, помогавшим им в непростых задачах. Элли не носила ни платья, ни брюк под рабочим халатом, и стоя так близко к девушке, Джошуа мог различить кружева на ее белье. Неизменно красном. Словно бы даже в такой мелочи она хотела подчеркнуть свою принадлежность к фракции истинного прогресса. Ее тонкие пальчики скользнули по локтю, сжались, когда подопытный вскинулся. Они не слышали ничего – идеальная звукоизоляция, предоставляемая заботливой системой. Зато они могли наблюдать, и картина не оставила их равнодушными: вот уже кожа потемнела, покрылась синей сеточкой сосудов, расходясь от низа живота наверх. Конвульсии продолжались несколько минут до тех пор, пока мутация не завершилась. Грудь тяжело вздымалась, но не только у подопытного образца: двое ученых пожирали глазами то, что получили после многодневных опытов. Пальцы Элли скользнули ниже, пока не коснулись ладони Грея, сжав ее от напряжения, возраставшего все сильнее с каждым мгновением. Им пора, пока бушующие эмоции еще на допустимом пике. Тихий шелест открываемой двери, он учтиво пропустил вперед свою прелестную напарницу, напоследок так удачно вильнувшую бедром, что ладонь невольно скользнула по ягодице, сокрытой тонкой тканью. Преступно тонкой, едва ли в действительности что-то прикрывающей. – Образец номер три тысячи пятьдесят два. Пульс учащенный, давление повышенное, – голос звучал приглушенно, Элли стояла возле койки, пока Джошуа набирал шприц с обезболивающим. Вот они снова встали друг напротив друга, взгляд из-под ресниц – игла проткнула вену, пустила синтетический наркотик, пока ладонь коллеги скользнула по груди подопытного. Он знал, что сейчас эта девушка улыбалась, прикусив нижнюю губу. Знал, на что именно намекала всеми этими мимолетными прикосновениями и томными взглядами. Их удача. Их победа. Они справились, и перед ними лежал образец, переживший привитие генов сирены. Пока что он не стабилен, но все же… это шаг вперед, который требовался каждому из них, чтобы получить допуск к более сложному, но многообещающему проекту. Джошуа прекрасно помнил, как позже она приспустила халат на локти, как нарочно поманила к себе, не стесняясь присутствия третьего лишнего, но едва ли отдающего отчет в происходящем, как и взгляда равнодушной системы. В углу на камере мигала красная лампочка, оповещая о прямом эфире в центр, но и на это они не обращали никакого внимания. Успех всегда будоражил и возбуждал похлеще любого стимулятора. И сейчас они желали разделить эту страсть на двоих. Кажется, ее единственную тогда совершенно не смущали причуды партнера, которые он не пытался скрывать. Взгляд заволокла пелена похоти, вырывавшейся наружу несдержанным желанием, когда что-то упало в порыве на стерильный пол, покатилось, разбилось – все это не имело никакого значения. Только они двое. Только ее бархат кожи под пальцами и запах парфюма, оставшегося на обнаженной и беззащитной шее. Губы ученого сами собой растянулись в улыбке: он до сих пор помнил, какой она была на ощупь, как звучал ее голос в этом проклятом респираторе, который она никогда не снимала, как горело тело в его руках. Он никогда не любил Элли, да и она отвечала ему взаимностью в оном. Всего лишь временное помешательство каждого причастного, попытка отпраздновать новый виток успеха экспериментов, подстегнутая романтикой красного. Халат, белье, свет, сирена, оповестившая о вырвавшемся образце, за которым уже отправили патруль верных цепных псов – все окрасилось в цвет яркого алого пламени, пожирающего изнутри. Он лишился всего, когда переступил дозволенную черту и оказался неугоден системе за свое стремление сделать чуточку больше разрешенного, проявить инициативу там, где ее не хотели видеть. Грей помнил, как по бесконечно длинному коридору за ним погнались псы, как Элли попыталась преградить ему путь и помешать скрыться ударом ножниц, но нарушитель оставил в ответ в ее животе скальпель, не желая умирать здесь и сейчас – бессмысленно и бесполезно. Каждый из них отстаивал свое право на будущее. Так что же теперь не так? Когда-то спасся, а теперь вновь сам себя резал, медленно истекая кровью в отчаянной попытке снова хоть что-то почувствовать. Росчерки красного на запястьях и