Дракон

      Пот липкий и солёный.       Я никогда не чувствовал его вкуса. Не знал, что можно чувствовать что-то по-настоящему и не по-настоящему. Я думал раньше, что ты просто чувствуешь.       Но ты выбираешь линзу. Розовую, дымчатую, грязную, поцарапанную, чёткую. Линзу, через которую будешь всё видеть. Ты понимаешь меня? На нас с детства надевают очки. А друзья меняют нам стёкла. Мы их разбиваем и заменяем. Просто заменяем. Линзы розовые, дымчатые, грязные, поцарапанные, чёткие. Через которые смотрим, понимаешь?       Пот липкий и солёный. Я уверен, он всегда таким был. Не всегда только горчил на языке. Я не всегда его пробовал. Но ты — ты что-то другое. Я захотел попробовать что-то с тобой, а теперь пробую тебя. В героиновом угаре не пойму, может, наоборот. Может, я хотел попробовать тебя, а теперь пробую с тобой. Может, это ты хотел попробовать меня, и чтобы я пробовал с тобой. Может, ты хотел, чтобы я пробовал с тобой, а затем попробовать меня.       Линза.       Понимаешь?       Размахивать руками, как птица, на мне белая кофта. Грязная от тебя. Блевал и кончал. На мои белые крылья. Движения плавные. Ты резкий. Твоя улыбка острая, а наши шприцы тупые. Ты знаешь, как прогнать боль. Знаешь, как я буду делать взмах рукой. Тебя нет на этом мосту.       У меня было зрение 1, но видел я мир -2. Нормально, но всё вдалеке теряло четкость. Смотрел перед собой, говорил, очки не нужны, мне не меняли линзу. Затем ты надел на меня, доктор из оптики, свои очки и начал менять в них стёкла, и мир то безжалостно впивался в меня, и глаза кровоточили, то всё становилось серовато-синим дымом, зеленым-зелёным отсветом. Что мы принимали? Я не знаю тебя. В линзе вытягивалось твоё лицо, нос, огромные глаза.       Они были воспаленными голубыми. Каждый сосуд алый, веки припухшие, темные. Белок желтый. Мы заболели любовью, когда ты менял мои линзы?       Пот липкий и солёный. Язык ведет по немытой коже, вдавливая каждую ямку, твои ключицы такие широкие, поэтому ты ещё не кажешься скелетом. Кость. В тебе есть сила и ярость, откуда? От жажды? В замкнутом круге привык к смене стекол одного за другим. Диоптрия, изгиб, цвет, чистота. Нам не стыдно. Только меня мутит. Шатает из стороны в сторону. Я лежу неподвижно. Я не могу поднять руку после того, как ты пронзишь меня своей любовью и добротой, разделив укол. Я не могу поднять тело после того, как ты пронзишь меня своей ненавистью и кончишь, потому что нашу любовь не понимают. Она такая эфемерная — я знал это слово раньше, — на кончиках пальцев. Скользить по бордюру стопой и упасть под колёса машины. Люди ненавидят нас, и мы сами себя. Мы любим друг друга. Мы любим Дракона. Нам не нужно ничего.       Теперь старые линзы разбились. Я изрезал осколками руки и не видел через толстые трещины. Ты сказал мне: «Чш-ш». Ты заменил стекло. Теперь я вижу ещё хуже, чем через трещины, но я уверен, что видение у меня есть. Есть старый диван, цвет уже и не угадаешь, и есть ещё иглы. Да, есть, мы сможем проткнуть узлы в наших венах. Не в шутку. Заделаем дыры вязкостью. Приход. Дракон. Ты.       Откинуть голову так легко. Металл ложки под пальцами впитал тепло человека и плавится в моём воспаленном сознании. У тебя красные глаза, у меня — красная кровь. И белая кофта, которой мы вытирали пол.       Понимаешь?       Что чувствует танцовщица на сцене? Я задаюсь вопросом. В моей сумке белые пакетики на герметичной полоске, в таких ещё запечатывают бисер, и шприц. Танцовщицы тоже несут что-то с собой. Их ноги заплетаются, пальцы ломаются, ногти откалываются, слезают, мозоли кровоточат, и перед падением они делают па, эти танцовщицы. Заводят руку вверх. Крыло падает до локтя, исколотого на сгибе и ниже. Поворачиваются на носках. Кеды сгибаются, резина в трещинах, а асфальт под ногами, словно сыпучий песок, скатывается.       Танцовщицы падают со сцены?       Я никогда не видел. Я не смотрел через эти линзы, которые в моих очках сейчас. Улыбаются ли они? Верно, улыбаются, они влюблены. Их любовь понимают такие же.       Я забыл оставить тебе сумку. Там новые стекла. Поменяй их скорее. Ложка у тебя есть своя. Танцуй после меня, кто-то же должен узнать через правильную линзу, падают ли танцовщицы со сцены.       Я точно упал. Приоткрытый рот. Вкус в нём горький.       Как тебя звали? Бетон под моей спиной — река. Кости дробятся в порошок, бело-серый. Смешиваются с кровью, прорвавшей оковы сосудов. Ты разогреешь порошок из моих костей в своей ложке, смешав с моей кровью, чтобы снова поменять линзы. Не сможешь поднять руку. Я забыл попросить, чтобы ты ненавидел то, как мы любили не друг друга, и полюбил то, как ненавидели друг друга до последнего пота, деля жалкую похоть.       Не знал, что можно чувствовать что-то по-настоящему и не по-настоящему. Я думал раньше, что ты просто чувствуешь. Линза. Линза. Линза.       Пот липкий и солёный. Это последнее, что я знаю.