Записка к Богу

Джейкоб не умеет признаваться в любви. В его время достаточно было кинуть смску с дурацким «love u, bb» и ждать ответа, нервно меряя до оскомины знакомую комнату шагами, вытирать антисептическими салфетками потеющие ладошки, пока отвратительно розовое сердечко не спасет робко мнущуюся в углу душу. Но тот, кто пророс гнойным нарывом на сердце, к сожалению, не имеет смартфона. И поэтому Джейк вынужден писать письмо, как чертова престарелая графиня своему молодому любовнику, которому ровно настолько же наплевать на чернильные закорючки корчащейся искренности. У его ног бумажным прибоем пенится куча скомканных неудачных попыток, Портман начинает думать, что он сам куда более неудачная, чем весь этот бред, что вывела его рука. Он глуп и несет околесицу, пальцы перепачканы черным, голову обнимает стальной обруч боли, коронуя его последним идиотом, и это далеко не мило. Привет, — предугадывая, — я в порядке. Я тебя ненавижу. — срываясь на злость, четвертуя себя на каменных плитах бессилия. Джейкоб обреченно выдыхает удивительно тяжелый воздух, оседающий на языке мерзкой пылью и сыростью подвала, в который он не решается зайти — щиплет иголочками укора, напоминая о его слабости. Он влюблен в молодого бога. До боли, до шестибалльной дрожи в костях, до выедающей внутренности кислотной ревности, на которую он не имеет ни малейшего права. Гортань сдавливает от ударов сердца, что бьется у самых ключиц в сумасшедшем темпе, губы немеют, заваленные валунами несказанных слов. Он так больше не может. Клеймом под ребрами выжигает заветное «Енох» желание лечь на стол и отдать всего себя на исправление — Все забирай, прошу, оставь себя. Портман мечтает порвать в клочья давящий сверху небесный свод, плотный воздух, в котором он корчится как муха в предсмертных судорогах, прежде чем застынуть в янтаре, что поначалу так наивно спутал с мёдом. Он далеко не набожен, но — Я обрел в тебе Бога. Под очередной соленой и горчащей волной гнева он режет тыльную сторону ладони бумагой, точно меж двух костяшек, где кожа натягивается бледным полотном. Порез набухает алым жжением, выдергивая Джейка из карамельно вязкой задумчивости, он почти готов благодарить тех, кто выдумал кровопускание. Слова приходят мгновенно, правильные и подогнанные много лет до него. И он далеко не набожен, но — «Не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя, но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить, народ твой будет моим народом, и твой Бог — моим Богом, и где ты умрешь, там и я умру, и погребут меня. Пусть то и то сделает мне Господь, и еще больше сделает, смерть одна разлучит меня с тобою». Джейкоб запрокидывает голову, чувствуя, как сдавившие позвоночник змеи неуверенности и робости сползают, растворяются черным дымком над полом, просачиваясь сквозь ломаный в уголках кафель. Улыбается, безумно и до грешного бездумно, для шагающего на плаху. Принявший свою погибель, он идет целовать руки палачу, покуда не настал рассвет.