выше, дорожки спешно сбегали вниз, пачкая обивку дивана. Кажется, он просто устал, сломался. Череда неудач, отстранение, отречение второго из значимых для него людей… многие ли смогут выдержать такую нагрузку? Вряд ли, у каждого есть свой предел. А их ведь не учили бороться с собственными слабостями, сопротивляться напастям, которые сыпались, как из рога изобилия. Многие жители верхнего города были не приспособлены к суровой реальности ответственности за жизнь. Он вспоминал лицо Элли, думая о том, что, возможно, именно она единственная была самым лучшим эпизодом в его не такой уж и долгой жизни. Особенно ее красное кружевное белье. На светлой коже оно смотрелось вызывающе и привлекательно, право, никто бы не устоял перед ней, и он не исключение. Может, не стоило тогда сбегать? Просто принять как данность собственную ошибку, раскрыть объятия навстречу псам, готовым отправить каждого к праотцам. Красное застилало глаза, когда он поднял руки вверх, позволяя каплям падать на лицо. Неужто пришел его час? Насколько глубоки раны в этот раз?Аромат слабости
Случайность, не иначе, что его одиночество решили прервать – беспардонно, нарушая все возможные рамки приличия! Дверь отъехала в сторону, впуская незваного гостя, взору которого предстал ученый, легкомысленно нанесший самому себе увечья и, увы, далеко не в первый раз. Джошуа обязательно бы усмехнулся, заметив, что визитер пришел совершенно не вовремя, в конце концов, он ведь никого более не ждал в этой жизни! Но, похоже, он слишком увлекся с кровопусканием, упустил тот момент, когда стоило бы оказать самому себе помощь и перетянуть рану. Руки беспомощными плетями лежали на диване. Кончики пальцев давно стали неметь, а Грей только теперь и заметил оную неприятную оплошность. Какая досада! Хотя он ведь совсем не сожалел о содеянном. Когда это началось? Откуда появилась совершенно безумная тяга мучить собственное тело, ходя по тонкой грани? Память услужливо подбрасывала картины из прошлого, возвращая в школу к первому случайному порезу на дополнительном уроке анатомии. Он ведь просто увлекся, задумался и мягкую плоть разрезал его верный скальпель. Боль пронзила сознание, ударила по нервам. Алый цвет первых капель крови. Тонкий, непривычный запах, резко отличающийся от окружающего стерильного мира, выделяющийся на его фоне. Искреннее изумление отобразилось на лице юного дарования, минуту рассматривающего свежий незапланированный порез. Никаких криков, лишней суеты: преподаватель, не изменившись в лице, рекомендовала пройти в медицинский кабинет для обработки раны. Все продолжало идти своим чередом, словно ничего и не произошло, только в мыслях Джошуа что-то щелкнуло, перемкнуло, появилась первая выбивающаяся из разряда допустимых системой. Этот запах, цвет… слишком яркие для привычной серости, окружавшей их с самого рождения. Такое просто не могло не привлечь. И вот небольшое отклонение от нормы заметили, пометили в личном деле и решили просто наблюдать, как и за другими подопытными прекрасного нового мира, ведь каждая системная единица – крыса в глазах бездушного интеллекта, следившего за всеми и вся через бесчисленное количество камер. Со временем сформировалось навязчивое желание, которое Джошуа далеко не раз старался отогнать: он смотрел на свои руки и видел, как вены расцветали алым, как узоры рисовали нечто совершенно невообразимо пугающее и вместе с тем прекрасное. Но каждый раз наступал момент разочарования, стоило всего лишь осознать: мечты и реальность – совершенно разное. И воображение не могло компенсировать то, чего действительно хотелось. Капли боли, парочку щепоток цвета, которого так мало в их повседневности, и букет аромата… мальчишка прикрывал глаза и старался поймать этот ни с чем несравнимый запах, но в нос ударял аромат антисептика, говоря о чистоте и порядке, доведенных до абсурда. Ничто не должно отвлекать от поставленных бездушной системой целей. Впоследствии случайность переросла в настоящую потребность к самоистязанию, требующей крови и боли – нынче ставшими частыми спутниками. Элли улыбалась одними лишь глазами, надменно вздернув голову вверх. Она никогда не показывала того, что знала о пристрастиях своего коллеги, в будущем опального ученого. Они еще слишком молоды, перед ними много неизученного и требующего пристального внимания. Но вот загорелась красная лампа, и лицо Грея исказилось под респиратором – очередной провал и мертвый образец остался лежать на столе, закатив в последний раз свои глаза. Элли позже пошла писать отчет, давая ему возможность скрыться, сбежать в один из многих кабинетов, которые отвели новичкам для удобства во время работы. Колбы, пробирки, холодильник – все это осталось в стороне, а в руке сверкнул холодный, но верный металл. Жизненно необходимая процедура для того, кто однажды вкусил запретное – легкий росчерк, потом еще один, чтобы пустить по запястьям тонкие узоры алого цвета. Джошуа нарочно давил пальцами на свежие порезы, жадно вдыхал запах, прижимаясь лицом к ранам, зажмуриваясь и просто стараясь абстрагироваться от той реальности, в которой его снова ожидал провал и чувство собственной беспомощности. Каждый раз все повторялось с точностью до миллиметра. Все выверено, заучено, доведено до автоматизма, когда не приходилось контролировать порыв, зная, что не выйдешь за рамки безопасного, но столь необходимого. Случайные свидетели, расхаживающие без приглашения в кабинете, полотенце, которым он старался скрыть свое маленькое преступление – ноздри невольно раздувались, а Джошуа не мог успокоиться, чувствуя, как бешено бьется сердце в груди. Он знал, что его пристрастие ненормально, что он уже давно переступил грань разумного и бережного отношения к собственному телу, да только оказалось практически невозможно бороться с данной слабостью. Только прятать совсем еще свежие следы подобного преступления от посторонних глаз в надежде, что в системе есть хоть капля милосердия к тем, кто верой и правдой служил ей и ради ее блага. Джошуа ошибался, даже не подозревая о том, что давным-давно его приговорили и не просто так создали дубликат, гордо именуемым клоном. Не он, а другой станет тем самым, кто совершит истинный прорыв. Его же, такого не совершенного, нестабильного, отправят в утилизацию, когда подойдет нужный срок. Посторонние пристрастия никогда не играли на руку тем, кто и так получал больше, чем другие жители. Грей не знал, а Элли писала доносы, оказывая коллеге весьма однозначные знаки внимания и нарочно выискивая его слабости. На пути к успеху ведь любые методы хороши, если они помогают избавиться от конкурентов. Жаль, что тогда он совершенно не разбирался в людях и не видел очевидного, воспринимая все за чистую монету. А потом, в один не слишком-то прекрасный день, на него открыли охоту, и, раненный ее предательской рукой, он бежал из лаборатории. Ученый впервые ощутил свою слабость и уязвимость, что невольно стало дурно, затошнило. Ему потребовалось приложить усилие, чтобы не согнуться посреди коридора, отчаянно прочищая желудок. Оказалось, что умирать страшно. Еще страшнее – так нелепо, когда по чьей-то милости оказался занесен в список крайне непослушных деток, которых стоило наказать по всей строгости закона без единого шанса на искупление вины. Ему бы запомнить оный урок и что так пахнет смерть, не оставлять в последствии брешь в своей памяти, но ведь слишком легко поддаться искушению. Когда же жизнь сделала очередной кульбит, он вернулся к дурной привычке, не умея иным способом справляться с эмоциями. Кажется, эта зависимость куда страшнее, чем пристрастие к запрещенным веществам. Он снова и снова ставил все на кон ради минутного самообмана, опьяненный ароматом алой, веря в то, что подобные действия действительно могут помочь избавиться от того, что тяготило. Он не просил о спасении, но вторженец решил иначе, не давая возможности свершиться предначертанному невольной ошибкой: пережимая выше порезов, а после и вовсе перетягивая подручными средствами, он ничего не говорил, действуя без лишних нежностей и иной раз нарочно делая больно. Опасно играть со зверьми, да разве ж он думал? Джошуа просто… нет, оправдания ведь не было. Очередная недопустимая слабость, приведшая к такой оплошности. Всего-то стоило закрыть дверь!.. Когда-то уже эта потаенная страсть к самобичеванию сыграла против него, теперь же и вовсе поставила все на кон. Однажды за собственное легкомыслие придется платить.Когда все переменилось
Потребовалось время, чтобы справиться с собственными пороками, прежде благоразумно не озвучиваемыми вслух. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: ни один больной человек не признается в своих зависимостях, не станет показывать слабые места. Тогда многоликий его спас, подоспел как раз вовремя, чтобы не позволить пересечь точку невозврата. Не было задушевных разговоров, упреков или попыток убедить в неправильности подобного, да и ему ли судить? Возможно, что Джошуа просто повезло не стать случайным обедом того, кто скрывался под ликом человека. Они никогда не возвращались к произошедшему, оставив все на совести друг друга. Совместная работа, новые подопытные, удачи и провалы – все переплелось воедино, стало чередой однообразных дней. Мерное течение времени, связанное с тайным кровопусканием, ставшим необходимостью для того, чтобы справляться со столь широким спектром эмоций, который иной раз буквально оглушал. Прежде ученый и помыслить не мог, что способен испытывать нечто подобное: страх, злость, ненависть, воодушевление, радость – слишком много всего для неподготовленного и непривыкшего человека, столько лет ограниченного системой. Признаться честно, тяжелое бремя, от которого он с удовольствием избавился бы, но вместо этого не решал проблему, а отвлекался все новыми и новыми порезами. Их стало уже бесчисленное множество, которые позже становились новыми шрамами на светлой коже. А потом он встретил Его. Очередная нелепая случайность, что кто-то оказался свидетелем самоувеченья. Сам же Грей просто забыл о том, что его предупреждали о визите техника, которому предстояло проверить программу медицинских дроидов. Слишком бурная реакция, откровение – знакомый незнакомец признался, что и сам не может обходиться без подобного. Зависимость от боли, словно подтверждение того, что все еще жив и можешь чувствовать. Иначе все казалось нереальным, слишком наигранным. Тонкая нить терялась в блеклых часах, становилась чем-то совершенно иллюзорным. Для Грея именно этот человек стал проводником в новую жизнь, потребовавшим не такую уж и крупную плату: всего лишь плотское, подпитываемое страстью к пьянящему аромату и вкусу, к нескольким каплям боли, которые не вытравить из памяти. Прикосновение рук, вкус чужого поцелуя, боль в запястьях от того, как давили пальцы, слишком сильно сжимавшие в порыве, который никто не пресекал… вероятно, между ними могло сложиться что-то большее, да только он оступился в самый ответственный момент – нелепо и глупо. Ошибка, стоившая куда больше, чем Грей мог предположить. Их ведь учили не привязываться к людям, заставляли на все смотреть через призму опыта, да только этот оказался слишком личным и потому неправильно расцененным. Ссора. Ненависть. Непонимание. Негодование. Все это читалось в глазах многоликого, едва сдерживавшегося от желания навредить тому, с кем ненароком так легко сблизился. Вряд ли кто-то из них предполагал, что все выйдет из-под контроля, что связь может стать чем-то большим, чем удовлетворение низменных потребностей. Никто не планировал испытывать друг к другу симпатию. Побег из прибежища – самая большая глупость, которую он совершил на эмоциях и за которую пришлось платить: вкус земли во рту, лицо испачкалось в грязи с подачи тех, кто решил поглумиться над чересчур выделяющимся чужаком. Никогда не стоит лезть на незнакомую территорию, да только никто не предупредил о подобном ученого, до сих пор не освоившегося в том мире, частью которого пришлось стать. Слишком мало жизненно необходимой информации для того, чтобы пытаться протянуть еще один день в этом безумном мире. Сказать, что было больно – ничего не сказать. Наверняка что-то сломали, голова гудела так, что едва удавалось расслышать собственные мысли. Он скребся пальцами по земле, отчаянно силясь подняться, но удар ноги по ребрам вновь напоминал, что не стоило оного делать. В какой-то момент он провалился в мрачное забытье, повалился недвижимым, дав еще один повод для глумления напавшим. Давно они так не развлекались с кем-то, кто оказался слабее. Будь его воля, он бы и вовсе не приходил в чувства – зачем? Зачем ему возвращаться в неприветливую, жестокую реальность, частью которой он более не желал быть? Да только никому не было дела до его мнения. Не без труда его нашел многоликий: спустя продолжительное время перемазанного в грязи и крови, в безвозвратно испорченной одежде. Ему бы стоило поблагодарить Тициана, который давным-давно встроил в его МИК отслеживающее устройство. Вот только нужных слов не находилось, да и всем своим видом многоликий явно дал понять, что не собирается с ним говорить. Он впервые в жизни чувствовал себя настолько разбитым, никчемным, униженным и опустошенным. Ему не хотелось двигаться. Ему не хотелось ни о чем думать. Безвольной куклой осев, он не сопротивлялся ни отвешенной пощечине, ни грубой попытке поставить на ноги. Кем он стал? Во что превратился? Жалкое подобие себя прежнего. Не удивительно, что система пожелала от него избавиться. Уже вскоре одежда лежала на кафеле, шум воды перекрывал невольные всхлипы – Джошуа сполз на дно душевой кабинки, но все никак не мог взять себя в руки и успокоиться. Возможно, что дело вовсе и не в жестоком избиении, а просто в неудачном и слишком сложном, долгом дне, наполненном бедами. Все сложилось против него, доведя до точки кипения. Слишком тяжело существовать в мире, когда ты – жалкий нарушитель, не приспособленный к дарованной волей случая свободе. Сколько бы он ни пытался подстроиться под новую реальность, выходило скверно. Скверно удавалось поддерживать и общение с другими членами команды, с которыми уже не первый день знаком. Удивительное дело! Словно все его естество сопротивлялось той реальности, в которой он оказался вынужден существовать. Возможно, когда появились первые звоночки, стоило обратиться к специалистам, пройти курс терапии и тогда он остался бы в лоне системы. Но тогда… тогда он недопонимал всей серьезности ситуации, в которую мог попасть. Слишком юн, слишком самоуверен в себе – такое сочетание часто играла против людей. И он оказался не исключением. Отчаянье вновь стало верной спутницей, шагавшей рука об руку с ним. Грей знал, что нельзя ей поддаваться, но не мог сопротивляться, когда она так ласково заковывала в свои объятия, нашептывая жестокие слова. Какой от него прок? Что он еще может полезного сделать, как послужить? До того выслуживался перед системой, а что теперь? Сменил хозяев, а те и не оценили должным образом его трудов! Ему отчаянно хотелось признания, услышать, что кому-то нужен, что чего-то стоит. Но тот, кто подбадривал ученого, оказался во власти системы. Пойманный коварной пулей, подстреленный неверной рукой, Джей был далеко. А они, члены «Эринии», старательно скрывали правду от других, кому не доверяли и толком не знали. Ведь правда, откуда им было знать, что в их команде еще двое многоликих?! Да что уж теперь сокрушаться, что это изменит? И с каждым днем все становилось только хуже: петля страхов затягивалась на шее все сильнее с каждым новым вдохом. Ему казалось, что теперь-то, вот уже совсем скоро за ним придут. Либо те, кто напал в старом городе, либо ищейки непрощающей системы или же те, кто невольно оказался союзником, которого предали. Оные опасения сводили с ума, заставляли задыхаться, терять контроль над самим собой. У него дрожали руки. У него! Того, кто когда-то легко орудовал скальпелем, оставляя на подопытных свой изящный автограф. Отвратительное чувство, напоминавшее ему о том, что он – простой смертный, который столь беззащитен перед неприглядной реальностью. Как дальше жить? Как быть? Как снова научиться дышать? Столько вопросов, а ответов так и не находилось ни на один из них. И тот, с кем прежде Джошуа мог посоветоваться, теперь в лапах бездушной системы, которая наверняка сделает из него свою послушную марионетку. Могли ли они действительно как-то помочь, уберечь, спасти? Нет. Да и сам Джей отдал приказ не сообщать не просто так. Жаль, что только не успел рассказать всех причин, подготовить тех, кто ему обязан своей новой жизнью. Все они – сам Джошуа, Вольт и Семиглазый поклялись сделать все возможное, чтобы воплотить их план в жизнь. Но теперь, оставшись без своего предводителя, многое ли они могли на самом деле? Жалкое сборище выброшенных системой бракованных единиц! Никто не решался что-то предпринять, попробовать какой-нибудь совершенно безумный план по освобождению многоликого. Они могли хотя бы попробовать! Но натыкались на прямой приказ того же Джея не лезть. Он знал, что подчиненные захотят исправить ситуацию. Знал и запретил незадолго до того, как оказаться в плену. Все они слабы. Слишком уязвимы и жалки. Разбрелись по углам, делали вид, что чем-то заняты и не знали, куда себя деть. И от этого становилось так тошно! Им нужно было двигаться дальше, но в итоге все равно топтались на одном месте. Все они. И те двое многоликих, узнавших правду слишком поздно для того, чтобы своевременно что-то исправить. Прикрывая глаза, Джошуа снова брался дрожащей рукой за скальпель, чтобы оставить новые метки на светлой коже. Теперь он старательно вырезал имя того, кто мог бы стать спасением в столь мрачное время. Мог бы, вновь зажимая раны и потом нарочно вдавливая пальцы в них, заставляя стонать от боли. Вот только после открывшейся правды он больше не появлялся в лаборатории, не пытался придушить в порыве необузданной страсти, которую едва ли стоило когда-то сдерживать. Все потеряно. Безвозвратно потеряно и теперь не оставалось никакой надежды на лучшее будущее. И отчего же так больно в груди? С каких пор он стал таким слабым?Полное поражение
Джошуа проснулся от громкого звука, оглушившего и заставившего содрогнуться всем телом. Что это? Его била мелкая дрожь, казалось, что испарина въелась в кожу, размазанная неловким движением руки. Что же это? До сознания не доходила истина, по крайней мере, он оказался не в состоянии ее воспринимать в тот самый миг, когда открыл глаза, судорожно ощупывая себя и все еще ощущая во рту омерзительный привкус. Кто бы прежде сказал, что сны могут быть настолько похожи на реальность?.. Учащенное сердцебиение, невольно прокушенная губа до крови – минимальная плата для того, чтобы вырваться из водоворота собственных страхов, доведенных до пика. Шаркая тапочками с пушистыми помпонами, ученый добрел до раковины, чтобы бесконечно долгие секунды вглядываться в собственное бледное отражение в зеркале. Даже оно насмехалось над ним! Все еще не сошли ссадины на лбу и щеках, ехидно напоминая о недавнем происшествии. Он оказался слишком уязвим перед лицом простых отбросов, которые поглумились и бросили в углу переулка, с насмешкой втоптав в грязь. Это больно, обидно, унизительно… не о такой жизни Джошуа мечтал, когда решился бежать, не желая отправляться на утилизацию. Иначе ради чего все это? Ради чего продолжать оные попытки существования? Синяки под глазами, изможденный вид и знание того, что он никогда не простит – вот и все, что осталось обреченному на вечное одиночество ученому, пожинающему плоды собственного бессилия. Может и стоило все сразу рассказать, но он не смог, не решился, заключив преступный акт с другими членами «Эринии». Предатель – вот истинное имя Грея, пытающегося смыть свои страхи и неуверенность холодной водой. А из зеркала смотрело отражение, в глазах которого читалась насмешка – не он, а кто-то другой, совершенно незнакомый ему. Чужак, пустышка! Как же мерзко смотреть на самого себя!.. Не сдержался. Из глотки сам собой на волю вырвался отчаянный крик, от которого заложило уши. Он кричал не минуту, не две, но до тех пор, пока хватало сил, пока кулак не разбил лицо напротив, превращая в искаженную версию, испещренную множеством трещин, повторяющими перекошенное лицо. Стучало в висках и в груди, глотку саднило, а по пальцам разливалась боль – Джошуа сжимал край раковины, не справляясь с напряжением и дрожа всем телом. Эмоции переполняли, невыносимо давя на плечи, желая сломить его, раздавить под своим весом. Один порыв сменился другим, и если минуту назад ученый кричал, то теперь всего тело сотрясал смех. Отчаянный, надсадный. Это конец. Он все потерял. Никогда прежде, да будет этому свидетелем бездушная система, он не чувствовал себя настолько мерзко. Никогда не срывался на крик, но в этот раз… Джошуа не мог подняться, буквально свалившись под раковину, жалея самого себя. Болезненный, измученный собственными кошмарами, заживо похороненный в них – ему казалось, что не только во сне, но и в реальности четыре стены стали для него могилой. Нет спасения. Нет надежды. Ничего больше нет. Губы дрогнули, искажаясь в ухмылке, голова безвольно упала, ударяясь об кафель – ему не хотелось двигаться, ученый мечтал о том, чтобы все поскорее закончилось. Как остановить этот поток мыслей в голове? Как с ним справиться, забыться, выжечь произошедшее каленым железом так, чтобы более ничего не осталось? Боль разливалась ядом в руке, медленно от пальцев переходя к запястью и дальше, пульсируя и нарастая. Спутавшиеся волосы скрыли глаза, в которых застыли предательские слезы. Ему хотелось кричать, и он кричал. Биться об стены и требовать выпустить, освободить из заточения, и неважно, что дверь не заперта и он мог в действительности уйти в любой момент. Просто требовалось встать, подняться с пола, а дальше – иди, куда глаза глядят. Только вот проще такое представить, чем сделать. Он так устал от своей неудачливой жизни!.. И все же… судорожный выдох, ученый уставился в потолок. Внутри него что-то зрело, что-то совершенно незнакомое, пугающее своей неизведанностью. Когда это началось? В какой момент последствия стали необратимыми? Корни болезни прорастали все глубже и глубже, вплетаясь в саму сущность. Где-то совсем рядом лежали холодные скальпели – единственные искренние и дорогие друзья, которые никогда не предавали, никогда прежде не подводили. Но отчего-то сейчас они не манили, не звали скорее пустить их в ход. Что-то окончательно оборвалось внутри. Джошуа не помнил, в какой момент его сознание снова решило сделать кульбит: может, через десять минут бесцельного сидения под раковиной, может, через двадцать, когда не осталось ни одной мысли. Прекрасная и звенящая пустота, от которой могло бы стать не по себе. Ему бы смешаться с воздухом, насыщенным обеззараживающим, прекратить существование в образе создания, некогда именуемого человеком. Все превратилось в мрак, растворило черты комнаты, наполнив ее густым ароматом безысходности. Кричи, не кричи – разве это что-то изменит? И все же он слышал собственный надрывный голос где-то там, за чертой, звучавший отчаянно громко, призывавший кого-то из глубины бездны. Ему хотелось выкарабкаться, найти истинный путь с надеждой, что собственную оплошность удастся исправить. Не без труда, конечно же, стараясь до последнего своего вдоха. Кто его нашел? Человек, чье лицо он менее всего желал бы видеть. Еще один многоликий, похожий на своего брата, но все же не он, увы. Не тот, кто казался единственным шансом на искупление. Но, похоже, ему оно не полагалось. Множество вопросов посыпалось на его голову, а Грей чувствовал, что и слова не может сказать – язык словно бы прилип к небу и отказывался слушаться хозяина. Смотрел на незваного гостя с видом зверя, загнанного в угол, и мечтал то ли ударить его несколько раз скальпелем в живот со всей страстью, то ли просто попросить уйти, оставить и прекратить уже мучить бесконечной болтовней. Одного такого хватило, легко отказавшегося и отвернувшегося от ученого, когда тот ненароком оступился, допустил одну-единственную ошибку, пускай и серьезную. Вероятно, ему стоило предугадать реакцию Тициана, понять, что вряд ли тот обрадуется известию, что другие члены группировки знают чуточку больше, чем он. И ради чего вся эта скрытность? Кому и что она в итоге дала? Какие тяжелые эмоции… почему их не учили в академии, что люди могут испытывать подобное? Ах да, чипы не позволяли, подавляли, признавая все отклонения от нормы опасными. Не думай ни о чем, слепо следуй чужим словам, сохраняя стабильность в эмоциональном и психологическом фонах. Возможно, что система права: разве может обычный смертный выдержать подобное испытание? Тягостное чувство вины, разъедающее изнутри и заставляющее ощущать груз ответственности за собственный поступок. Если бы Джошуа хватило духа вовремя признаться, рассказать то, о чем просили молчать во имя блага других, то Тициану не стало бы плохо и не пришлось оказываться в том проклятом переулке, где не смог дать отпор шайке мелких бандитов. Не пришлось бы видеть этой отчаянной ненависти в чужих глазах, в которых хотелось видеть иное. В голове пусто, а свет ламп раздражал куда сильнее, чем прежде. Воспаленные глаза болели ничуть не меньше костяшек пальцев, так неосторожно ударенных об зеркало, которое насмешливо взирало на мир своими трещинами. Грей не хотел вставать с пола, не желал двигаться, как и объяснять случившееся – опустошенность и непривычная апатия пришли на смену кричащему отчаянию, разбудившему его в очередной раз посреди ночи. Но потянули, подняли, усадили на диван… кажется, что и вовсе кого-то другого, постороннего. Не осознавая себя, ученый отрешенно взглянул на якобы спасителя, задающего все еще слишком много вопросов. А он все еще не был готов отвечать и только губы беззвучно зашелестели, возможно, просто посыпая проклятиями на чужую голову. Не нужно – именно это он желал сказать гостю, который протянул замороженный гель, извлеченный из монотонно ворчащего холодильника. Но отчего-то безропотно принял, прижимая к опухшей кисти – вероятно, действительно серьезно повредил, не придавая физической боли никакого значения прежде. Искать ответы не хотелось. Веки опускались сами собой. Он знал, что мысли его открыты пред многоликим, что тот видел всю ту вакханалию, что творилась в чужой голове. И даже наверняка ощущал пустоту, медленно превращающуюся в воронку и утягивающую за собой все. Боль в руке пульсировала, голова гудела и ему все еще хотелось прекратить собственное существование. – Все бесполезно. Уже ничего не вернуть. Голова безвольно дернулась, когда гость от души ударил. То ли из презрения к ученому, а то ли из участия и желания просто выбить дурь из него, встряхнуть. Не помогло. Уголки губ дернулись в усмешке, и Грей взглянул на многоликого. – Нет смысла бороться. Нет смысла! – крик перерос в истерический хохот, раздирающий изнутри на части. И он швырнул пакет с холодным гелем в незваного гостя, надеясь, что он так же растает, как и субстанция внутри, превратившись в вязкую жижу. Можно броситься с кулаками, вновь схватиться за скальпели, лежавшие на расстоянии, но борьбе ученый предпочел очередное бегство, упав на диван и сдавая позиции без всякого боя. Он все равно проиграет, не выстоит против него. В груди тлели чувства: он слишком слаб для того, чтобы сопротивляться этому миру, выступать против его гнусных правил. Слишком слаб, чтобы пытаться кому-то помочь или кого-то спасти. Собственное отражение наверняка продолжало смеяться над растрепанным человеком, лежащим на диване, который подрагивал то ли от рыданий, то ли от едва сдерживаемого смеха. А в памяти снова воскресали совсем другие дни, когда он хоть чего-то стоил. По крайней мере, их в этом умело убеждали, давая веру в собственную исключительность. Он снова видел перед глазами надменную Элли, легко манящую за собой, соблазнительница, которая без сожалений предала их партнерство и донесла системе, когда Грей оступился. Сопротивление бессмысленно, когда потерялась единственная связь с этим миром. Многоликий присел рядом, аккуратно, практически ласково коснулся виска – не время для жалости к самому себе, в конце концов, оставалась еще надежда исправить одну ошибку и вернуть расположение того, кто оказался важен. Всего-то требовалось взять себя в руки и помочь хотя бы в малом – с чего-то же надо начать? Джошуа не дал никакого ответа; многоликий ушел, оставляя ученого и позволяя ему дальше заниматься саморазрушением. Если кто-то не желал спасения, то бесполезно ему помогать. Если Грей хотел захлебнуться в собственном вязком и удушающем отчаянии, то его уже не спасти. Дверь давно закрылась, а он все еще взирал на нее, словно бы видел кого-то, замершего на пороге. Фантом, воспоминание, воображение, сплетающее реальность и сон. Кажется, в какой-то момент он снова провалился в беспокойное забытье, чтобы позже вновь проснуться от своего несдерживаемого крика. Слишком громкого, на пределе возможностей, оглушающего и срывающего связки. Грей не представлял, насколько тягостными могут оказаться собственные эмоции, обостренные чувством вины, но понимал, что о покое теперь оставалось только мечтать. Возможно, что однажды он найдет в себе силы для борьбы, отринув жалость. Но не сейчас. Пока что он не видел ни лучика надежды, способного из затухающих углей разжечь пламя, заставляющее двигаться дальше и преодолевать любые трудности.